Творческая работа по Великой Отечественной войне

ПАМЯТЬ

А память мне покоя не даёт,

Тревожит сердце, рвёт на части душу,

Я вспоминаю деда седину,

Его рассказы о войне из детства слышу.

И вижу горести искру в его глазах,

Печальной поволокой затуманенные мысли.

Ушёл на фронт мальчишечка-солдат,

Вернулся зрелый фронтовик своей Отчизны.

Дед помнил всё, хоть и прошли года,

Но в детстве нас не утруждал советом.

И мне сейчас та память дорога,

Со временем нашлись на всё ответы.

И я живу не броско, как могу,

И о проблемах говорю не громко,

Но память эту в сердце берегу,

Передовая трепетно потомкам.

Великая Отечественная… XX век… Война, которая «вошла» в каждый город, каждое село, каждую семью многоликой России. Моя семья - не исключение. Пилипенко Сергей Федорович - мой дедушка - воевал с 1941г. по 1945г. в артиллерийских войсках и вернулся домой живым. Общение с ним в детские годы позволяло мне воочию представлять события давно минувших дней. Теперь я сама мама, моя дочь Варвара девяти лет, по уже сложившейся традиции, слушает на ночь не сказки, а маленькие истории из моей жизни, и прошлой жизни её близких родственников. О своем прадедушке Варя знает многое, истории военных лет всплывают в моей памяти. Мне их пересказывать особенно приятно, ведь ребёнок их слушает, с неподдельным интересом, часто комментируя: «И это правда?»…

Одно дело в бою, другое…

Случилось это поздней осенью 44 -го года, когда мороз крепчает не только ночью, но и днём, изморозь не спадает с уже пожухлой травы на лугах. Наша армия наступала по всем фронтам. В воздухе уже витал запах долгожданной Победы. Наш взвод расположился в одной из деревушек предгорных Карпат для починки тяжелой артиллерии перед очередным наступлением. Моя задача, как рядового, заключалась в том, что я должен был исполнять приказания сержанта - механика Никиты Сологубова. Вот уже второй день подряд он возился с одной из систем, но найти причину поломки так и не мог. Какие только советчики не собирались вокруг измазанного мазутом сержанта. Даже местные жители, чаще всего с сожалением, приходили к разобранной системе. А старушка, у которой квартировалось наше отделение, поведала сержанту о «гарном хлопце, который живёт с Марийкой на хуторе за Лесистым перевалом». «Правда, он совсем немой и ноги у него перебиты, но с головой и руками всё в порядке» - сетовала баба Вера. «Дивчина осталась совсем одна, когда отступавшие немцы, убили её родителей, ей тогда удалось спрятаться, и, когда она блуждала по лесам, наткнулась на раненного бойца. Он лежал на земле, почти бездыханный, сверху его нагое тело было прикрыто лишь шинелью. Юра Власкин, так по документам, звали бойца. Был он родом из далёкой Сибири. Но все бабы нашей деревни приняли Юрасика как родного, и каждая знает, что с какой просьбой не обратишься к нему, всё будет исполнено в срок и по высшему качеству». Ещё долго баба Вера могла бы разговаривать с нами, но Никитич скомандовал: « Серёга, слетай-ко за этим Юрасиком, хоть волоком, но притащи его сюда. Заодно и выведаем, от какой дивизии он отбился». Идти пришлось километров пять, но вот на слоне одной из вершин я заприметил дымок, валившийся из трубы. Марийка меня встретила приветливо, сразу усадила за стол, она ещё не знала, что в ближайшей деревушке остановился наш взвод, и с интересом слушала мой рассказ о наступлении Красной Армии. Когда я спросил её об Юрасике, она стала собираться, чтобы пойти в сарай. Там её гражданский муж чинил развалившийся хлев для скотины. Но в дверях появился сам хозяин, левой рукой опираясь на берёзовый костыль. Это был не высокий, рыжеволосый парень, лет двадцати, с весёлыми синими глазами. Мне пришлось сразу же, без предисловий, изложить ему суть дела. Благо Юрасик понимал меня, кивая головою в знак согласия. Обратные пять километров показалась мне длинною в целые десять. Шагали мы медленно, делая небольшие остановки для отдыха. Встретив нас под вечер, Никита сразу начал расспрашивать Юрасика, в какой дивизии и части он служил, почему не обратился в ближайший госпиталь, а остался у местного населения. Но все расспросы были тщетны, Юрасик мычал в ответ, на пальцах пытаясь объяснить свою правду. И мы, недолго думая, подвели его к системе, попросили разобраться. Артиллерийская система находилась под пологом. Юрасик, засучив рукава, начал в ней ковыряться, мы оставили его, направившись в избу греться. Сумерки в горах наступают быстро, примерно через полчаса Никитич дал мне фонарь, приказав отнести его новому механику. Осторожно ступая по намёрзшему насту, со спины разглядывая Юрасика, я подошёл к нему. В это время я замер от неожиданности. То ли почудилось, то ли, в самом деле, я слышал немецкую речь. Причём, из монолога было понятно, что немец-то ругался. Я обернулся, никого. Включил фонарь, осветив Юрасика с ног до головы, он резко повернулся, застыв в ужасе, понимая, что дни молодые его сочтены. Я осторожно поставил фонарь и попятился назад. Юрасик как стоял с гаечным ключом, так до последнего провожал меня взглядом. Его бездонные, голубые глаза, не выдавали ни каких эмоций. И я понял, ситуации в жизни бывают разные: встреться я с этим фрицем в бою во все оружии, не задумываясь, подстрелил бы его. Не кому я не сказал о случившемся. Артиллерийскую систему починили к утру, Юрасик и в самом деле здорово разбирался в технике. Именно он нашел причину поломки, Никитичу осталась самая малость в ремонте. Под утро мы проводили Юрасика, Никитича я сумел убедить оставить парня в покое.

Безжалостны бывают времена,

Судьбы людей они разносят в клочья.

И у истории страны была война,

Которая, пока не ставит точку.

И Памятью живёт война в сердцах

Её далёких, преданных потомков.

И нам не будет отдыха и сна,

Пока эта война звучит так громко.