Методическая копилка: тексты для формирования культуроведческой компетенции

Деревянная сказка.

Те, кто не бывал на Онеге, думают, что Кижи - это островок, случайно затерявшийся среди водных просторов. Знающие люди рассказывают, что на озере - ни много ни мало - 1650 островов! Глядя на ели и березы, отраженные в воде, на солнце, краснеющее на волнах, облака, проплывающие словно невесомые корабли, я вспоминал пейзажи Рериха, Нестерова, Писахова. Последний посвятил свою жизнь Русскому Северу, был живописцем и сказочником.

Плывем час… третий. Когда вдали показалась ажурная башня Гарницкого маяка, лодочник Савелий Васильевич сказал:

- В Кижи теперь многие ездят. Такой красоты, как у нас, нигде нет.

Зримым подтверждением его словам на солнце заблестели золотистые главы Кижского погоста.

Потом все было как во сне. Я прыгнул на глинистый берег и бегом побежал на встречу с деревянной сказкой, с чудом, что сотворили плотники-зодчие.

Солнце умывалось за неровной кромкой бора…

Что такое Кижи?

Две многоглавые церкви, отделенные одна от другой колокольней. Все из дерева. Двадцать две главы Преображенского собора.

Множество, множество куполов, покрытых лемехами - резными пластинками из осины, что, переливаясь на солнце, кажутся золотыми. Над куполами вьются чайки, и вместе с белокрылыми птицами все здание устремляется вверх, в заоблачные выси.

Кто создал эту лесную и озерную сказку - Преображенский храм?

Лодочник говорил просто и трогательно, его слова гармонировали с тихой ласковостью заонежских далей:

- Долго плотники работали. Щепу возами возили. Это глазом легко смотреть. Глаз-то он барин, а рука - работница. Главы были поставлены, и новехонькие стены закрасовались, как молодицы на гулянке; подошел к озеру мастер по имени Нестер. Плотники его окружили. Топор у Нестера был - загляденье. Во всем Заонежье такого топора не было. Люди говорили, что топор-то у Нестера заколдованный. Что же он, мастер, сделал? Поцеловал топор и бросил в озеро. Плотники зашумели, стали жалеть - можно ли такому орудию в воде пропадать? А Нестер им в ответ: «Церковь поставили, какой не было, нет и больше не будет. И топору моему теперь место на дне».

Преображенская церковь - памятник русской воинской славе. Построена она в 1714 году, когда в Северной войне боевое счастье стало служить войскам Петра. Шведы постоянно опустошали озерный Русский Север. Избавление от всегдашней угрозы было радостным событием.

Впечатление от Преображенской церкви усиливает и высота здания, достигающая около 40 метров. Здесь нет фресок, простые бревенчатые стены создают ощущение домашнего покоя. Место фресок занимали иконы. Творения здешних художников простонародны, бесхитростны по композиции, голосисты по своим краскам.

По соседству с колокольней - Покровская церковь, опоясанная резным деревянным кружевом. Солнце уже высоко стоит над островом. Меняется освещение - меняются и Кижи. Мне трудно покидать этот сказочный мир.

Так что же такое Кижи?

Кижи - завещание потомкам, наказ любить свою страну.

Кижи - это бессмертная Древняя Русь, художественное прошлое, живущее в настоящем.

(По Е. И. Осетрову. Живая Древняя Русь.)

Поэты сравнивают храм Покрова на Нерли с парусом, уносящимся вдаль по безбрежным волнам времени. Иногда прославленную белокаменную церковь под Владимиром уподобляют лучистой безмолвной звезде, уплывающей в бесконечность мироздания.

Благородные пропорции белого храма, отражающегося свыше восьми веков в водах, точно и естественно вписываются в окружающий пейзаж - луговое среднерусское раздолье, где растут духмяные травы, лазоревые цветы и звучат нескончаемые песни жаворонков.

Трудно сказать, когда Покровом на Нерли лучше всего любоваться. Недвижимый белый камень удивительным и таинственным образом перекликается с временами года.

На рассвете, когда над заречными муромскими лесами играют солнечные лучи, от всплесков светотени древние стены словно колеблются, светлея час от часу. Храм возвышается среди волн, как белоснежный лебедь. Текут речные потоки. Дни и ночи, месяцы и годы, столетия уносит река жизни. Сменяются поколения, а лебедь-храм плывет и плывет среди неоглядных просторов. Любуясь Покровом на Нерли, думаешь об истории храма, о веках, что пронеслись над его стенами…

Храм посвящается Покрову Богородицы, которая, по старинному поверью, держала в руках плат - покров, защитив город от врагов.

Празднование Покрова стало на Руси одним из торжественных и любимых крестьянских праздников. Отмечаемый в пору, когда заканчиваются полевые работы, начинаются свадьбы, Покров был и праздником урожая. Кроме того, с незапамятных языческих времен было распространено почитание Девы-Зари, что расстилает по небу свою нетленную розовую фату, прогоняя всякое зло.

Очень хорош Покров на Нерли летом, когда косари выходят на пойму, когда замолкают кукушки и на зелени появляются солнечные подпалины. С высокого холма, где стоит храм, открываются луга, с травами и цветами, которые, как ковер, ведут к храму. А в воде, подступающей к холму, отражается храм, как сказочное видение. Храм плавает в подводной глубине.

Там, внизу, в подводном царстве, чуть заметно покачиваются вершины деревьев, овевая, словно опахалами, белоснежный храм.

Окончилось жаркое лето, и желтизной вспыхивают леса, по которым крадется осень. Золотистые листья покрывают холм возле Покрова. Печаль родных полей. Столетиями перед храмом умирали цветы и травы, а звериные и человеческие рельефы, стройный каменный пояс, порталы, украшенные резьбой, недвижимо возвышаются над окрестностью.

Покров на Нерли надо увидеть во время дождя, когда огромная куча останавливается, словно для того, чтобы полюбоваться храмом. Окрестные воды делаются мутно-зелеными, а строение приобретает задумчивость, словно ожидает кого-то. И с неба на землю опускается осенняя радуга, освещая силуэт храма, делая его почти неосязаемым, нереальным, фантастическим.

Зима обволакивает бахромой деревья, кустарники, и храм растворяется в окружающей белизне. Зимние припорошенные деревья похожи на цветущие вишни. Холодные своды храма по-прежнему полны жизни и чувства.

Храм построен в честь погибшего в лютой сечи семнадцатилетнего сына Андрея Боголюбского, юного Изяслава, которого народное предание называет вишенкой, срубленной в цвету. Убитый врагами юноша, возможно, и был похоронен на нерлинском холме или в самом храме. Возвратившись из победоносного похода против волжских булгар, Андрей скорбел о сыне, и сам выбрал место для этого храма.

(По Е. И. Осетрову. Живая древняя Русь.)

Хохлома - старинное село, затерявшееся в глуши дремучих заволжских лесов. Вместе с его историей уходит в далекое прошлое зарождение там известного на весь мир искусства хохломской росписи.

Деревянная посуда с самых древних времен была у русского человека в большом употреблении: ковши и скобкари в форме плывущей птицы, круглые братины, обеденные миски, ложки разных форм и размеров найдены в археологических раскопках еще X - XIII веков.

Но пользоваться неокрашенной деревянной посудой неудобно: она впитывает в себя грязь. Заметили, что промаслившиеся стенки сосудов легче моются, посуда дольше сохраняется. Тогда-то, вероятно, и возникла мысль покрывать посуду олифой - вареным льняным маслом. Этот состав, применявшийся иконописцами для предохранения живописи от влаги, был известен русскими мастерами с давних пор. Возможно, с техникой писания икон возникло и живописное искусство Хохломы. Вместо дорогостоящего золота мастера Древней Руси закрашивали фон серебром. Затем, после окончания живописных работ, покрывали поверхность посуды лаком и прогревали в печи. От высокой температуры пленка лака приобретала золотистый оттенок и просвечивающее сквозь нее серебро тоже отливало золотом.

Росписью посуды занимались крестьяне, жившие в деревнях, расположенных вокруг Хохломы.

Хохломские изделия расходились по всей России, вывозились в Азию и Европу. Они привлекали своей оригинальной раскраской, прекрасной лакировкой, радовали глаз праздничностью расцветки, красотой орнамента. Изделия были дешевы и прочны.

Но для украшения посуды, которой пользовались ежедневно, серебро было слишком дорого, и хохломские художники стали применять олово. Тонко растертым порошком олова они протирали поверхность предмета так, что деревянная посуда приобретала вид металлической и блестела, как серебряная.

Прекрасным произведением искусства хохломских мастеров является братина. Название ее рассказывает о древнем обычае, когда наши далекие предки, связанные родственными узами, готовясь к какому-нибудь важному делу, собирались на общий пир - братчину, а в братине подносили к столу праздничный напиток.

Удивителен наряд братины: на черном фоне написан сказочно красивый цветок, который горит ярким пламенем, и от этого ярче блестит золото на ободке и шейке сосуда. Художник здесь воспроизвел, по-видимому, тот волшебный красный цветок, который, по народным преданиям, приносил счастье, но увидеть его можно было только один раз в году - в ночь на Иванов день.

На хохломских изделиях изображен только растительный орнамент: скромная и изящная травка, гибкие, волнистые стебли с листьями, ягодки и цветы. На одних вещах стебли цветков вытягиваются вверх, на других - завиваются и бегут по кругу. В этих поэтических рисунках отразилась любовь русского человека к природе.

Мягко светящиеся золотом, украшенные черно-красной травкой миски, блюда, ложки, солонки стали любимой посудой деревенского люда и своим нарядом вносили радость даже в самое бедное жилище.

(По С. К. Жегаловой. Русская народная живопись).

Некоторые народные праздники, отмечаемые в России, восходят к эпохе язычества. К ним относится и Масленица. У древних славян многодневный праздник знаменовал проводы зимы. Христианская же церковь приурочила его к неделе перед Великим постом. Главным атрибутом этого праздника у русских были блины. О распространенности масленичных блинов в России свидетельствует такая пословица: «Без блина не маслена, без пирога не именинник». Обрядовая символика блинов у восточных славян, связанная с представлениями о смерти и ином, потустороннем мире, проявилась и здесь. Блины пекли в течение всей сырной недели, и первый блин, как правило, посвящали умершим. Его клали на божницу, крышу или могилу - для умерших родителей, давали нищим в память о предках.

Историки и писатели обычно отмечают широкий размах праздника, участие в нем всех - и старого, и малого, и простолюдина, и знатного.

Масленица была своеобразным русским карнавалом, праздновавшимся шумно, весело, широко. В народе называли ее «веселой», «обжорной», «разорительницей». Древний смысл этого праздника заключался в том, чтобы сегодняшним изобилием призвать еще больший достаток в будущем.

Повсюду в эти дни появлялись шатры, торговые палатки. В них продавались горячие сбитни (напитки из воды, меда и пряностей), каленые орехи, медовые пряники. Здесь же, прямо под открытым небом, из кипящего самовара можно было выпить чаю, отведать различных сладостей. Было в почете и другое нехитрое развлечение - катание с обледенелых гор. Способ спуска каждый выбирал по своему вкусу: кто на деревянных салазках, кто просто на дощечке, а кто и того проще - на ногах.

Любили наши предки в масленичные дни катание на санях, народные гуляния, представления. В сотнях больших деревянных балаганов давали представления во главе с Петрушкой и масленичным дедом. На улицах часто попадались большие группы ряженых, маскированных, разъезжавших по знакомым домам, где устраивались веселые домашние концерты. Большими компаниями катались по городу на тройках и на простых розвальнях.

Память же о безудержном веселье, обилии этих дней, как в копилке, запечатлелась в языке. Мы ведь и сегодня нередко употребляем пословицу «Не все коту Масленица, должен и пост быть».

Отголоском языческой старины считают и чучело Масленицы, сооруженное из соломы и одетое в женское платье, «Сударыню-Масленицу» взгромождали на сани, рядом становилась самая красивая девушка, а в сани впрягались трое молодых парней, которые везли Масленицу по зимним улицам. За санями шествовал масленичный поезд: целая вереница саней, сопровождавших Масленицу в ее последнем пути. В последнем, так как через несколько дней устраивались проводы Масленицы.

…За околицей устраивался большой костер. Блин давали в руки чучелу Масленицы. В воскресенье «сударыня Масленица» торжественно сжигалась на костре со словами: «Гори блины, гори Масленица!» Блинами как бы хоронили масленицу, принося их в жертву (блины бросались в костер) как символ будущего плодородия.

Отмечали праздник зимы, чтобы поблагодарить ее за все хорошее, что она дала, но в то же время стужу уже гнали прочь, ждали весну, ее прихода.

(По Н. П. Матвеевой. Свидетели истории народа.)

Свадебный обряд в деревне обычно начинается с девичника. Девушки-подруги невесты и ее ровесницы - наряжали елку, увешивая ее разноцветными лентами и бумажными цветами: каждая из девушек приносила для елки свою ленту, ту самую, которую носила сама.

Вечером, накануне венчания елку водружали на столе в невестиной хате. Девушки усаживались вокруг стола, причем на самом почетном месте была невеста. Начинались свадебные песни. Вернее, это были песни прощания: девушки прощались со своей подружкой, которая выходит замуж, навсегда отрезает себе путь к их девическому кругу.

Песни - с небольшими перерывами - продолжались всю ночь. А рано утром, по заведенному порядку, в дом невесты приезжает жених вместе со своими дружками. Девичник кончается. Но прежде чем девушки встанут из-за стола, жених должен «откупить» у них стол. Для этого он выкладывает на стол определенную сумму денег. Если денег мало, девушки не уступают и начинают торговаться с женихом…

Ни девичника, ни того момента, когда мою сестру усаживали в телегу, чтобы везти в церковь к венцу, я не видел - проспал: в ту пору мне было не более девяти - десяти лет.

Но я хорошо помню, когда свадебный поезд после венчания возвращался обратно и, уже не заворачивая к нам, направился прямо в деревню, где жил - теперь уже муж моей сестры и мой зять…

( М.В. Исаковский «На Ельнинской земле»)

В фондах смоленского музея-заповедника есть собрание самоваров.

Русский самовар - колоритнейшая деталь отечественной культуры. С момента своего появления самовар стал центральным предметом чаепития, которое уже в 19 веке рассматривалось как часть национальной культурной традиции.

Ритуал чаепития вырабатывался постепенно, ему следовали в каждом доме. Чаепитие у самовара приобрело характер национального обычая.

Чай могли пить по любому поводу: в случае прихода гостей или неожиданного приезда дорожного человека, перед обедом в жаркий сенокосный день, после бани, к пирогам, с радости или огорчения. Начищенный до блеска речным песком, самовар несли на стол, водружали на медный поднос, на конфорку ставили заварной чайник. К серебряным и мельхиоровым самоварам полагались металлические сервизы, в которые входил чайник, молочник, полоскательница, ситечко, щипцы, чайные ложки. Чай пили не только с сахаром, но и с кондитерскими изделиями. Особенно любили чай с душистым янтарным медом. Выпив чай, чашку нужно было повернуть на бок или опрокинуть вверх дном - в противном случае будут без конца подливать.

Ритуал чаепития, кроме всего прочего, зависел еще и от индивидуальных особенностей человека. «Всяк попьет, да не всяк крепнет», - говорили в народе.

Большая часть коллекции самоваров смоленского музея относится к концу 19 - началу 20 веков. Самовары эти - не просто вещи бытового назначения, хранящие тепло своих создателей и владельцев. Это еще и подлинные произведения искусства. Они по-прежнему согревают нам душу, напоминают о добром, русском обычае - чаепитии у самовара.

(Из журнала «Край Смоленский»

Мне сказочно повезло: я увидел свет в городе Смоленске. Повезло не потому, что он несказанно красив и эпически древен - есть множество городов и красивее, и древнее его, - повезло потому, что Смоленск моего детства еще оставался городом-плотом, на котором искали спасения тысячи терпящих бедствие. И я рос среди людей, плывущих на плоту…

История раскачивала народы и государства, и людские волны, накатываясь на вечно пограничный Смоленск, разбивались о его стены, оседая в виде польских кварталов, латышских улиц, татарских пригородов, немецких концов и еврейских слободок. И все это разноязыкое, разнобожье и разноукладное население лепилось подле крепости, возведенной Федором Конем еще при царе Борисе, и объединялось в единой формуле: жители города Смоленска… И каждый тащил свои пожитки, если под пожитками понимать национальные обычаи, семейные традиции и фамильные привычки. И Смоленск был плотом, и я плыл на этом плоту среди пожитков моих разноплеменных земляков через собственное детство.

(Б. Васильев. «Летят мои кони»)

Слово «родина» звучит для меня книжно. Я чувствовал неразрывную связь с живой Россией, видел доброе и злое, исчезавшее, что можно было жалеть и любить. Но никогда не чувствовал я пылкой трагической любви, никогда не волновал меня возглас петербургского поэта: «Россия, нищая Россия!» Я знал и видел Россию кровью моего сердца, жестокие, трагические недостатки, пороки, которыми болел народ, я чувствовал в самом себе. Но, как, быть может, у многих русских, не утративших способности отдавать свое сердце любви, Россия была для меня тем самым миром, в котором я жил, двигался, которым дышал. Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живет; я сам был Россия, человеком с печальной, нерадостной судьбою… Русскую деревню, мужиков довелось мне узнать не по книжкам и описаниям. Лучшую пору жизни моей - детство - провел я в деревне. И с этой драгоценной порою связано все, что есть во мне лучшего. Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом и песнями мира явилась моя мать - русская редкая женщина, до последнего дня своей жизни умевшая отдавать людям остатки сил своих. К добрым, чутким и великодушным людям принадлежал мой отец. Дикой муравою заросла его могила. Но сердце еще крепче хранит далекие воспоминания.

( И. С.Соколов - Микитов)

Всю жизнь слышал слово «душа» и сам произносил это слово, вовсе не понимая, что оно значит. Мне кажется, если бы меня спросили, что такое душа, я бы довольно верно ответил на этот вопрос. Я сказал бы, что душа - это внутренний мир человека, это что он сам знает о себе. Во-вторых, я бы о душе сказал с точки зрения философа, что душа есть совокупность знаний человека о себе и т. п., как сказано в учебниках психологии. В-третьих, я бы вспомнил о представлении души примитивным человеком как некоей сущности, обитающей в теле…

Между тем у меня была душа своя, и я знал о ней с очень далекого времени, почти с детства, когда потихоньку проливал слезы о том, что я вышел на свет не такой, как все. Мало-помалу с годами, с десятками проходящих лет, я через это страдание узнавал свое назначение: мало-помалу оказывалось, что быть не как все, а как сам и есть то самое необходимое, без чего мое существование стало бы бессмысленным. И мое страстное желание присоединиться ко всем, быть как все не может произойти иначе, как через раскрытие в глазах всех себя самого […]. И еще прошло много времени, пока я понял, что желание быть как все во мне было желанием любви. И еще совсем недавно я наконец-то понял, что это стремление любить и было действием души моей и что душа - это и значит любовь.

( М. Пришвин)

Потемнело. Низко, с тревожными криками пронеслись в глубь леса испуганные птицы. Внезапная молния судорожно передернула небо, и я увидел над Окой дымный облачный вал, что всегда медленно катится впереди сильной грозы.

Небо дохнуло резким холодом мирового пространства. И из далека, все приближаясь и как бы все пригибая на своем пути, начал катиться медленный и важный гром. Он сильно встряхивал землю.

Вихри туч опустились к земле, и вдруг случилось чудо - солнечный луч прорвался сквозь тучи, косо упал на леса, и тотчас хлынул торопливый, подстегнутый громами, тоже косой и широкий ливень. Он гудел, веселился, колотил с размаху по листьям и цветам, набирал скорость, стараясь перегнать самого себя. Лес сверкал и дымился от счастья.

После грозы я вычерпал лодку и поехал домой. Вечерело. И вдруг в сыроватой после дождя прохладе я почувствовал, как несется волнами вдоль рек удивительный опьяняющий запах цветущих лип. Как будто где-то рядом зацвели на сотни километров липовые парки и леса.

В этом запахе была свежесть ночи, запах холодных девичьих рук, целомудрие и нежность.

И я понял внезапно, как мила наша земля и как мало слов, чтобы выразить ее прелесть.

(К. Паустовский)