Конспект урока по русской литературе «Юрий Герт «Мильонный»»

Тема: Юрий Герт. Мильонный

Цель: Показ появления в душе главного героя чувств сострадания и самоотречения по отношению к окружающим; развитие умения анализировать поступки героев прочитанного произведения; воспитание навыков самостоятельности в поиске и исследовании проблемы.

I.Активирующая фаза

Учитель: Сегодня мы будем читать рассказ Ю.Герта «Мильонный».

В начале на интерактивной доске прочитайте биографию писателя. С одним из его рассказов «Мильонный» мы познакомимся на нашем уроке. Мильонный- название бассейна в курортном городе. Составим кластер.

Название водоема Курортный город Окружен деревьями

Красивая ограда

Плавают рыбки Прозрачная вода

А теперь попробуйте составить рассказ, используя слова из кластера.

В большом парке среди красивых деревьев находится бассейн Мильонный. Он окружен красивой каменной оградой. В чистой прозрачной воде плавают рыбки.

II. Конструирующая фаза

Учитель: сейчас вы будете читать рассказ Ю. Герта «Мильонный» с несколькими перерывами. Мы будем останавливаться, обсуждать прочитанное и отвечать на вопросы.

Итак, читаем отрывок 1

Мильонный

Отец принес мне как-то двух золотых рыбок. Прежде я видел таких только в фонтанах - перед Боль­шим дворцом, например, или у матери, в санатории «Наркомзем». Там, в ленивой глубине, плавали они, как маленькие принцессы, распустив туманные шлейфы хвос­тов, чинно обмахиваясь узорными веерами-плавниками. Кормить их строго-настрого запрещалось, но их корми­ли, бросая в воду корочку или просеивая сквозь пальцы сухие крошки. Кормил и я. И странно бывало, и весело - следить, как рыбки, позабыв всю свою важность, ки­дались вперегонки к хлебным крошкам, таращились, вы­пучив глаза, и широко разевали жадные маленькие рты.

Но все это было не то, совсем не то!..

Мы их пустили в банку. Тогда были такие: стеклян­ные, высокие банки-цилиндры, с круто отогнутыми кра­ями по самому верху, словно натуго перетянутые тесем­кой. Бабушка хранила в них муку или варенье. В та­кую вот банку мы и пустили жить наших рыбок.

Подумать только - тут ведь одни слова чего стоили: «золотые рыбки»... Это как если бы прямо из невода, того самого, «с тиной морскою», прыгнули они к нам в банку! Да не одна - целых две!..

А подкармливать их манкой по утрам?.. Четверть ло­жечки, чуть не щепотку, занести над банкой и, затая дыхание, тоненькой струйкой, растягивая удовольствие, ссыпать в воду. Почему - затая дыхание?.. Не знаю, но уж обязательно - затая... И воду в банке менять - то­же, понятно, не дыша. Сачка у нас не было, просто над раковиной умывальника полагалось отлить воду до поло­вины, а рыбок при этом исхитриться не упустить. Как же

тут не затаить дыхание, не защемить зубами язык?.. Рыб­ки тычутся в стеклянные стенки, колотят хвостами - вот-вот выпрыгнут!.. И утянет их из раковины прямиком в канализацию... Представить - и то жутко!

А когда банка, прозрачная, в холодных голубых от­ливах, уже на подоконнике, в отведенном для нее месте?.. Тут можно - что хочешь! Отойти на несколько шагов и невзначай, по секрету, не от них только, а как бы и от себя по секрету, наблюдать за рыбками: как они копо­шатся, скользят по дну оттянутой книзу губешкой, в на­дежде захватить что-то невидимое. Или можно, прижав лоб к стеклу, смотреть на рыбок в упор, глаза в глаза - обе неподвижно висят у тебя перед носом и не шелохнут­ся. А можно зажмурить один глаз и смотреть не на бан­ку, а сквозь нее, туда, где над черепичной крышей рас­положенного напротив дома звенит и расходится кругами небо - тогда кажется, что рыбки не в банке, а в небе плавают, и не рыбки это вовсе, а полные жара красно-золотые шары... Долго я не мог привыкнуть, что все это не снится мне, а на самом деле... Утром

просыпался и бежал к рыбкам: постоять, побормотать над ними, посмотреть на них свер­ху и сбоку, вблизи и на расстоянии, погладить банку ру­кой, пощелкать по стенке или по самой поверхности во­ды. Это мое приветствие они, был я уверен, понимали и, до того не замечавшие моих заигрываний, начинали вы­писывать стремительные дуги, резвясь напропалую, или кидались на обманный зов и замирали, слепив головки и радостно помахивая хвостами. Только маленькие их челюсти временами оживали и шевелились, быстро-быстро хватая воду. Я понимал: рыбки проголодались за ночь, и принимался за свои хлопоты...

И воротясь со двора, и после дневного, яростно ненавидимого мною сна я первым делом бросался к банке,

чтобы убедиться: здесь ли они, плавают ли? Вечером они засыпали, забирался и я в свою постель, перед этим под­кравшись к аквариуму чуть ли не на цыпочках, чтобы не потревожить их сон.

Учитель: Почему мальчик так обрадовался появлению рыбок в доме?

Ученики: Он любил наблюдать за рыбками, он был уверен, что они понимали его приветствия.

Учитель: Читаем следующий отрывок.

Почему мальчик долго не соглашался отпускать рыбку? Почему после очередного спора с отцом ему самому вдруг сделалось тесно, трудно дышать?

Ученики: Мальчик привык заботиться о рыбке и не мог представить, как теперь он будет без нее. Изменить это мнение ему помогли слова отца:

-Всем- и рыбкам, и людям нужна свобода…

Учитель: Читаем дальше.

Но вот однажды... (Я и сейчас испытываю почти то же самое отчаяние, которое обрушилось на меня в то утро...).

Я увидел на поверхности одну из рыбок. Она плавала посреди банки, сизовато-серебристым брюшком кверху. Ничто не изменилось в ней, и черненькие глазки были, как всегда, вытаращены, но лежала она кверху брюш­ком. Подружка ее, показалось мне, испуганно приникла ко дну, вжалась в угол между дном и округлой стенкой. И едва-едва подрагивала плавниками.

Я тронул пальцем неподвижную рыбку. Она уже не напоминала рыбку - скорее щепочку. Что-то деревянное было в ней, что-то вышло, выдохнулось из нее - что-то, отчего она раньше была подвижна, пуглива, неуловима, отчего туманно-розовые плавники ее трепетали так нежно...

Я отдернул руку. Я закричал, надеясь, должно быть, что все еще можно поправить, вернуть... Наверное, по воплю моему родители решили, будто со мной самим что-то стряслось. И вот они стояли рядом, пытались ус­покоить. Они думали обо мне, а не о рыбке, я это чувст­вовал, и это меня ожесточало.

- Наверное, мы их перекормили,- сказал отец.

Перекормили! Я увидел перед собой зыбкую струйку желтоватой манки, увидел, как она, дымясь, медленно оседает дно, как рыбки спеша ловят, хватают крупин­ки... Ведь я сам, бывало, тайком подсыпал среди дня в банку небольшую «прибавку»: рыбки казались мне таки­ми голодными, пускай поедят вдоволь... Выходит, я во всем виноват!

Я ждал чуда. Ждал, что рыбка оживет, очнется. Что ей стоило повернуться кверху спинкой, изогнуться, мах­нуть хвостом!..

Чуда не случилось.

Меня утешали. Говорили, что у меня будет новая рыбка, точно такая, как эта. Я и слышать не хотел о по­вой, другой. Ведь эта, эта умерла, а другая - зачем она мне?..

Отныне банка из-под варенья, излучавшая прежде только чистую радость, была мне укором, постоянным на­поминанием о моей вине. И вместе с тем я чувствовал се­бя единственным другом, единственным покровителем одинокой рыбки. Утром я бежал посмотреть: не умерла ли она? Нет, жива! Чтобы совершенно в этом убедиться, я барабанил по стенке, заставляя ее описать несколько кругов. Первая тревога смирялась, опадала. Но тут же на смену ей приходила иная: рыбка теперь казалась мне грустной, погруженной в свою одинокую печаль. Она еле-еле перебирала плавниками, она и манку-то ловила как-то нехотя, без прежнего азарта. И когда мы, как бы­вало раньше, замирали, упираясь друг другу в глаза, казалось, она смотрела на меня горьким, укоризненным взглядом.

Терзания ли мои не укрылись от родителей, боялись ли они, что и со второй рыбкой произойдет в конце кон­цов то же, что и с первой, или, может быть, при взгляде на банку-аквариум сами они чувствовали примерно то же, что и я, во всяком случае с некоторых пор я стал за­мечать, что мать и отец о чем-то перешептываются, пере­глядываются, вздыхают. Какой-то заговор вызревал за моей спиной. И вот однажды отец неуверенно сказал мне, что, по его мнению, надо бы рыбку выпустить куда-ни­будь, где ей будет хорошо, весело, не так одиноко.

Он это мягко сказал, как бы только в порядке пред­положения, в обычном тоне, которым разговаривал со мной, словно предлагал мне самому выбрать и решить.

И я закричал:

- Нет!..

Я это выкрикнул очень свирепо и, раскинув руки, за­городил банку. Мою банку. Мою рыбку.

- Нет! - закричал я.- Не отдам! Кто ее станет кор­мить? Менять ей воду? Ухаживать за ней? - накинулся я на отца, который все так же мягко и растерянно принялся меня уговаривать.- «Кто ее будет любить?» - хотелось мне сказать, и это было главным.

Отец, однако, и сам все понимал. И оттого, наверное, не смотрел мне в лицо, когда объяснял и без того мне известное: за рыбками следят, вдоволь их кормят, живут они в чистой, проточной воде, и наша будет жить, как все другие...

Вот это и было горше всего! «Как все другие...» А я как же?.. А как же я без нее?.. И разве нам плохо жилось? Раз­ве я кормил ее не вовремя, не ополаскивал банку, не про­тирал, чтобы стекло было прозрачным? Не носил мошек, мушек, червяков? Не здоровался всякое утро, не желал ей доброй ночи? Как же останемся мы теперь: я без нее, а она без меня?

Я обхватил банку, в которой металась и чуть не выплес­кивалась из воды маленькая глупая рыбка с вытаращен­ными глазами - она будто чуяла, что речь идет о ней, о ее судьбе...

Отец отчаялся меня уговорить. Да и не так-то уж он уговаривал. Не было у него уверенности, что он меня уговорит. Я это сразу понял - и понял: рыбка останет­ся со мной, никто у меня ее не отнимет!

Одно мешало мне в полной мере насладиться побе­дой. Мне казалось, не знаю почему, что отец не объяснил мне всего - есть еще нечто, чего я, по его мнению, не пойму. И он не хочет это нечто мне высказать, боясь убе­диться, что я и в самом деле не способен этого понять. Ка­кая-то невидимая стенка выросла между нами во время спора. Мы не спорили уже, мы как будто бы во всем согласились, а она, эта стенка, не исчезла, напротив, она все ощутимей, плотнее делалась по мере того, как отец переставал спорить со мной...

И вот, когда банка заняла уже обычное место, когда я вернул ее на подоконник, залитый солнцем, когда ни ей, ни мне уже ничто не угрожало, отец, почти не обра­щаясь ко мне, как бы про себя только, вздохнул и груст­но, с подавленной досадой проговорил:

- Всем - и рыбкам, и людям нужна свобода...- Он добавил неожиданно: - И мы бы... Знаешь, мы бы выпустили ее в Мильонный бассейн...

Был такой бассейн на окраине Ливадии, в стороне от санаториев, от прогулочных аллей, от кишащих повсюду курортников. То ли это был накопитель горной воды, то ли служил он для водонапора, потому что располагался выше курорта, ближе к горам, не знаю. Помню лишь со слов отца, будто Мильонным называли его за то, что вхо­дило в него ровно миллион ведер.

Отцу, наверное, самому только сейчас нечаянно при­шла в голову мысль о Мильонном. И обрадовала его. Он загорелся. Просветлел. Он посмотрел на меня так, словно видел одновременно и мое лицо, и - сквозь него - Мильонный бассейн... И вслед за ним, увлеченный, пронизанный этим улетающим в пространство взглядом, я тоже увидел наш Мильонный. Сияющий, просвеченный на всю глубину солнцем, огромный - что уж там для рыбки, он и для меня был как маленькое море! Вся небесная синева опрокинулась и растворилась в нем - та­ким он был голубым! А в этой синеве отражался и таял пышный, развесистый орешник, вырастая из воды пере­вернутыми вниз кроной стволами - по краям Мильонный казался изумрудным... А какое приволье кругом! А тишина!.. Вздохнешь - и услышишь собственное дыхание. И кажется, это не ты, это сам Мильонный дышит всей сво­ей зеркальной, литой, без единой морщинки грудью. Высо­кая стрельчатая ограда - в два человеческих роста - обе­регала его покой - от людей и от коз, которые временами сюда забредали.

Я не мог не почувствовать, до чего же убого выглядит моя банка в сравнении с Мильонным. Банка, где бедной

нашей рыбке приходилось кружить и кружить, ударяясь плавниками в стенки, где со всех сторон теснило ее обман­но-прозрачное стекло. А там! Плыви и плыви.

Мы шли не спеша, и не потому не спеша, что дорога наша поднималась куда захо­чешь, - ни границ тебе, ни предела.

Я взглянул на банку - и мне самому вдруг сделалось тесно, трудно дышать...

Теперь я томился в ожидании того дня, когда мы выпустим нашу пленницу - она была для меня отныне пленницей! - в Мильонный, на свободу. Рыбка, еще ни­чего не ведающая, не подозревающая о своем близком счастье, стала мне еще милей. Я по-прежнему и с еще большим старанием ухаживал за ней, но главное - то, о чем я знал, а она не знала,- самое главное было впереди!..

Все это происходило зимой - сырой, крымской, с дож­дями и снегом вперемешку, - снегом, который утром тон­ким слоем лежал на темно-зеленых, почти черных и, как пересохшая кожа, твердых листьях лавра и магнолий, а в середине дня уже стекал прозрачно-холодными капля­ми, сочился по веткам и стволам... В начале весны к нам приехал мой дед погостить, и тут было решено, что, когда потеплеет, именно с ним отправлюсь я к Мильонному. Ведь он был рыбаком, он всю жизнь провел в морс, кто же, как не он, должен участвовать в задуманном?.. Прав­да, рыбаки обычно ловят рыбу, а не выпускают ее на сво­боду, но это мне как-то не приходило в голову, когда я смотрел на моего деда. Он был стар, он был добр, у него были ласковые блекло-зеленые глаза, он был застенчив, почти робок... Он был, я это знал наверняка, из тех дедов, которые не ловят, а отпускают...

И вот он наступил, этот день,- заветный, теплый, лас­ковый день крымской весны. Уже давно раскутали от мешковины пальмовые стволы, уже кое-где красными огонечками вспыхнули розы, уже сосновый дух гонко разли­вался над Ливадией, и мы с вечера решили, что пора!

В последний раз я сменил рыбке воду, в последний раз насыпал ей манки... Все, что делал я в то утро, было в последний раз. После завтрака все разошлись на работу, мы с дедом остались вдвоем. Я ждал, пока докурит он свою самокрутку, и крепился, чтобы не заплакать. Слиш­ком быстро уменьшалась цигарка, слишком быстро нарас­тал у нее на конце серый пепел. Я думал о том, что вот вернемся мы домой, а банка будет пуста...

- Но ей-то там будет хорошо,- твердил я себе.- Ей-то там будет хорошо.

И вот мы вышли из дома. Нам предстояло пройти через всю Ливадию: мимо Большого дворца, мимо сани­тарной инспекции, где работал мой отец, мимо фабрики-кухни - выйти из ворот на шоссе, подняться по каменным ступенькам на широкую пустошь, где стоит школа, в которую я начну ходить через два года... Там, сбоку от школы, вытянувшись вдоль подножия горы, ждал нас Мильонный... И мы тронулись... в гору, не потому, что у деда была небольшая одышка -нет, мы шли медленно, торжественно, как подобает совершающим важное дело, единствен­ное, неповторимое, вдобавок тайное для всех, кроме нас... Кто бы нам ни встречался, все представляли себе, глядя на нашу банку, совсем не то, что было на самом деле, но мы никому ничего не объясняли, мы просто шли, переда­вая банку из рук в руки, осторожно, стараясь на ходу не расплескать воду. И было грустно, было горько, было тихо и торжественно у меня на душе в продолжение всего дол­гого, как мне казалось, нашего марша.

Почти не разговаривая, добрались мы до Мильонного бассейна, и было здесь еще лучше, еще прекраснее, чем представлялось мне зимой. Солнцем пронизан был ореш­ник, недвижный в недвижимом воздухе, блестела трава, блестел и лучился в каменно-чугунной оправе, источая прохладу и свежесть, весь Мильонный бассейн.

Мы поставили банку рядом с оградой, на бетон, и я, обхватив руками тонкие стержни решетки, протиснул между ними голову. Вдали вода казалась голубой и свер­кала, вдоль берега она была ярко-зеленой и прозрачной. Почти на самой поверхности сквозили быстрые рыбки, то небольшими стайками, то в одиночку. Я подумал, что мы будем время от времени приходить сюда, навещать рыбку, будем бросать в воду какой-нибудь корм, хлебные крошки или ту же манку, хотя это строго-настрого запрещено... И мы все равно будем, ведь там наша рыбка...

Дед протянул мне банку. Сердце у меня застучало.

- Нет, - сказал я,- ты сам...

Я следил, как он встал рядом со мной, как, зацепив пальцами вогнутый край банки, продел ее сквозь ограду и перехватил вытянутой над водою рукой... Испуганная рыбка, трепеща хвостом и плавниками, как птица в клет­ке, металась, билась о стенки... Я зажмурил глаза, стиснул металлические прутья.

Бульк!..

Я разжал веки: по воде шли круги, в них раскачива­лись, вздымаясь и опадая, листья орешника, вернее - их отражение. Дед в руке держал пустую банку вверх дном, капли еще сбегали с ее стенок и падали в бассейн.

Когда поверхность воды успокоилась, я увидел рыбку- юркую, маленькую, красно-золотую... За ней вторую... Третью... Различить их было невозможно. «Все равно, где-нибудь среди них - наша», - подумал я.

Мне стало легко: теперь она свободна! Но - странное дело - еще больше рад был я за самого себя. Не оттого ли, что смутно почувствовал в тот момент: помимо самой свободы, есть еще одно, более высокое счастье - дарить свободу другим?..

Это ощущение, наверное, и делало меня счастливым, когда мы возвращались домой с опустевшей банкой. Бан­ка была пуста, но мне, казалось, должен завидовать весь мир.

Учитель: Нравится ли вам выражение: Мне стало легко: теперь она свободна!

Подумайте и обсудите в парах через 3 минуты.

Ученик от группы: Конечно, мальчик был рад, что рыбка теперь свободна.

Ученик от группы: Еще больше мальчик был рад за самого себя, так как помимо самой свободы, есть еще одно, более высокое счастье- дарить свободу другим.

Задание. Напишите эссе «Почему мальчик почувствовал себя свободным ?».