Диссертация. Библейские цитаты в романе «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского. Литературное образование

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

БАШКИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М. Акмуллы

Новикова Елена Владимировна

Библейские цитаты

в романе «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского

Направление 050300 «Филологическое образование»

Программа «Литературное образование»

Диссертация

на соискание ученой степени

магистра

Научный руководитель

д.ф.н., проф. Борисова В.В.

Уфа 2013

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение……………………………………………………………………..3

ГЛАВА 1. Ф.М. Достоевский и Библия: теория и история проблемы…7

ГЛАВА 2. Библейские цитаты в тексте романа

«Преступление и наказание»………………………………..................... 27

ГЛАВА 3. Искушения нечистой силы в романе…………………...60

ЗАКЛЮЧЕНИЕ……………………………………………………………..72

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ………………………………………………….75

ВВЕДЕНИЕ

В литературоведческой науке конца XX - начала XXI вв. усилился интерес к духовному содержанию отечественной словесности, в результате чего актуализировались исследования о влияния Библии на мировоззрение и художественное творчество русских классиков. Подобный интерес обусловлен возрождением и укреплением русской православной церкви, ее экспансией в жизнь современных россиян, усилением влияния и популяризацией религии, а также введением в школьную программу нового предмета - «Основы религиозных культур и светской этики».

Продуктивным стало прочтение русской литературы, в том числе и произведений Ф.М. Достоевского в ключе многослойного библейского подтекста, духовные смыслы которого выявляются посредством анализа библейских цитат, реминисценций, аллюзий на сюжетном, образном и мотивном уровнях художественного текста.

Важно отметить, что Ф.М. Достоевский испытал особенное влияние Евангелия и в собственно нравственно-религиозном смысле, и в художественном отношении. В 1850 году в Тобольске перед отправкой на каторгу жёны декабристов подарили писателю экземпляр Евангелия. Это была единственная книга, дозволенная к чтению в остроге.

Ф.М. Достоевский вспоминает: «Они благословили нас в новый путь и перекрестили. Четыре года эта книга пролежала под моей подушкой на каторге»¹. После каторги художник окончательно утвердился во мнении о том, что Христос является воплощением всеобъемлющей любви и чистоты, идеалом мученика, Бога и человека, принявшего на себя крестные муки во имя спасения людей.

В «Преступлении и наказании», как и во многих других произведениях Ф.М. Достоевского, библейские цитаты органично связаны с мировоззрением самого писателя. Они проявляются в сюжетной структуре романа, в системе его образов, в идейном строе произведения.

Интерес Ф.М. Достоевского к евангельской тематике неоднократно отмечался в литературоведении и, особенно в последние десятилетия, становился предметом специального внимания.

В работах современных исследователей творчества русского писателя влияние поэтики Библии отмечено в сфере онтологичности слова (Т.А. Касаткина), притчевом архетипе, в частности, мотиве блудного сына (В.А. Михнюкевич, Ю.В. Шатин, Т.И. Печерская, А.В. Чернов, Ф.Б. Тарасов, В.И. Габдуллина), в повествовании и проблематике (Р.Г. Назиров, В.Г. Одиноков, Б.Н. Тихомиров), в христианском хронотопе (В.Н. Захаров), в особенностях характерологии и антропологии (Т.А. Касаткина, Г.Г. Ермилова, А.Е. Кунильский, В.В. Иванов, А.Б. Криницын), архетипе пасхальности и идее соборности (И.А. Есаулов, В.В. Борисова).

Помимо этого в качестве жанровых образцов повествовательных форм и источников мотивов и образов у Ф.М. Достоевского рассматриваются труды святых отцов (С. Сальвестрони), жития и апокрифы (Д.С. Лихачев, В.Е. Ветловская), ветхозаветные книги (Т.А. Касаткина, И.Д. Якубович, М.А. Ионина) и другие.

Актуальность диссертации обусловлена:

во-первых, полемикой вокруг вопроса об авторской позиции Ф.М. Достоевского;

во-вторых, дискуссионностью проблемы функционирования евангельского текста в русской литературе в целом и в произведениях Ф.М. Достоевского в частности;

в-третьих, введением в школьную программу нового предмета «Основы религиозных культур и светской этики», в преподавании которого, на наш взгляд, литературный контекст особенно необходим.

В качестве научной гипотезы выдвигается мысль о том, что в организации авторской стратегии в тексте «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского Евангелие оказало наибольшее влияние. Это, как будет показано в нашей работе, обусловлено, прежде всего, биографией писателя, а также пониманием Достоевским главной евангельской заповеди: «Бог есть любовь». Писатель показывает, что только через любовь к ближнему возможно преображение и возрождение человека.

Объектом исследования является роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», рассмотренный в художественном, публицистическом, эпистолярном и документально-биографическом контексте творчества писателя.

Предметом исследования является функционирование прямых и косвенных цитат в тексте романа «Преступление и наказание».

Цель работы: исследование функционирования прямых и косвенных цитат в тексте романа направлено как на анализ формальной стороны повествовательно-коммуникативной организации текста Ф.М. Достоевского, так и на выяснение содержательного плана авторского дискурса, связанного с духовными и мировоззренческими установками и представлениями писателя.

Задачи исследования:

1. разработать терминологический аппарат исследования функционирования прямых и косвенных цитат в тексте Ф.М. Достоевского, выработать методику их анализа;

2. выявить прямые и косвенные евангельские цитаты в романе «Преступление и наказание;

3. представить анализ библейских цитат в тексте романа с учетом авторского дискурса;

4. разработать элективный курс по проблеме исследования.

Теоретической основой для рассмотрения библейских цитат в произведении Ф.М. Достоевского стали положения, выдвинутые М.М. Бахтиным, Ю.М. Лотманом, В.В. Виноградовым, Б.О. Корманом, В.Е. Ветловской, Р. Г. Назировым, В. Шмидом, Г.А. Мейером, М. Фуко, А. Жолковским и другими современными литературоведами.

Сама проблема взаимодействия «евангельского текста» с авторской поэтической системой освещается с опорой на исследования Т.А. Касаткиной, К.В. Мочульского, В.Н. Захарова, Е.Г. Новиковой, В.Г. Одинокова, С. Сальвестрони, В.И. Габдуллиной, В.В. Борисовой и др.

Методологическим инструментарием диссертационного исследования являются принципы и приемы филологического, в том числе интертекстуального, анализа художественного текста.

Практическая значимость представленной работы состоит в том, что ее результаты и материалы могут быть использованы в лекционных теоретико-литературных и историко-литературных курсах, в спецкурсах и семинарах по теории и истории русской литературы. Элективный курс «Библейские цитаты в романе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» рекомендуется для учащихся 10 классов общеобразовательных и профильных школ.

В структуру диссертации входят введение, три главы, заключение и список использованной и цитированной литературы из 120 названий.

Во введении обосновывается выбор темы, ее актуальность, сформулирована гипотеза, определяются цели, задачи, методы исследования, научная новизна и практическая значимость работы, выдвинуты положения, выносимые на защиту.

В первой главе рассматривается теория и история освещения проблемы «Ф.М. Достоевский и Библия» на основе большого ряда работ отечественных и зарубежных исследователей.

Во второй главе непосредственно анализируются и толкуются многочисленные библейские цитаты в тексте романа «Преступление и наказание».

В третьей главе в контексте Библии комментируются примеры искушения главного героя нечистой силой в романе.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Роль библейских цитат, реминисценций, аллюзий в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» чрезвычайно значима. Они имеют отношение как к формальной стороне повествовательно-коммуникативной организации произведения, так и к содержательному плану авторского дискурса. Функционируя на сюжетном, образном и мотивном уровнях художественного текста, они создают многослойный библейский подтекст, духовные смыслы которого в высшей степени важны для адекватного постижения романа писателя.

2. В «Преступлении и наказании» библейская цитата отличается от других включений «чужого слова». Она выступает как способ творящего бытия слова в пространстве художественного текста Ф.М. Достоевского. Его отношение к ней тесно связано с отношением к Слову вообще. Такая цитата всегда оборачивается присутствием в романе писателя-христианина всей полноты сакрального смысла, его прозреванием и пониманием.

3. Введение евангельского текста влечет за собой преображение художественного мира произведения. Так, в ходе чтения последовательно возникают образы Христа, Лазаря, сомневающихся иудеев, жен-мироносиц, Марии Магдалены, Иуды, звучат мотивы Каина, эсхатологические мотивы смерти и воскресения, прелюбодеяния, бесов и бесовства, причащения, казни Египетской, вводится отрывок из 90 псалма («Живые помощи») и т.д.

4. Писатель активно актуализирует ряд библейских сюжетов, важнейшие библейские символы, например, сакральные «тридцать сребренников», которые трижды фигурируют в «Преступлении и наказании». Ключевую роль христианская символика играет в финале романа, в котором возникает живая икона из фигур Раскольникова и Сони Мармеладовой.

5. Не менее значимы в художественной структуре произведения Ф.М. Достоевского христианские мотивы искушения и испытания веры. Так, Раскольникова на протяжении всего повествования искушают инфернальные силы. В романе много раз упоминается нечистая сила, от которой герой спасается молитвой.

6. В произведении Ф.М. Достоевского много не только вербальных цитат, но и так называемых квази-цитат. Например, фазы покаяния и воскресения в романе «Преступление и наказание» представлены посредством системы символических жестов земного поклона и поцелуя, соединяющих героя с миром людей и Богом.

ГЛАВА 1.

Ф.М. Достоевский и Библия:

теория и история проблемы

Ф.М. Достоевский на протяжении всего своего творчества размышлял над проблемами добра и зла, человеческой природы, бытия Бога, греха и добродетели, гордыни и смирения. Все эти извечные вопросы заключались им в форму романов, наполненных библейскими мотивами и образами.

Обращение автора «Преступления и наказания» к Библии, в частности, к Евангелию, представляется весьма органичным и обоснованным, прежде всего в связи с биографией самого писателя. Со Священным Писанием он познакомился еще в ранним детстве: «Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть ли не с первого детства»².

В семью Достоевских для обучения детей был приглашен дьякон, преподававший Закон Божий. «Многих впоследствии имел я законоучителей, но такого, как отец диакон, не припомню. Он имел отличный дар слова, и весь урок, продолжавшийся по старинному часа полтора-два, проводил в рассказах, или как у нас говорилось в толковании Священного Писания»³, - вспоминал впоследствии писатель.

Однако глубокое осмысление Евангелия вместе с его влиянием на всю дальнейшую жизнь пришло к писателю только в период каторги и ссылки. Для Достоевского, который в течение четырех лет каторги не читал никакой иной книги, кроме Библии, священные образы и мотивы стали первоисточником романных мотивов и образов.

«Записная книжка» Ф.М. Достоевского содержит глубоко осмысленное откровение верующего: «Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла»⁴.

Эти и другие биографические факты, бесспорно, являются весьма существенными для миропонимания Достоевского как человека-христианина и христианского писателя.

Проблема христианского мировоззрения и христианской поэтики произведений русского писателя впервые была поднята на рубеже ХІХ-ХХ веков. Ею занимались такие философы, как В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, В.В. Розанов.

В.С. Соловьев писал: «Изведав божественную силу в душе, пробивающуюся через всякую человеческую немощь, Достоевский пришёл к познанию Бога и Богочеловека. Действительность Бога и Христа открылась ему во внутренней силе любви и всепрощения, и эту же всепрощающую благодатную силу проповедовал он как основание и для внешнего осуществления на земле того царства правды, которого он жаждал и к которому он стремился всю жизнь».⁵

Идея Бога признается фундаментальной для понимания картины мира произведений Ф.М.Достоевского большинством философов начала XX в. Так, Вяч. Иванов называл реализм Ф.М.Достоевского «его верою», заключающей в себе «постулат Бога как реальности»⁶. Д.С. Мережковский раскрывал духовную основу мировоззрения писателя как «жизнь духа», подчеркивая, что отрицание и утверждение Бога у Достоевского есть вечно кипящий родник всех человеческих страстей и страданий.

Однако работы дореволюционных авторов в большей степени представляют собой метафизический взгляд на Достоевского, в них нет анализа евангельского текста в произведениях писателя. В этих исследованиях Достоевский прежде всего предстает философом, нежели автором художественных произведений.

В частности, Н.А. Бердяев, сравнивая художественный метод Льва Толстого и Достоевского, утверждает, что Достоевский как художник гораздо слабее, чем Толстой: «Сложная фабула его романов есть раскрытие человека в разных аспектах, с разных сторон. Он открывает и изображает вечные стихии человеческого духа. В глубине человеческой природы он раскрывает Бога и дьявола и бесконечные миры, но всегда раскрывает через человека и из какого-то исступленного интереса к человеку».⁷

Христианский взгляд на Достоевского выражен и в книге К. Леонтьева «Наши новые христиане. Достоевский и граф Толстой». Исследуя знаменитую «пушкинскую речь» Достоевского, Леонтьев критикует позицию писателя, называя ее «розовым христианством».

От трудов вышеперечисленных авторов отличаются работы Вяч. Иванова, который назвал творческий метод Достоевского «реалистическим символизмом» и определил его как «а realibus ad realiora, от действительности низшего плана и низшей онтологической реальности к реальности реальнейшей»⁸.

Христианский взгляд на Достоевского представляет собой и книга преподобного Иустина (Поповича) «Достоевский о Европе и славянстве», написанная в 1931 году. Преподобный Иустин глубоко проникает в мировоззрение Достоевского, исследуя как художественные произведения, так и его публицистику и письма. Удивительно отношение автора к Достоевскому: «С какой бы стороны мы не приближались к Достоевскому, во всем вселенная его бескрайна, горизонты его бесконечны. Многосторонность его гения поразительна. Кажется, что Верховное Существо взяло идеи из всех миров и посеяло их в одной творческой душе, и так появился Достоевский»⁹.

Подобный взгляд на творчество Ф.М. Достоевского и его влияние на сознание людей отмечает и Мать Мария (Елизавета Юрьевна Кузьмина- Караваева): «Без преувеличения можно сказать, что явление Достоевского было некой гранью в сознании людей. И всех, кто мыслит после него, можно разделить на две группы: одни - испытали на себе его влияние, прошли через муку и скорбь, которую он открывает в мире, стали «людьми Достоевского».

И если они до конца пошли за его мыслью, то так же, как и он, могут говорить: «Через горнило сомнений моя осанна прошла». И другие люди, не испытывавшие влияния Достоевского. Иногда они тоже несут свою осанну. Но, возможно, нести им ее легче, потому как не проводят ее через горнило сомнений»¹⁰.

По мнению Матери Марии, они - всегда наивнее и проще, чем «люди Достоевского», они не коснулись какой-то последней тайны в жизни человека, и им, может быть, легче любить человека, но и легче отпадать от этой любви.

Однако на современном этапе развития литературоведения не наблюдается единства в понимании религиозности Достоевского. Так, в частности, А.А. Звозников отмечает, что «романы Достоевского переполнены цитатами и сюжетами из Евангелия, но это всего лишь свидетельства его интереса к христианской вере, но не проявления личной веры писателя».¹¹

Исследователь исходит из мысли о том, что «Достоевский выразил насущную мысль века - личную связь атеизма и веры, поставил духовную задачу, которая так и осталась невыполнимой ни для него самого, ни для его героев».¹²

Подобный взгляд на духовное содержание произведений Ф.М. Достоевского неправомерно нивелирует роль самого автора, его духовно-нравственных убеждений, так или иначе нашедших отражение в его художественном мире. Основанием к подобным взглядам, по всей видимости, послужили слова писателя, которые зачастую интерпретируются как свидетельство его внутренней двойственности, «шаткости» его духовно-нравственных позиций, нерешенности главного вопроса, над решением которого бьются герои его произведений, - вопроса о существовании Бога: «каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных…».¹³

Это стремление веровать Ф.М. Достоевский выстрадал собственным опытом жизни. Подобной жаждой верить, искать Бога и обрести его он наделяет своих героев, подводя их к признанию красоты духовной, которая «спасет мир».

Г.А. Мейер придерживается диаметрально противоположного А.А. Звозникову мнения. Он отмечает, что Ф.М. Достоевский действительно прибыл на каторгу неверующим или, «вернее, не осознавшем собственной веры. Сознательно принимать страдание во искупление грехов, смиряться и веровать во Всевышнего научили его отверженцы. Убийцы. С каторги, из ссылки и солдатчины, Достоевский вернулся в Петербург величайшим художником со Христом и во Христе.¹⁴

В настоящее время также существует множество работ, посвященных именно христианству Достоевского. Например, теме Евангелия у Достоевского посвящены исследования В.Н. Захарова. Под его редакцией выходит серия научных трудов «Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков» (1994, 1998, 2001, 2005, 2010). Исследователь отмечает, что «Достоевский был первым, кто в своем творчестве сознательно поднялся до высот христианского реализма, назвав его реализмом в высшем смысле»¹⁵.

С темой христианства и библейских цитат у Достоевского соотносится ряд статей, напечатанных в альманахе «Достоевский и мировая культура», а также в сборниках «Достоевский в конце XX века», «Роман Ф.М. Достоевского "Идиот": современное состояние изучения», «Ф.М. Достоевский и православие», «Достоевский. Дополнения к комментарию» и «Роман Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы": современное состояние изучения»¹⁶.

В ряду основных работ о христианстве Достоевского в первую очередь следует выделить книгу К. Мочульского «Достоевский. Жизнь и творчество». К. Мочульский видит свое исследование как продолжение произведений философов-символистов, как литературоведческую работу с использованием их открытий: «Поколение символистов открыло Достоевского-философа; поколение современных исследователей открывает Достоевского-художника»¹⁷.

В.В. Борисова, оценивая состояние изучения христианских аспектов мировоззрения и поэтики Ф.М.Достоевского, отмечает, что современное достоевсковедение склоняется к «сопряжению религиозно-метафизического, онтологического и поэтологического подходов».¹⁸

Христианские истоки творчества усматривает в художественном методе Ф.М. Достоевского Р.Г. Назиров. По его мнению, принцип полифонизма, который М.М. Бахтин связывает с традициями античной и западноевропейской средневековой литературы и фольклора, присутствует и в текстах Евангелия, значимого в послекаторжный период творчества: «Из Евангелия можно сделать вывод: равно истинными могут быть четыре различных взгляда на одну и ту же судьбу или лицо».¹⁹ Источником полифонизма Ф.М. Достоевского явилось именно такое евангельское сочетание четырех «неразделенных и неслиянных голосов».

Одним из самых глубоких исследователей творческого метода Достоевского был М.М. Бахтин, который продолжил традиции Вяч. Иванова. Значительный научный интерес сохраняет его описание полифонии Достоевского: «Новая художественная позиция автора по отношению к герою в полифоническом романе Достоевского - это всерьез осуществленная и до конца проведенная диалогическая позиция, которая утверждает самостоятельность, внутреннюю свободу, незавершенность и нерешенность героя. Герой для автора не "он" и не "я", а полноценное "ты».²⁰

Бахтинское определение самостоятельности героя в полифоническом романе открыло путь к диспутам об авторской позиции в творчестве Достоевского. Так, ее исследованием занималась В.Е. Ветловская. В книге «Поэтика романа "Братья Карамазовы"» она выдвигает понятие авторитетности слов героя и исследует возможности компрометации того или иного высказывания. В этой же книге она уделяет много внимания соотношению поэтики последнего романа Достоевского со Священным Писанием.

Вопрос о «субъективности художника», об авторской позиции, формах и способах её воплощения в поэтической системе писателя едва ли имеет окончательное решение. Несмотря на попытки решения его литературоведением и критикой, дальнейшее осмысление обозначенного вопроса представляется возможным с синергетической точки зрения, так как затрагивает сферы функционирования авторского сознания, изучение которого невозможно без обращения к проблемам психологии, философии, поэтики и нарратологии, и потому не может быть решен изолированно, только в рамках критики и литературоведения.

Проблемой функционирования библейского текста в творчестве Достоевского, в том числе и в романе «Преступление и наказание», занимались и зарубежные ученые.

Большое значение в понимании философии Ф.М.Достоевского, с точки зрения осмысления писателем идеи Бога, имеет труд Р. Лаута. Источником умозаключений этому исследователю во многом послужила русская философская критика начала XX века. Рассмотрев «метафизическую свободу, с одной стороны, и всеобщий синтез с Богом и в Боге - с другой, суть две противоположные идеи, с которыми развивается человечество»,²¹ исследователь приходит к выводу, что сильная сторона Ф.М.Достоевского - его «положительная философия», в основе которой утверждается человеческое единение и безусловная братская любовь.

Теме библейских цитат в романах Достоевского, в том числе и в романе «Преступление и наказание», посвящена работа Симонетты Сальвестрони «Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского». Она использует термин «текст в тексте» и пишет, что «современные методы анализа предполагают двойной подход к рассмотрению проблемы текста в тексте. Библейский фрагмент, введенный в художественный текст, входит в творческий процесс автора как часть художественной ткани создаваемого произведения»²².

В «Преступлении и наказании» библейская цитата отличается от других текстов в тексте. Несомненно, в любой культуре, даже самой светской и материалистической, Библия была и есть текст, с которым невозможно избежать сравнения, хотя бы в полемическом смысле. Она является самой глубокой по смыслу книгой, богатой всеми возможными значениями, раскрытыми ее толкователями, интеллектуалами и художниками за более чем двухтысячелетний период времени. Отметим, что для С. Сальвестрони цитаты из Священного писания отличаются от цитат из других текстов.

В современном достоевсковедении существует ряд работ, в которых исследуется идейно-композиционная роль цитат в произведениях писателя. К таким, в первую очередь, относятся исследования Т.А. Касаткиной, являющиеся для нас основополагающими. Особо следует выделить ее монографию «О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа "реализма в высшем смысле"»²³.

Подход Т.А. Касаткиной к творчеству Достоевского «состоит во внимании ко всему заключенному в слове объему реальности, доступному исследователю, без редукции значения слова к тому, которое адекватно авторскому намерению, предполагаемому читателем. Для определения смыслового объема слова, актуализированного в сознании автора, исследуются ситуации словоупотребления в различных контекстах, отыскиваются смыслы, покрывающие общим значением противоречащие, на первый взгляд, друг другу словоупотребления, чем создается непрерывное смысловое поле слова»²⁴.

Подобные исследования показывают, насколько глубоко произведения Достоевского связаны с предшествующим текстом. Главным образом они базируются на изучении роли пушкинской цитаты у Достоевского, однако часть работ посвящена цитатам из Священного писания и литургическим цитатам. По ее словам, «у Достоевского все значимо: каждое слово, определение, жест, уж тем более имя и фамилия, обращение к герою»²⁵. Можно утверждать, что в романах Достоевского будет так же значима любая цитата.

В книге Б.Н. Тихомирова «"Лазарь! гряди вон". Роман Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание" в современном прочтении: Книга-комментарий» прокомментировано множество отсылок на Священное писание и реалий христианского мира, появляющихся в романе «Преступление и наказание». В этом исследовании значительное внимание уделяется той роли, которую играет та или иная отсылка в романе.

Е.Г. Новикова в книге «Софийность русской прозы второй половины XIX века» определяет композиционную роль евангельского текста как преображающую: «Акт включения евангельского текста в произведение может быть интерпретирован как теургийно-софиургийный акт преображения художественного мира произведения, изображенного в нем тварного мира и его земного слова одновременно. Акт преображения - как фиксация «грани» и установления сущностной «связи» между евангельским текстом и тварным контекстом во всех качествах, как произведения, так и текста»²⁶.

Действительно, введение евангельского текста влечет за собой преображение всего художественного мира произведения. Е.Г. Новикова выделяет следующие способы существования Евангелия в мире романа: «Евангелие как книга, парафраз, точная и неточная цитата, "множественный" евангельский текст, наконец, "большой" целостный текст Евангелия»²⁷.

Таким образом, в центре внимания исследователя находится процесс «вписывания» евангельского текста в авторский текст в эпизодах, когда возникает непосредственный «контакт» между ними. В связи с изучением природы авторского слова Ф.М. Достоевского возникает необходимость в исследовании не только отдельных эпизодов, где происходит подобный «контакт» евангельского и авторского текстов; процесс их взаимодействия представляется необходимым исследовать на уровне замысла автора, ориентированное на Евангелие как образец коммуникативной системы.

Формами воплощения авторской позиции в романах писателя влияние священного текста проявилось в той роли, какую Ф.М. Достоевский отводит рассказчикам и героям произведений, проповедующим его идеи и наделенным сознанием, близким автору, подобно тому, как в Евангелии Благая Весть вдохновенна и послана самим Богом и доносится до сознания людей апостолами.

Так, большинством исследователей образ Сони Мармеладовой признается выражением идей и мировоззрения самого Ф.М. Достоевского. Однако необходимо отметить, что при этом автор не сливается полностью с рассказчиками, героями и повествователями, каждому из них он дает лишь какую-то часть своих знаний, убеждений, обладая неким синтезом идей, позволяющих ему конструировать собственную художественную картину мира

В. Непомнящий в книге «Пушкин. Русская картина мира» называл подобный образ внутритекстовых связей «сплошным контекстом». «Сплошной контекст ... это такой контекст, в котором все - насквозь и наперекрест, по горизонтали и вертикали, от начала и до конца - вяжется, соотносится, резонирует, взаимодублируется, рифмует, зеркально взаимоотражается, так что та или иная связь способна быть нитью, могущей вывести к центру замысла. Это сплошь функциональный контекст, в нем на замысел "работает" все без исключения, до мельчащих деталей, до авторских купюр и пустот».²⁸

А. Жолковский в статье «Быть или не быть Богом: к одному парадоксу авторской власти у Достоевского», признавая за писателем «роль творца», усматривает в разработке «родства с собственными персонажами» сознание Ф.М. Достоевским «неизбежной человеческой ограниченности».²⁹

Бесспорно, писатель создавал героев «по себе», воплощая в самых разных персонажах своё мировосприятие, различные грани своей души, как прекрасные, так и уродливые. Задуматься об этом способствует тот факт, что писатель дал своё имя наиболее неприятным и противоречивым своим героям - Федору Павловичу Карамазову и Федьке Каторжному.

Однако, отношение автора, как высшей нравственной инстанции, к этим героям не вызывает у читателя сомнений. Плюрализм авторского сознания ограничен мерилом «божьей правды», авторитет которой для самого Ф.М. Достоевского чрезвычайно важен, каким бы сомнениям не подвергали ее герои.

Помимо евангелия на художественный мир Ф.М. Достоевского оказали влияние и другие религиозные жанры и произведения, что неоднократно упоминалось в литературоведении. В качестве источников мотивов и образов у писателя, а также жанровых образцов повествовательных форм рассматривались труды святых отцов (С. Сальвестрони), житийная литература и апокрифы (В.Е. Ветловская, Д.С. Лихачев, И.А. Слизина), ветхозаветные книги (Т.А. Касаткина, М.А. Ионина, И.Д. Якубович). Подобные научные изыскания раскрывают онтологические глубины содержательного и формального планов произведений Ф.М.Достоевского.

Поскольку в данной работе речь идет о цитате, то есть о чужом тексте в тексте Достоевского, то следует также обратить внимание на особое отношение Достоевского к чужим текстам. Т.А. Касаткина говорит о цитате «как своеобразном слове языка писателя, может быть, даже более наглядно, чем слово "общего" языка, раскрывающем способ творящего бытия слова в пространстве художественного текста»³⁰.

Она справедливо пишет, что отношение Ф.М. Достоевского к цитате, тесно связанное с его отношением к слову вообще, не совсем обычно даже для писателей высочайшего уровня художественности. «Как за словом всегда видится ему мир и его Творец, так за цитатой для него всегда встает художественный мир и его творец, цитата всегда оборачивается присутствием в тексте Достоевского всей полноты творческого универсума и даже - прозреванием (предчувствием и пониманием) творящей личности цитируемого автора»³¹.

В связи с тем, что в данной работе речь пойдет главным образом о библейских цитатах, то встает вопрос о присутствии в тексте романа «Преступление и наказание» всей полноты Священного Писания. Безусловно, сакральный текст не может быть воспринят художественным произведением во всей полноте, но, с другой стороны, только сакральный текст может проникнуть во все глубины романа.

Итак, методология данного исследования основывается на трех составляющих: любая цитата, то есть часть чужого текста, привлекает в художественный мир Достоевского весь предшествующий текст; цитата из Священного Писания, соответственно, притягивает к роману сакральный текст Священного Писания; роман построен по принципу «сплошного контекста», то есть те или иные его элементы, в данном случае - цитаты, постоянно взаимодействуют между собой.

Для того чтобы исключить терминологическую неясность, необходимо определить термины, которые будут использованы в основной части исследования. В первую очередь важно определить само понятие «цитата».

Современный литературно-энциклопедический словарь определяет цитату как «дословную выдержку из какого-либо произведения»³². И.В. Фоменко указывает на возможность двоякого использования термина «цитата»: в широком смысле, как общеродовое - «любой элемент чужого текста, включенного в авторский, "свой" текст» («Нужно лишь, чтобы читатель узнал этот фрагмент ... как чужой»), и в узком, как собственно цитата: «точное воспроизведение какого либо фрагмента чужого текста»³³.

В дальнейшем качестве общеродового понятия будет использоваться термин «отсылка». Этот термин в таком значении используется, например, в русском переводе книги С. Сальвестрони «Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского».

Важно также определить понятие «предшествующий текст» (прецедентный). В литературе, посвященной изучению интертекстуальности, предшествующим текстом (или чужим текстом) называется текст - источник отсылки, в противоположность авторскому или своему тексту, «принимающему» отсылку.

В статье И.В. Фоменко общее понятие «цитата» разделяется на собственно цитату (см. выше), аллюзию - «намек на историческое событие, бытовой и литературный фон, предположительно известный читателю», и реминисценцию - «небуквальное воспроизведение, невольное или намеренное, чужих структур, слов, которое наводит на воспоминания о другом произведении»³⁴. Упоминается здесь и об особом положении цитаты в начале, что особенно важно для романа «Братья Карамазовы»: «Цитата в начале (эпиграф и др.) подключает весь авторский текст к источнику и сразу же определяет установку на восприятие»³⁵.

Итак, основными теоретическими понятиями в нашей работе являются термины: цитата, реминисценция, аллюзия.

Цитата. Само это слово происходит от латинского «cito» - вызываю, привожу. Термин «цитата» употребляется как общеродовой во всех случаях, когда автор использует предшествующий текст. В Литературном энциклопедическом словаре цитата определяется как дословная выдержка из какого-либо произведения. В художественной речи цитата - стилистический прием, употребление готового словесного образования, вошедшего в общелитературный оборот»³⁶.

Аллюзия. Слово происходит от французского allusion намек, которое, в свою очередь, происходит от латинского ludus - игра. В русском литературоведении этот термин возникает уже в 1821 году, в «Словаре древней и новой поэзии» Н. Остолопова. Он определяет аллюзию сначала как «игру в словах или мыслях», а затем как «намекание, намек». Иногда в современном литературоведении или окололитературоведческих текстах этот термин употребляется как родовой ко всем типам отсылок. Предполагается, что автор строит свой текст по игровому принципу, когда обращения к литературным фактам, независимо от формы этого обращения, важны именно как намеки-отсылки. Действительно, такой прием, например, как скрытая цитата, вполне может играть роль намека. И если бы отсылки никогда не играли бы иной роли, то употребление термина «аллюзия» как общеродового было бы вполне допустимо.

Литературный энциклопедический словарь определяет аллюзию как «намек на реальный политический, исторический или литературный факт, который предполагается общеизвестным»³⁷. А. Квятковский определяет аллюзию как «стилистический прием, употребление в речи или в художественном произведении ходового выражения в качестве намека на хорошо известный факт, исторический или бытовой»³⁸.

Реминисценция. Слово происходит от латинского reminiscentia воспоминание, припоминание. Литературный энциклопедический словарь определяет реминисценцию как «черты, наводящие на воспоминание о другом произведении. Реминисценция - нередко невольное воспроизведение автором чужих образов или ритмико-синтаксических ходов. Часто трудно установить грань между осознанной установкой автора на заимствование чужого образа и его бессознательной реминисценцией»³⁹. По Квятковскому, реминисценция - «намеренное или невольное воспроизведение поэтом знакомой фразовой или образной конструкции из другого художественного произведения»⁴⁰.

К вышеупомянутым терминам добавим еще термин «парафраз». По определению Литературного энциклопедического словаря, парафраз (или парафраза) - это «пересказ, переложение текста другими словами, часто прозы в стихи или стихов в прозу, иногда сокращенно или расширенно»⁴¹.

Очевидно, что в названных источниках смысл терминов примерно совпадает, однако возможно и другое их употребление. Н. Фатеева в книге «Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текста» использует иную классификацию отсылок. Так, она определяет цитату как «воспроизведение двух или более компонентов текста-донора с собственной предикацией», термин «реминисценция» в ее классификации не используется, а аллюзией называется «заимствование определенных элементов претекста, по которым происходит их узнавание в тексте-реципиенте, где и осуществляется их предикация»⁴². «От цитаты аллюзию отличает то, что заимствование элементов происходит выборочно, а целое высказывание или строка текста-донора, соотносимые с новым текстом, присутствуют в последнем случае как бы «за текстом»⁴³. В основе этой классификации, несмотря на четкое различение понятий, лежат скорее лингвистические критерии, поэтому она не может быть однозначно приемлемой для литературоведческой работы.

Р.Г. Назиров в статье «Реминисценция и парафраза в "Преступлении и наказании"» определяет реминисценцию как «припоминание, бессознательное подражание» и выдвигает термин «парафраза» в значении «пересказ литературного произведения в упрощенном или сокращенном виде»⁴⁴.

В определении Р.Г. Назирова особенно подчеркнута случайность, ненамеренность возникновения реминисценции. Вопрос о том, возникла ли отсылка намеренно или невольно, волнует исследователей не только тогда, когда речь идет о реминисценции. Любая отсылка, даже точная цитата, если она не обозначена достаточно очевидно - кавычками или названием произведения, например - может вызывать сомнения, действительно ли это отсылка к предшествующему тексту или же случайное совпадение, и если отсылка, то сознательная ли.

Приведем пример из творчества современного поэта М. Щербакова. В его стихотворении «Ковчег неутомимый» мы встречаем такую строку: «Проблемы вечной - бысть или не бысть - решенья мы не знаем и не скажем»⁴⁵. Отсылка к «Гамлету» Шекспира достаточно узнаваема, хотя здесь нет ни кавычек, ни атрибуции. Ниже будет говориться о таких общекультурных отсылках, которые не всегда нуждаются в закавычивании для того, чтобы быть узнанными. Однако цитата из Шекспира у М. Щербакова искажена неправильной грамматической формой - вместо инфинитива здесь стоит аорист, церковнославянская грамматическая форма. Ее мы встречаем в первой главе евангелия от Иоанна: «И Слово плоть бысть и вселися в ны» (Ин 1:14). Вопрос, «бысть» Слово плотью или «не бысть», воплотился ли Божественный Логос или нет, действительно может быть назван «вечной проблемой» - ответ на него отделяет христианство от других религий. Поэтому для читателя, верящего, что «Слово в самом деле плоть бысть», слова М. Щербакова отсылают не только к Шекспиру, но и к Евангелию. Но почти невозможно доказать, что поэт именно это имел в виду, создавая свое стихотворение.

Таким образом, между авторским и предшествующим текстом могут возникать не непременно отрефлектированные отношения, которые, тем не менее, будут функционировать в авторском тексте так же, как и тщательно продуманные отсылки. Очевидно, сама постановка этого вопроса отсылает нас к исследованию природы творческого процесса.

Все цитаты из произведений Ф.М. Достоевского приведены (за исключением специально оговоренных случаев) по Полному академическому собранию сочинений в 15-ти томах (ПСС), Л.: Наука, 1989г., (5 том) в скобках арабскими цифрами указаны цитируемые страницы. Цитаты из Библии указаны с помощью сокращенных обозначений. Например: Ио.21:25 это значит, что нужную ссылку следует искать в Евангелии от Иоанна 21 главу и 25 стих. Восстановлены заглавные буквы в написании имен Господа, Богородицы, других святых имен и понятий, вынужденно пониженные по требованиям советской цензуры.

Следует отметить, что Ф.М. Достоевский цитирует как отдельные строки из Евангелий, так и приводит целиком евангельские тексты, данные, например, внутри самого произведения, как в случае чтения Соней Раскольникову притчи о Воскресении Лазаря (Евангелие от Иоанна 2:11). Благодаря ей все произведение приобретает особую сверхплотность, подобно произрастанию колоса из зерна, оно вырастает, собственно, из евангельского текста. Как отмечает Т.А. Касаткина, «евангельские тексты как бы формируют вокруг себя структурно сродный себе роман»⁴⁶.

Здесь же важно определить, что «текстом в тексте» можно называть как цитату из другого произведения, так и вставной текст, то есть произведение персонажа. В романе «Преступление и наказание» таким вставным произведением является чтение Соней Мармеладовой текста о «Воскрешении Лазаря». Несомненно, этот вставной текст исключительно важен для романа как сюжетно, как и композиционно - то есть значим как сам способ его появления в романе, так и то, что он используется персонажем.

Наша работа главным образом посвящена исследованию той роли, которую в романе «Преступление и наказание» играют цитаты, реминисценции, мотивы из Священного Писания как предшествующего текста.

ГЛАВА 2.

Библейские цитаты в тексте романа

«Преступление и наказание»

Произведения Ф.М. Достоевского всегда наполнены особыми религиозными символами. О подобной символике правомерно говорить и в отношении романа "Преступление и наказание», открывающего собой период великих романов в творчестве писателя. Сюжет произведения хорошо известен каждому культурному человеку в России. Тем не менее, гораздо важнее для понимания авторских идей не внешняя событийная сторона романа, а богатый библейский подтекст, создающий иную, особую реальность.

Роман «Преступление и наказание» наполнен библейскими образами, мотивами, реминисценциями. В ходе чтения возникают образы Христа, Лазаря, сомневающихся иудеев, жен-мироносиц, Марии Магдалены, Иуды, звучат мотивы Каина, эсхатологические мотивы смерти и воскресения, прелюбодеяния, бесов и бесовства, причащения, казни Египетской, вводится отрывок из 90 псалма («Живые помощи») и т.д.

Жизнь Христа и Воскрешение Лазаря - две главные сферы библейских отсылок в романе. То, что обе они предполагают подтверждение и объяснение параллелями с библейским текстом, наводит на мысль об уместности анализа романа «Преступление и наказание» с точки зрения аллюзий на исходную ситуацию согрешения и «воскрешения» в Библии.

Однако, в «Преступлении и наказании», по сравнению с другими произведениями Достоевского, относительно немного прямых цитат из Библии, что и послужило основой для разногласий в вопросе их интерпретации. Хотя большинство исследователей настаивают на конструктивном значении главных библейских тем романа и направлений исследования, работы эти носят зачастую фрагментарный характер, представления о значении евангельских текстов в творчестве Ф.М. Достоевского недостаточно полны и систематизированы.

Особенно остро встает проблема понимания его произведений через призму христианства в связи с введением в школьную программу нового предмета «Основы религиозных культур и светской этики». Наша работа является попыткой внести вклад в решение очерченного выше круга вопросов, не претендуя, однако на решение всей проблемы.

Изучая роман Ф.М. Достоевского, думается, можно выделить в "Преступлении и наказании" три символических плана, имея в виду символику цвета и деталей, символику имен и библейскую символику.

Значительную роль в раскрытии идейного замысла романа играет библейский подтекст. Для Достоевского, который в течение четырех лет каторги не держал в руках никакой иной книги, кроме Библии, священные образы и мотивы становятся неким ключом к истолкованию романных мотивов и образов.

Так сцена первой встречи Раскольникова с Мармеладовым есть отображение сцены Сретения (встречи): Пророк Симеон встретил в храме младенца Христа, ибо ему было обещано, что не умрет, пока не увидит Спасителя. Он узнает Его и пророчествует о нем. Аллюзия становится очевидной, когда мы узнаем имена действующих лиц. «Тогда в Иерусалиме был человек, именем Симеон. Он был муж праведный и благочестивый… и пришел он по вдохновению во храм. И тогда родители принесли Иисуса, чтобы совершить с Ним законный обряд, он взял его на руки, благословил Бога и сказал: Ныне отпускаешь раба твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое» (Лк. 2:21-30).

«Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда…Чиновник (Мармеладов Семен Захарович) упорно смотрел на него, и видно было, что тому очень хотелось начать разговор. На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина. Чиновник смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему и говорить…» (с.13).

Мармеладов смотрел на всех, за исключением Раскольникова, «с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения». Такое высокомерие нисколько не противоречило неподдельному глубокому смирению Мармеладова. Не людей презирал он, но их духовное невежество, пустоту, образовавшуюся там, где подобает быть состраданию. По мысли Иннокентия Анненского, Христос приходил на землю ради людей, духовно родственных Мармеладову. Не народное соборное начало, столь дорогое сердцу Ф.М. Достоевского, присутствовало в распивочной, но проявлял себя там безбожный человеческий коллектив.

«Думаешь ли ты продавец, что этот полуштоф твой мне в сласть пошёл? Скорби, скорби искал я на дне его, скорби и слёз, и вкусил, и обрёл; а пожалеет нас тот, кто всех пожалел и кто всех и вся понимал» (с.24).

Фамилия Мармеладов противопоставлена в романе фамилии «Раскольников». Сладкая, вязкая масса, слепляющая расколотое существование, да ещё и придающая ему сладость. Вид Мармеладова неопрятен и «странен»: «…что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась как будто даже восторженность, - пожалуй, был и смысл и ум, - но в то же время мелькало как будто и безумие». Речь его слащава и вычурна, как замечает сам автор «склонность к витиеватой речи приобрёл, вероятно, вследствие привычки к частым кабачным разговорам с различными незнакомцами. Эта привычка обращается у иных пьющих в потребность, и преимущественно у тех из них, с которыми дома обходятся строго и которыми помыкают. Оттого-то в пьющей компании они и стараются всегда как будто выхлопотать себе оправдание, а если можно, то даже и уважение» (с.15).

Однако именно в уста пьянице и «безумцу» Мармеладову Ф.М. Достоевский вкладывает самые проникновенные духовные истины. Такого количества прямых и косвенных библейских цитат мы не встретим ни у одного из героев «Преступления и наказания».

«Сим покиванием глав не смущаюсь, ибо уже всем всё известно и всё тайное становится явным» (с.16).

«Меня жалеть не за что! Меня распять надо, распять на кресте, а не жалеть! Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его! И тогда я сам к тебе пойду на пропятие, ибо не веселья я жажду, а скорби и слез!

И когда уже кончит над всеми, то возглаголет и нам: «Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и встанем. И скажет: «Свиньи вы! образа звериного и печати его; но придите и вы!» И возглаголят премудрые, возглаголят разумные: «Господи! Почто их приемлеши?» И скажет: «Потому их приемлю, премудрые, потому приемлю, разумные, что ни единый из сих сам не считал себя достойным сего…» (с.25).

«Ибо всякий возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк.18:14).

«Не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мк.2:17).

В речи Мармеладова мы находим аллюзию на Священное писание, где идет речь об Апокалипсисе: «Придёт же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же разгоревшись, разрушаться, земля и все дела на ней сгорят» (2-е Петра.3:10-11). Эсхатологические мотивы звучат и в словах Мармеладова: «…к вечеру, как тать в ночи, похитил у Екатерины Ивановны от сундука её ключ, вынул что осталось из принесенного жалования, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все! Пятый день из дома, и там меня ищут, и службе конец, и вицмундир в распивочной у Египетского моста лежит, взамен чего и получил сие одеяние…и всему конец!» (с.23). С поступком Мармеладова пришел конец надеждам Катерины Ивановны, Сони и детей на лучшую жизнь, на возможность выбраться из пут беспросветной нищеты и унижения, своеобразный конец света в их маленькой, и без того скромной жизни.

Ф.М. Достоевский намеренно выстраивает параллель Соня - Мария Магдалина, вкладывая в уста Мармеладова прямую цитату из Библии:

«А где дщерь, что мачехе злой и чахоточной, что детям чужим и малолетним себя предала? Где дщерь, что отца своего земного, пьяницу непотребного, не ужасаясь зверства его, пожалела? И скажет: «Прииди! Я уже простил тебя раз… Простил тебя раз….Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за то, что возлюбила много…» (с.24)

«Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит» (Лк.7:46).

«Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие…» (Мф.21:31).

Соня и сама осознает, что вступив на путь греха, сама отрезала себя от общества, от близких, она стыдиться бывать на людях, жильё сняла подальше от семьи. Аллюзия с Марией Магдалиной становиться все более очевидной: «Соня села, чуть не дрожа от страху, и робко взглянула на обеих дам. Видно было, что она и сама не понимала, как могла она сесть с ними рядом» (223) (Встреча Сонечки с матерью и сестрой Раскольникова).

«Авдотья Романовна как будто ждала очереди и, проходя вслед за матерью мимо Сони, откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась, поклонилась как-то утороплено и испуганно, какое-то даже болезненное ощущение отразилось в лице её, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны были ей тягостны и мучительны» (с.226).

В Писании сказано: «Благославляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому просящему у тебя, давай, и от взявшего твоё не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними…» (Мк.2:17).

Семен Захарович Мармеладов понимает эту заповедь именно в том смысле, который в нее изначально вложил Иисус. Зачастую слова Христа «ударившему тебя по щеке подставь другую» истолковываются неверно.

Следование этой заповеди не является ни проявлением трусости, ни пассивности: это настоящая внутренняя сила. Отказ отвечать насилием на насилие может изменить поведение противника и покончить с умножением жестокости. И когда Катерина Ивановна таскает Мармеладова за вихры, он «наслаждается» и верует, что на нем ее озлобленность остановиться, не пострадают дети и Соня: « Пусть побьёт, душу отведет…».

«Знай, сударь, что мне таковые побои не токмо не в боль, но и в наслаждение бывают… ибо без сего я и сам не могу обойтись. Оно лучше. Пусть побьёт, душу отведет…оно лучше…»(с.25).

«Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше как бесчестное… Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах. Так поступали с пророками отцы их» (Лк.6:20-26).

Следующий пример связан с сакральными «тридцатью сребренниками», которые трижды фигурируют в романе «Преступление и наказание». Марфа Петровна выкупила Свидригайлова из долговой ямы за тридцать тысяч, и он, подобно Иуде Искариот, предал её, покушаясь на жизнь.

«…Марфа Петровна поторговалась и выкупила меня за тридцать тысяч сребреников».

Тридцать целковых, принесенные Соней, вынужденно ставшей на путь греха, соотносятся с тридцатью сребрениками, полученными Иудой за предательство Христа.

«И вижу я, эдак часу в шестом, Сонечка встала, надела платочек, надела бурнусик и с квартиры отправилась, а в девятом часу и назад обратно пришла. Пришла, и прямо к Катерине Ивановне, и на стол перед ней тридцать целковых выложила» (с.20).

«А сегодня у Сони был, на похмелье ходил просить! Хе-хе-хе! Вот этот самый полуштоф-с на её деньги и куплен… Тридцать копеек вынесла, своими руками, последние, всё что было, сам видел» (с.23).

Тридцать копеек вынесла Соня отцу, и он не мог в эту позорную для него минуту не ощутить себя Иудой.

«И тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили его тридцать сребреников. И с того времени он искал удобного случая предать Его» (Мф.26:14-16).

Ф.М. Достоевский посчитал важным указать и время, в которое Соня вступает на путь греха: « эдак часу в шестом Сонечка… с квартиры отправилась, а в девятом часу и назад обратно пришла». Время, обозначенное автором «Преступления и наказания» совпадает со временем принятия Христом крестных мук в Евангелиях:

«Было…около шестого часа дня и сделалась тьма по всей земле до часа девятого… Иисус, возгласив громким голосом: Отче! В руки Твои предаю Дух мой. И…испустил дух» (Лк.23:44-46).

«А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! Лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?...и испустил дух» (Мф.27:46-51).

Дабы не компрометировать своим ремеслом отца и мачеху, Сонечка снимает квартиру у портного Капернаумова, и это очень многозначительная и до конца не объясненная аллюзия на часто упоминаемый в Евангелии город Капернаум. Капернаум был важным торговым узлом на перекрестке дорог в Дамаск и Финикию. Ни в каком другом городе Палестины Иисус Христос не проповедовал и не являл Своего могущества больше, чем здесь. Именно в Капернауме Он сотворил чудеса-исцеления, нашёл многих своих последователей «и сказал идущим за Ним: Истинно говорю вам: и в Израиле не нашёл Я такой веры».

Неслучайно в пространстве романа «Преступление и наказание» именно в доме портного Капернаума происходит духовное озарение и катарсис Раскольникова при прочтении Сонечкой эпизода о воскрешении Лазаря. Это тоже своего рода духовное чудо-исцеление.

Именно из Капернаума Христос отправлялся проповедовать Царство Божие по всей Галилее, Самарии и Иудее. Но Капернаум стал одним из городов, проклятых Иисусом за то, что там отвергли его учение:

«И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься… Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф.11:23-24).

С другой стороны, город Магдала, родной город Марии Магдалины, находился близ Капернаума. В просторечии существовало и фамильярно-бытовое значение слова"капернаум" - веселая заведение, кабак. Если учесть, что в романе пространство кабака и церкви все время взаимопроникают друг друга, деталь становится еще более емкой.

Да и само жилище Сонечки, снимаемое у Капернаумова, удивляет своей неправильной формой: «Сонина комната походила как будто на сарай, имела вид весьма неправильного четырехугольника, и это придавало ей что-то уродливое» (с.297). Острый угол, теряющийся в темноте, какие-то заваленные ("запертые наглухо") входы и выходы, сырость и угар - все это оставляет впечатление пещеры. Сарай или пещера, возможно, это хлев, где укрылась Мария, чтобы родить младенца Христа.

Именно в этой комнате-сарае (хлеве) убийца просит блудницу читать ему о воскресении Лазаря из Нового Завета. Сонечка читает ослепленному и неверующему Раскольникову знакомые и любимые библейские строки в надежде, что «он тоже сейчас услышит, он тоже уверует»: «Иисус же, опять скорбя внутренно, проходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнемите камень. Сестра умершего Марфа говорит ему: господи! уже смердит: ибо четыре дни, как он во гробе. "Сонечка энергично ударила на слове четыре» (с.310).

Чтение Евангелия происходит на четвертый день после убийства, если не считать дней беспамятства Раскольникова. В беспамятстве он, кстати, тоже пролежал четыре дня.

Ключевую роль христианская символика играет в финале романа «Преступление и наказание». «Исход» из мрака и безысходности в концентрированном виде дан именно в эпилогах «великого Пятикнижия», как называют пять больших романов Достоевского. Дело в том, что на последних страницах этих романов присутствуют «иконы» разных сюжетов, как бы нарисованные самими текстами эпилогов. В эпилоге «Преступления и наказания» это икона Божией Матери «Споручницы грешных».

Важно отметить, что образ «Споручницы грешных» является одним из самых любимых и почитаемых на Руси чудотворных образов Богоматери, поскольку само название иконы служит выражением безграничной любви Пресвятой Богородицы к грешному роду человеческому. «Споручница грешных» выступает несомненной Предстательницей, Поручительницей между кающимся человеком и Господом Иисусом Христом.

Сокровенный смысл, заложенный в иконе Божией Матери «Споручницы грешных» отражает самую суть небесного служения Пресвятой Богородицы - как Заступницы и Ходатаицы за род человеческий. Иконография образа отражает это горнее местопребывание Пресвятой Девы. Как правило, на иконах «Споручницы грешных» фигуры или лики Богоматери и Богомладенца обрамлены двенадцатью звездами по шесть с той и другой стороны. Сама Богородица изображена на иконе по пояс. Левой рукой Она обнимает Спасителя, а правую - простирает к Нему с просьбой о помощи.

Также символично, что Раскольников находится в остроге уже «девять месяцев» - это срок пребывания плода в утробе матери, что указывает на то, что пора ему «родиться от Духа». В одной из каторжных сцен описывается, как «вдруг подле него очутилась Соня…робко протянула ему свою руку» (с.518).

Нужно отметить одно обстоятельство, странное с любой другой точки зрения, но необходимое для появления видимой иконы на страницах романа, - Соня подходит неслышно, и садится рядом с Раскольниковым, после чего уже протягивает ему руку для привета, не окликнув, не поздоровавшись, как можно было бы ждать.

Но именно такая поза и необходима, чтобы появилась Богоматерь рядом с младенцем, а младенцем Христом здесь может стать сам Раскольников. И одежда (бурнус-накидка, напоминающая мафорий, одежду замужних палестинских женщин, которую носила Мария), и побледневшее, похудевшее и осунувшееся лицо с огромными, как бы увеличившимися глазами, и выражение лица: привет, радость - в сочетании с робко протянутой рукой удивительно точно передают впечатление от икон с такого типа жестом-жестом моления, ласки и привета.

По косвенным жестам и положениям голов героев можно понять, что Достоевским воспроизводится именно икона Божией Матери «Споручница грешных». И уже то, что Соню принимают как свою заступницу каторжники, заставляет предположить, что иного названия для явленной ее посредством иконы невозможно предположить. « Все снимали шапки, все кланялись: «Матушка Софья Семёновна, мать ты наша, нежная, болезная! - говорили эти грубые, клейменые каторжники» (с.515). И само чудо, совершенное ее любовью над Раскольниковым, - чудо над грешником, отвернувшимся от Бога, напоминает чудеса, происходящие у чудотворных икон.

В произведениях Достоевского имена и фамилии персонажей всегда значимы. Фамилия главного героя Раскольников чрезвычайно многозначна. Она указывает на раскольников, не подчинившихся решению церковных соборов и уклонившихся от пути православной церкви, то есть противопоставивших свое мнение и свою волю мнению соборному. Кроме того говорящая фамилия указывает на раскол в самом существе героя, являющегося воистину героем трагическим, ибо он, восстав против общества и Бога, все же не может отринуть, как негодные ценности, связанные с Богом и обществом.

Стоит остановиться и на имени Раскольникова - Родион Романович Родион - розовый (греч), Роман - крепкий (греч). Крепкий - одно из именований Христа при молитве Троице («Cвятый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас»). Розовый - зародыш, бутон. Роза символизирует число пять, и эта особенность отражена в католическом обиходе, где четки и особая молитва по ним называются "Розарий", причем "Розарий" соотносится с размышлением о трех "пятерицах" - пяти "радостных", пяти "скорбных" и пяти "славных" таинствах жизни Девы Марии, которая и сама почитается как роза или имеет розу своим атрибутом.

Роза в католичестве является также атрибутом Иисуса Христа, Святого Георгия, святых Екатерины, Софии, Доротеи, Терезы и др., часто символизируя церковь вообще. В христианстве роза обретает особую символическую емкость: милосердие, милость, всепрощение, божественная любовь, мученичество, победа. В средневековом христианском искусстве роза символизировала небесное блаженство (постепенно вытесняя лилию в передаче этого смысла). Свое символическое значение получают и части розы; ее зелень соотносится с радостью, шипы - с печалью, сам цветок - со славой.

Вершиной поэтического и религиозного осмысления этого образа можно считать розу как мистический символ, объединяющий все души праведных в финале «Божественной комедии» Данте. В высшем плане неба (рай) поэт видит огромную пламенеющую розу, лепестки которой - души праведных, а высший из них - Богоматерь. Роза - символ Христа. Пять лепестков символизируют пять ран Христовых.

Итак, Родион Романович - бутон Христа. В конце романа мы увидим, как этот бутон распустится. Возможно, Родион и потомок раскольника, но вероятно и прозванье от глагола раскалывать. Возможно, еще и поэтому орудием убийства у Родиона становится топор, а люди - дровами, «вшами» как сам неоднократно повторяет в романе Раскольников: «Я ведь только вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную» (с.394).

Ф.М. Достоевский подводит читателя к мысли о том, что Родион Раскольников - Христос романного мира, чему есть свидетельства из последних строк письма матери к нему:

«Молишься ли ты Богу, Родя, по-прежнему и веришь ли в благость Творца и Искупителя нашего? Боюсь я, в сердце своем, не посетило ли тебя новейшее модное безверие? Если так, то я за тебя молюсь. Вспомни, милый, как еще в детстве своем, при жизни твоего отца, ты лепетал молитвы свои у меня на коленях и как мы все тогда были счастливы!» (с.40).

После прочтения этих строк невольно возникает ассоциация Мадонны с Младенцем, а жизнь Родиона Раскольникова определенным образом оказывается связанной с его верой, доверием и защитой Отца. Земной отец и Господь - Отче наш оказываются едины. Т.А. Касаткина усматривает здесь ассоциацию с «Полиптихом» Гауденцио Феррари (Арона, 1511), на котором лик Бога, благословляющего Младенца - Иисуса с небес, и лицо земного Его отца - Иосифа - одно лицо.

Отец заботится о нас до тех пор, пока мы верим ему, доверяемся его заботам о нас, обращаемся к нему с просьбами о помощи. Когда мы отворачивается от Отца, велим подобно блудному сыну Отцу умереть для нас, Он неотступно следует за нами в надежде помочь, предостеречь, защитить и возвратить в отчий дом. В жизни мы стараемся заручиться отцовской поддержкой, опереться на его сильное плечо, и все, что можем сделать в жизни - делается только на Его средства, на то, что он даровал нам.

Раскольников использует и раздает отцовские деньги: из пенсиона, полученного за отца, закладывает его часы.

«Он вынул из кармана старые плоские серебряные часы. На оборотной дощечке их был изображен глобус. Цепочка была стальная» (с.10).

Часы, на оборотной стороне которых изображен глобус, полученные Раскольниковым от отца, напоминают нам державу в руках Христа на старинных иконах («Державная»). Мир, который Он держит в своих руках, оберегает и покровительствует. Иисус Христос - посредник, которому было вверено передать благодать Отца всему в мире. Раскольников так и ведет себя, раздавая по всякой просьбе и без просьбы, полученные от отца деньги. И их всегда хватает подобно рыбе и хлебам, которые множились в руках Иисуса, чтобы накормить страждущих:

«И ели все, и насытились. И набрали кусков хлеба и остатков от рыбы двенадцать полных коробов» (Мк.6:42-43).

(Раскольников) «Позвольте же мне теперь…способствовать…к отданию долга моему покойному другу. Вот тут…двадцать рублей, кажется, - и если это может послужить вам в помощь…» (с.177)

Он ведет себя так тогда, когда действует по велению сердца, порыву души. Не подвергая ситуацию рассудочному анализу. Как только Раскольников начинает взвешивать, оценивать, рассуждать с неумолимостью проходит мысль, что на всех не хватит, всем не поможешь. И для того, чтобы кому-то дать, - необходимо у кого-то отнять.

Как отмечает Т.А. Касаткина, герой, ведомый сердцем следует принципу неавтономного, открытого Богу мира, на который изливается преизобилующая благость Творца, ощущая себя Его посредником всякому нуждающемуся⁴⁷. Подобно солнцу, тепла и энергии жизни которого хватает всем одинакова: богатым и бедным, больным и здоровым, счастливым и несчастным.

Когда же Раскольников начинает действовать рассудком, а не по велению сердечного порыва, он переходит в другой мир - эгоистичный, автономный. В этом мире всегда существует нехватка, мир, где действуют законы сохранения энергии и вещества, и чтобы где-то прибывало, необходимо, чтобы у кого-то убывало.

Доверяясь рассудку, Раскольников не может уже ощущать себя солнцем, согревающего своим теплом окружающих. И чистый золотой свет солнца, цвет изобилия и богатства, в романе подменяется неприятным густым желтым, который Достоевский многократно подчеркивает. Цвет старых выцветших обоев, цвет недостатка и нищеты, старой ссохшейся бумаги, плохой воды, желтого билета Сони, «желтого» (сумасшедшего) дома…Порфирий Петрович в романе призывает Раскольникова жить велениями души, сердца: «Станьте солнцем, вас все и увидят. Солнцу прежде всего нужно быть солнцем» (с.435).

Рассматривая имена героев Ф.М. Достоевского с точки зрения скрытых смыслов, мы приходим к выводу, что даже имя старухи символично. Алена Ивановна - Алена - светлая, сверкающая (греч), Иван - Божья Благодать (милость) (евр.) - таким образом, оказывается, что несмотря на свою неприглядную оболочку, Алена Ивановна - светлая по милости Божьей. Кстати, деньги, завещанные на монастырь, только безбожному, материалистическому сознанию могут представляться дурно употребленными.

Фамилию Лебезятников сам Достоевский истолковал в своих черновиках так - «Лебезятников, лебезить, поддакивать…картина лебезятничества».

Катерина Ивановна - Катерина - чистая, непорочная (греч). Значит, Катерина Ивановна - непорочная божьей милостью.
Пётр Петрович Лужин. В имени и фамилии этого отрицательного персонажа заключено характерное противоречие: Пётр Петрович - камень камня, но из лужи, да и в романе со всеми своими замыслами он «садится в лужу».

Скрыто, но не менее значимо звучит в «Преступлении и наказании» библейский мотив Каина, также вызывающий ассоциативные аналогии: «Земля, на которую упала кровь Авеля, проклинает тебя, когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле» (Ветхий Завет. Быт.4:10).

После убийства старухи-процентщицы и Лизаветы Раскольников чувствует себя именно изгнанником, он не может, как прежде, общаться с родными и друзьями: «уже ни о чем больше, никогда и ни с кем, нельзя ему теперь говорить»⁴⁸. «Мать, сестра, как любил я их! Отчего, теперь я их ненавижу? ...подле себя не могу выносить…»⁴⁹.

«- Да что вы, боитесь, что ль меня все? - сказал он с искривившеюся улыбкою.

- Это действительно правда, - сказала Дуня, прямо и строго смотря на брата. - Маменька, входя на лестницу, даже крестилась от страху. Лицо его перекосилось как бы от судороги» (с.216).

Состояние Раскольникова после совершенного преступления, как он сам говорит Соне, подобно состоянию человека, убившего не только процентщицу, но и себя. Герой живет как в могиле, отделенный от людей барьером, который после убийства он не может переступить, его съемная комната неоднократно сравнивается в романе с гробом: «Какая у тебя дурная квартира, Родя, точно гроб, - сказала вдруг Пульхерия Александровна» (с.218).

«Одно новое, непреодолимое ощущение овладело им всё более и более почти с каждой минутой: это было какое-то бесконечное, почти физическое отвращение ко всему встречавшемуся и окружающему, упорное, злобное и ненавистное. Ему гадки были все встречные, - гадки были их лица, походка движения. Просто наплевал бы на кого-нибудь, укусил бы, кажется, если бы кто-нибудь с ним заговорил…» (с.106).

«Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нём» (с.107).

«Я так решил, еще прежде…Что бы с мною не было, погибну я или нет, я хочу быть один. Забудьте меня совсем… Это лучше…Не справляйтесь обо мне. Когда надо, я сам приду или…вас позову. Может быть, всё воскреснет!.. А теперь, когда любите меня, откажитесь… Иначе, я вас возненавижу, я чувствую» (с.295).

«Никогда, никогда еще он не чувствовал себя так ужасно одиноким» (с.402).

Образ Родиона Раскольникова на протяжении всего повествования, так или иначе, сопрягается с мотивом смерти и воскрешения. Эпизод о Лазаре является смыслообразующим в романе «Преступление и наказание». Выясним функциональную роль в романе эпизодов, связанных с евангельскими притчами о Лазаре.

В романе «Преступление и наказание» Евангелие не просто книга; оно включено в ткань произведения как некий таинственный образ, являющийся герою: «На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз... замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете» (с. 344). Вечная Книга приобретает для героя глубокий символический смысл: с нее начинается невидимый путь к воскрешению души Родина Раскольникова.

«Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей (Соне), была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговоривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он её и не раскрывал.

Он не раскрыл ее и теперь, но одна мысль промелькнула в нем: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления, по крайней мере…» (с.519).

Связь между Раскольниковым и Лазарем не прерывается на протяжении всего романа. Несмотря на то, что Раскольников - атеист, и это неоднократно подчеркивается автором в начале романа: плохо знает содержание Евангелия, слышал о «чем-то», «когда учился», в церковь не ходил. Совершив преступление, он начинает испытывать наказание почти сразу - это нервное, непреодолимое состояние одиночества («ножницами отрезал себя сам от всех») и в то же время желание жить, даже «на аршине пространства».

«Он сходил тихо (с лестницы), не торопясь, весь в лихорадке и, не сознавая того, полный одного, нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни. Это ощущение могло походить на ощущение приговоренного к смертной казни, которому вдруг и неожиданно объявляют прощение» (с.178).

«Довольно! - произнес он решительно и торжественно, - прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе со старой старухой! Царство ей небесное и - довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! - прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. - А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!» (с.180).

В минуты душевной раздвоенности, терзаемый вопросом «знают - не знают» кто убийца, он просит Разумихина отвести его к Порфирию Петровичу. Монолог, предшествующий этой встрече имеет важнейшее значение в объяснении поведения героя.

«Этому тоже надо Лазаря петь, - думал он, бледнея с постукивающим сердцем, - и натуральнее петь. Усиленно ничего не петь! Нет, усиленно было бы опять ненатурально... Ну, да там как обернется... хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит» (с. 269).

С точки зрения смысловой нагрузки, которую вкладывает Раскольников в эти слова, важна семантика последней фразы. Важно отметить, что в просторечном употреблении поговорка «бабочка сама на свечку летит» имеет значения: а) обреченность, неизбежность гибели; б) сдача своих позиций; в) уступка в чем-либо кому-либо. В монологе же Раскольникова поговорка, произнесенная с сарказмом, приобретает совершенно противоположные значения: а) побуждение к активному действию; б) дерзкий вызов сопернику; в) готовность вести игру. Вот почему он сам идет к следователю, затевая с ним опасную игру.

Именно такая позиция вызова, выраженная в поговорке «бабочка сама на свечку летит», определила и тактику ведения беседы: «Лазаря петь». Устойчивое словосочетание «Лазаря петь» восходит к евангельской «Притче о богаче и нищем Лазаре».

«Некоторый человек был богат и каждый день пиршествовал... Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола на лоно Авраамово; умер и богач... И в аде, будучи в муках... возопив, сказал: "Отче Авраам! Умилосердись... и пошли Лазаря, ибо я мучусь... ". Но Авраам сказал: "Чадо! Вспомни, что ты получил уже добро твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь [в раю] утешается, а ты страдаешь...» (Лк. 16:19-25).

Притча имеет глубокий поучительный смысл: каждый получит от Господа то, что он заслужил. Быть нищим, как Лазарь, не грех; грех - быть богатым.

«Горе вам, богатые! Ибо вы уже получили свое утешение! Горе вам, пресыщенные ныне! Ибо взалчете» (Лк.6:25-26).

«И еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф.19:24).

В русской речи фразеологизм не сохранил главной идеи притчи, а даже напротив, его значение приобрело негативную окраску: «Петь Лазаря. Прикидываться несчастным, стараясь разжалобить, плакаться, жаловаться на свою судьбу, участь».⁵⁰ Но, продумывая встречу со следователем, герой вовсе не собирался прикидываться несчастным, плакаться, стать «бабочкой», летящей на смерть. Напротив, «он вышел с таким видом, как будто изо всей силы сдерживался, чтобы не прыснуть как-нибудь со смеху» (с. 270). Однако его поведение было действительно неестественным: «трепетал про себя», «неловко усмехнулся было» и т. д.

Достоевский вносит новый оттенок в значение общеизвестного фразеологизма. Здесь сочетание «Лазаря петь» утрачивает смысловые связи с притчей и в данном контексте приобретает значения: а) логично строить речь; б) вести игру путем обмана; в) корректировать действия, поступки согласно обстановке. Употребление фразеологизма в этих значениях и объясняет поведение главного героя во время поединка со следователем.

Последующие эпизоды романа, в которых упоминается имя Лазаря, также связаны с Евангелием, но уже с другой притчей - о воскресении Лазаря. Заметим, что притча «Воскрешение Лазаря» изложена только в Евангелии от Иоанна и является убедительным доказательством чудодейственной силы Иисуса Христа. Поэтому не случайно, думается, из множества притч четырех Евангелий Достоевский выбрал именно эту и включил в ткань произведения.

Порфирий Петрович логично и психологически тонко ведет свое расследование. Изначально он «проверяет» Раскольникова верой в «Новый Иерусалим». Древний Иерусалим находился в тот период под властью Рима. Первосвященники, книжники и фарисеи, стремившиеся избавиться от Иисуса, заставили Его предстать перед синедрионом. Они обвинили его в богохульстве и приговорили к казни, но окончательное решение было за римским прокуратором Понтием Пилатом. Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат допрашивает Иисуса. «Пилат говорит ему: мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе» (Ин. 19:10-11). Как видим, мысль Пилата о власти созвучна убеждениям Раскольникова: «Кто много посмеет, тот у них и прав... власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только, одно: стоит только посметь!» (с. 434).

Таким образом, судьба Древнего Иерусалима представляет собой ничто иное, как пример «вековечной войны»? Эта война будет продолжаться, по Раскольникову, до тех пор, пока не победит более сильный «право имеющий», то есть тот, кто «много посмеет», пока не перекроит он мир заново, пока не вытравит старую веру и не обратит в свою - словом, пока не создаст Новый Иерусалим. Под маской «право имеющего» может скрываться не только личность, но и многотысячная армия, народность, нация. Понимая это в подобном ключе, Раскольников легко признается в вере в Новый Иерусалим, иначе говоря, в новый миропорядок, который неизбежен в результате «вечной войны» сильных личностей и «тварей дрожащих».

По логике же рассуждений следователя, верить в Новый Иерусалим - значит признать эту землю Святой, значит верить в Господа и в воскресение Лазаря. Верующий человек не делит людей: для него все они - братья и сестры. Раскольников не сразу понял эту связь, потому его последующие признания выглядят фальшиво.

«И-и в воскресение Лазаря веруете?...Буквально веруете? Верую, - повторил Раскольников, поднимая глаза на Порфирия. - Верую. Зачем вам все это?» (с.247).

Так герой оказался в ловушке следователя. Осознав это, он готовится к худшему: прощается с матерью и сестрой, просит Разумихина позаботиться о них, намекая ему на причину своего исчезновения.

Раскольников идет к Соне, чтобы «одно слово сказать» - попрощаться и с ней. Однако разговор героев о судьбе детей, Катерины Ивановны, судьбе Сони вновь напомнил Раскольникову о разделении людей. Ситуация безысходности семьи Мармеладовых еще больше убеждает и укрепляет его в своей теории. Этим можно объяснить изменение его поведения во время беседы: в начале ее - «приветливо и почти с состраданием посмотрел на нее» , «проговорил вдруг тихим и ласковым голосом» , а в дальнейшем - «сказал с горькой усмешкой», «с каким-то даже злорадством ответил», «продолжал с жесткой усмешкой». Злоба нарастала в нем одновременно с желанием во что бы то ни стало доказать свою теорию, утвердиться в собственной правоте. Это страстное желание порождает в нем чудовищные мысли. Во-первых, Раскольников убеждается в том, что он и Соня находятся в одинаковом положении.

«А что ты великая грешница, то это так, - прибавил он почти восторженно, - а пуще всего тем ты грешница, что понапрасну умертвила и предала себя» (с. 342).

Она умертвила себя - он убил человека. На обоих лежит страшный грех. Об искуплении его Раскольников даже не помышляет. Напротив, он ищет пути выхода, как «обойти» этот грех, избежать правосудия, перехитрить следователя. Раскольников предлагает Соне тот самый простой выход, который готовил и для себя: «прямо головой в воду и разом покончить», толкая тем самым ее свершить грех самоубийства, неприемлемый для верующего человека. Мы видим здесь «указующий перст» Достоевского: один грех влечет за собой другие.

Соня не может принять смерть в таком виде, и не только потому, что любит близких, переживает за их дальнейшую судьбу. Её держало на земле нечто значимое, большее. Раскольников же был готов расстаться с жизнью, оставив мать и сестру на страдания.

«Почему она так слишком уж долго могла оставаться в таком положении и не сошла с ума?.. Что же поддерживало ее?» (с. 342). Сумасшествие могло стать выходом для него: «Этот исход ему даже более нравился, чем всякий другой» (3, с. 343). И только когда он начал пристальнее всматриваться в нее, чего никогда еще не делал, он увидел перед собой детское лицо, с присущей ему чистотой, искренностью, наивностью. «С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он в это бледное, худое и неправильное угловатое личико, в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким суровым энергетическим чувством, в это маленькое тело... и все это казалось ему более странным... «Юродивая! юродивая! - твердил он про себя» (с. 344).

«Вот теперь он понял, что поддерживало ее, - вера, вера в Бога, его силу, которая дает ей возможность чувствовать себя человеком. «Вот исход! Вот и объяснение исхода!» - решил он про себя» (с. 344).

Раскольников, размышляя о Соне и сравнивая ее и свое положение, угадал тот выход (исход), который выбрала Соня и, который он решил выбрать для себя. И если выход для Сони заключается в служении Богу ,вера в которого питала ее душевные силы, то Раскольникову сила Христа нужна для другого. Он пытается оправдать свою теорию сильной, необыкновенной личности, имеющей власть над людьми, личностью Христа. Именно с этой целью он просит Сонечку Мармеладову прочесть притчу о воскресении Лазаря. Чтение Раскольников предваряет словами: «Недели через три на седьмую версту, милости просим! Я, кажется, сам там буду, если еще хуже не будет» (с.345). Иносказательный смысл этой фразы очевиден. В просторечии, выражение «семь верст» употребляется в словосочетаниях: «за семь верст киселя хлебать» в значении «далеко и попусту идти, ехать, тащиться» и «семь верст до небес» в значении «очень много наобещать, наговорить»⁵¹. В речи Раскольникова словосочетание «седьмая верста» обретает подобный смысл.

Достоевский в деталях описывает, как чтение притчи о Лазаре воздействует на Соню.

«Она остановилась опять, стыдливо предчувствуя, что дрогнет и прорвется ее голос...», «как чувство внешнего торжества охватило ее», как она «раздельно и с силою прочла, точно сама во всеуслышание исповедовала», как «громко и восторженно прочла она, дрожа и холодея, как бы воочию сама видела» (с.308-309).

Сила воздействия этой притчи на Соню была очень велика. Он осознал влияние на нее Христа. Однако это еще раз убедило Раскольникова в своей правоте: мир состоит из «юродивых» и сильных личностей, имеющих власть над ними. «О, как я понимаю «пророка», с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся «дрожащая тварь»! Прав, прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже объясниться! Повинуйся, «дрожащая тварь», и - не желай, потому что - не твоё это дело!..»(с.260).

Но не мог узреть Раскольников главного, что сила и чудо Христа исходят от веры. Он не готов был ещё понять, что нет у Христа большей власти над людьми, чем власть любви и добра. Христос властен только над душами тех, кто искренне верит в него. Ослепленный теорией, герой Ф.М.Достоевского по-своему понимает значение библейской притчи.

«Свобода и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!» (с. 349) -такой итог подводит герой после чтения Соней сцены о воскрешении Лазаря.

Притча еще раз убедила его в людском неравенстве, в существовании некой власти над ними, в чьем бы лице она ни воплощалась (будь то Христос, дьявол, истинно великий человек). По логике его убеждений, можно прийти к выводам, что и Иисуса как сильную личность можно сопоставить с Наполеонами, Цезарями, Соломонами, Магометами, ибо, по его словам, «все до единого были преступники, уже тем одним, что давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов пришедшей» (с.282). Первосвященники считали и Христа преступником:

«И начали обвинять Его, говоря: мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк.23:2).

«Первосвященники же и книжники стояли и усильно обвиняли Его» (Лк.23:10).

Соня и Раскольника были взволнованы притчей о Лазаре, но какие разные мысли и выводы породила эта история в каждом из них.

«Огарок уже давно погас в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги» (с. 348).

Странность такого соединения, какую отмечает сам Ф.М.Достоевский, заключалась в совершенно полярном отношении к личности Христа двух грешников. С другой стороны, эта ключевая сцена имеет еще и символический смысл. В сознании читателя сами герои ассоциируются с притчей: умерший Лазарь напоминает нам умершую душу Раскольникова, а Христос воплощает силу истинной любви Сони, которая в конечном итоге и воскресит душу убийцы: «Их воскресила любовь... Сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого» (с. 558).

В эпилоге вновь возникает образ Евангелия: «Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря... он сам просил его у ней...» (с.558). Автору «Преступления и наказания» важно вновь напомнить о Лазаре на последних страницах романа. И здесь мы видим Раскольникова другим: он полюбил Соню, его циничное и эгоистичное сердце оттаяло для любви к женщине и просто к человеку. Через ее любовь он стал смотреть на мир другими глазами. И если Лазаря воскресила сила любви Христа, то душу Раскольникова воскресит сила любви к нему Сони. Через эту любовь ее убеждения не могут не быть его убеждениями, а значит, он готов поверить в истинное воскресение Лазаря, а мы - в обновление героя.

Сопоставление с Лазарем разработано в романе глубоко и последовательно. Возможно, что собственный жизненный опыт автора способствовал введению этого смыслообразующего эпизода в роман.

«А те четыре года считаю за время, в которое я был похоронен живой и зарыт в гробу, выход из каторги представлялся мне как светлое пробуждение и воскресение в новую жизнь», - писал он Ф.М.Достоевский младшему брату Михаилу.

Если из полотна романа «Преступление и наказание» вычленить и собрать подобно мозаике все места, где Родион Раскольников так или иначе уподобляется мертвецу, то в каждой подобной цитате обнаружится какой-либо признак покойника, а соединенные воедино они составят полное его описание. Достоевский словно намеренно в одном предложении описал мертвеца, лежащего в гробу, забитом гвоздями, которого выносят, хоронят, но он воскресает, а потом разбил это предложение на слова и разбросал обломки по всей ткани романа. Как видим, полученная фраза с документальной точностью характеризует и описывает историю Лазаря из Вифании.

Характеристика «мертвый» следует за Родионом Раскольниковым, как тень, и он сам постоянно уподобляется покойнику Лазарю: он остановился и притих как мертвый, он всё время лежал молча, навзничь. Квартира Раскольникова неоднократно сравнивается с гробом: « Какая у тебя дурная квартира, Родя, точно гроб» (с.218)

«Иисус пришед нашел, что он уже четыре дня в гробе». (Иоан.11:17).

То, что Раскольникова выносят видится ему в бреду болезни:

Когда же герой собирается уходить, мать и сестра упрекают его в том, что он мало побыл с ними: «что- то вы точно погребаете меня или навек прощаетесь, - как то странно проговорил он»(с.295).

Родион Раскольников имеет надежду на воскресение: «Может быть, всё воскреснет!»(с.295); и, наконец, воскресает: «но он воскрес, и он знал это, чувствовал всем обновившимся существом своим» (с.518).

Таким образом, имя Лазаря, возникающее на страницах романа, играет многофункциональную роль: оно употребляется как понятие, наполненное Достоевским то просторечным, то символичным содержанием, отражающим одну из главных идей романа - идею воскресения души человека, обретения им смысла жизни.

Чудо воскресения Родиона Раскольникова вписано в пасхальный хронотоп - время принятия крестных мук и преображения Христа. В эпилоге романа символически изображается смерть прежнего Раскольникова и смерть его идеи посредством болезни, которая совпадает с концом поста (в церковном календаре он заканчивается Лазаревой субботой, в которую верующие христиане вспоминают о воскрешении Лазаря Иисусом Христом), Страстной седмицей и Святой седмицей: «Он пролежал в больнице весь конец поста и Святую» (с.516).

Таким образом, следующая за тем сцена духовного воскресения Раскольникова представляется совершенно органичной.

Подытоживая вышесказанное, можно сделать вывод о том, что в образе Родиона Раскольникова сопрягаются три евангельских мотива - Каина, Лазаря и Христа.

Авдотья Романовна, сестра Раскольникова, как и многие герои Ф.М. Достоевского носит символическое имя - Благоволение Христово. Не случайно жизнь Свидригайлова зависит от того, будет ли с ним Дуня. Р.Г. Назиров в монографии «О мифологии и литературе, или преодоление смерти» считает возможным прототипом Дуни Раскольниковой святую Агату. Ключ к разгадке этого образа, по его мнению, следует искать в биографии Ф.М. Достоевского. Автор «Преступления и наказания был во Флоренции в 1862г. В галерее Питти. Именно там на него произвела глубокое впечатление картина Себастьяно дель Пьомбо «Мученичество святой Агаты». Это большое полотно, написанное в 1520г., и представляет собой сцену пытки. Обнаженное и словно распятое тело святой Агаты напряжено. Двое палачей с обеих сторон подносят огромные щипцы к её груди. Взгляд Агаты устремлён не на исполнителей этой пытки, а на сидящего перед ней распорядителя в прекрасном одеянии. Чернобородый красавец устремляет взгляд на её лицо. Взор Агаты выражает превосходство и скорбное негодование; контраст между пронзительным драматизмом сцены и спокойствием мученицы производит впечатление сверхестественной духовной силы Агаты.

Для понимания прототипа Ф.М. Достоевского и картины Себастьяно дель Пьомбо «Мученичество святой Агаты» необходимо обратиться к житию святой. В православии её называют Агафией и относят к числу общехристианских святых, но особо чтится католиками на Сицилии. Так как претерпела муки в Катании. В жизнеописании святой Агаты указано, что это была верующая христианка, дочь богатых и знатных родителей, которую пытался возвратить к язычеству римский наместник Квинтиан. Житие говорит о том, что он был сражен её удивительной красотой. История его попыток возвратить Агату к язычеству напоминает соблазнение: он поместил её в увеселительный дом богатой язычницы Афродисии, чтобы склонить к радостям жизни. После неудачных попыток всех искушений, он предал её пыткам, носившим садистский характер. Агата сохранила свою стойкость, чистоту и веру; конец её жизни сопровождался чудесами.

Свидригайлов, который сначала пытался соблазнить Авдотью Романовну Раскольникову, а затем силой овладеть ею, повторяет модель поведения легендарного Квинтиана. Подтверждение мы находим в самом романе: «Знаете, мне всегда было жаль, - говорит Свидригайлов Родиону Раскольникову, - что судьба не дала родиться вашей сестре во втором или третьем столетии нашей эры… Она без сомнения, была бы одна из тех, которые претерпели мученичество и, уж конечно бы, улыбалась, когда ей жгли грудь раскаленными щипцами» (с.365).

Свидригайлов совершенно уверен, что в первые века христианства Дуня стала бы великомученицей. Это слово употреблено буквально в черновиках Ф.М. Достоевского к роману: «NB. Ему пришло между прочим в голову: как это он мог давеча, говоря с Раскольниковым, отзываться о Дунечке с настоящим восторженным пламенем, сравнивая её с великомученицей первых веков и советуя брату её беречь в Петербурге, - и в то же время знал, что не далее как через час он собирается насиловать Дуню, растоптать всю эту божественную чистоту ногами и воспламениться сладострастием от этого же божественно-негодующего взгляда великомученицы» (с.555).

Мученичество ассоциируется в романе с насилием над Дуней, а сам Свидригайлов - с палачом. В черновике Ф.М. Достоевский упоминает о «божественно-негодующем взгляде великомученицы», воспламеняющем плотские желания Свидригайлова: эта картинная деталь из садистской сцены Себастьяно дель Пьомбо. Таким образом, Ф.М.Достоевский использовал схему жития, усиленную впечатлением от флорентийской картины для создания романного образа Авдотьи Романовны Раскольниковой.

Когда же Раскольников принимает решение добровольно признаться в преступлении и понести за него наказание, главный герой сопоставляется уже с Христом, за которым, подобно Соне за Раскольниковым, следовали жены-мироносицы: «Одно видение мелькнуло перед ним дорогой, но он не удивился ему; он уже предчувствовал, что так и должно быть…Шагах в пятидесяти от себя, он увидел Соню. Она пряталась от него за одним из деревянных бараков, стоявших на площади, стало быть, она сопровождала всё его скорбное шествие! Раскольников почувствовал и понял в эту минуту, раз навсегда, что Соня теперь с ним навеки и пойдет за ним хоть на край света, куда бы ему не вышла судьба. Всё сердце его перевернулось…»(с.498).

В романах Достоевского, как и в христианстве, женщинам принадлежит важнейшая роль. Верные ученицы Иисуса, они оставались у Креста и во время Его казни, тогда как апостолы в страхе разбежались. Именно женщинам первым явился воскресший Христос. «Там были также и смотрели издали многие женщины, которые следовали за Иисусом служа ему» (От Матф 27:55). «Была же там Мария Магдалина и другая Мария, которые сидели против гроба» (28:61).

Подобную параллель мы находим на страницах романа, Соня следует за Раскольниковым как и Мария Магдалина за Христом, готовым принять Крестные муки:

«Будешь ко мне в острог ходить, когда я буду сидеть?(Раскольников)

- О, буду! Буду!» (Соня). (С.399).

«После службы Раскольников подошел к Соне. Та вдруг взяла его за обе руки и преклонила к его плечу голову. Этот короткий жест даже поразил Раскольникова недоумением; даже странно было: как? ни малейшего отвращения, ни малейшего омерзения к нему, ни малейшего содрогания в её руке!» (с.416).

Обратимся к цветовой символике. Анализируя использование цвета в романе "Преступление и наказание", можно отметить обилие желтого. Прежде всего, желтый цвет у Достоевского ассоциируется с болезнью, нравственным и физическим нездоровьем. Желтый цвет создает некий болезненный фон происходящего. Он преобладает в описании комнаты старухи-процентщицы, желтоватыми обоями оклеена жалкая коморка Раскольникова. Желтизной отливают и лица истощенных физическими и нравственными муками героев романа. Желтым зловещим светом отливает камень в перстне на пальце Петра Петровича Лужина, одного из самых нравственно нездоровых персонажей произведения.

Трагизм событий, описанных в «Преступлении и наказании», подчеркивается включением красного в цветовую символику романа.
После убийства Алены Ивановны ее квартирка, которая в начале романа описывается в желтом цвете, приобретает в глазах Раскольникова красный оттенок, напоминающий цвет крови.

Раскольников замечает, что в квартире «стояла значительная укладка, побольше аршина в длину, с выпуклою крышей, обитая красным сафьяном... Сверху, под белою простыней, лежала заячья шубка, крытая красным гарнитуром... Прежде всего, он принялся было вытирать об красный гарнитур свои запачканные в крови руки» ( с.78).

Контраст красного и желтого цветов оказывает сильнейшее впечатление на Раскольникова, усиливает мотив раздвоенности его души, которой, кажется, уже нет спасения. Но Достоевский не был бы Достоевским, если бы через все бездны и ужасы падения человеческого духа не протягивался бы хрупкий мостик надежды.
Зеленый цвет, неожиданно вплетающийся в цветовую гамму романа, как раз и символизирует надежду на спасение и прощение, выделяясь своей свежестью и чистотой. Цвет возрождения, дающий надежду на преображение, он встречается во втором, «африканском» сне Раскольникова об оазисе, выражая неосознанную жажду душевной ясности и чистоты, наяву же это чувство подавляется.

Сонечка, совершив грехопадение, покрывает себя зеленым платком.

«Ни словечка при этом не вымолвила, хоть бы взглянула, а взяла только наш большой драдедамовый зеленый платок, накрыла им совсем голову и лицо и легла на кровать, лицом к стенке, только плечики да тело всё вздрагивают…»(с.20).

«Общий такой у нас платок есть», - говорит Мармеладов (с.20). И это символическая деталь, мимо которой пройти не возможно: зеленый цвет - цвет Богородицы, покровительницы и заступницы земли. Соня своим жестом и кается и отдает себя под покров Богородицы, под ее защиту. Зеленым покрашен купол церкви в еще одном сне Раскольникова.

Раскольников во сне видит свое детство: «Среди кладбища каменная церковь с зеленым куполом, в которую он раза два в год ходил с отцом и с матерью…Он любил эту церковь и старинные в ней образа, большею частию без окладов, и старого священника с дрожащею головой» (с.55). Зеленый купол церкви и зеленый платок Сони, в самые тяжелые минуты ее покрывающий (равно как и в самые торжественные), прямо соотносятся, она как бы всегда под сводом церкви, под которую Родион еще не скоро вернется.

Сложный и трагический путь героя от падения к обретению высших истин, путь возвращения к вере отражают его сны, также исполненные важнейших для Достоевского символов. Так, например, в одном из снов, описан символический момент потери героем веры и наоборот, обретение уверенности в необходимости самому изменить мир. Видя общий грех людей избивающих лошадку, он сначала кидается за помощью к отцу, затем - к мудрому старику, но, поняв, что они нечего не могут или не хотят сделать, бросается защищать лошадку и наказывать обидчика сам. Но лошадка уже мертва, а обидчик даже не замечает его кулачков, и наконец, отец ловит его и вытаскивает из ада и содома, в которой он вверг себя своей ненасытной жаждой справедливости.

Это момент, в который он теряет веру в могущество отца и его способность устроить так, чтобы страданий не было. Этот же момент можно трактовать, как и потерю доверия к Богу. Отец-Бог «умер» в сердце Раскольникова, но он постоянно о нём. Только «смерть», только отсутствие Бога дозволяет человеку карать чужой грех, а не сочувствовать ему. «Восстание» на народный грех, стремление покарать его не только бесполезно, но и опасно, оно отделяет героя от людей, позволяет ходить «бледным ангелом», то есть лишает сознания собственной греховности.

В связи с этим нельзя не упомянуть о перекличке имён главного действующего лица убийства лошади и маляра, который примет на себя преступление Раскольникова. Миколка «смрадно- грешный», избивающей тварь Божию, но и Миколка сознающий, что нет чужого греха, и знающий одну форму отношения ко греху - взять грех на себя. Это как бы два лица одного народа, в самой низости своей хранящего правду Божию.

Особо следует рассмотреть образ Настасьи. То, что олицетворяет собой эта, как принято говорить, «второстепенная фигура» в романе, преисполнено большого значения. Имя Анастасия означает «воскресение». Настасья же у Достоевского - один из важнейших символов матери, Богородицы, матери - земли. Утвердившись во зле, Раскольников, тем самым оскверняет породившую его мать-землю, но она по-прежнему любит свое дитя, и ее символ, ее посредница - Настасья, простая, жалостливая деревенская баба, любовно продолжает заботиться о Раскольникове, порвавшем сознательно и злостно живую связь с людьми, природой, духовностью, ушедшем в гробный кокон, изъедающей его гордыни.

После признания в убийстве Раскольникова, Соня, понимая это, восклицает: «Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны и скажи всем, вслух: «Я убил!» тогда бог опять тебе жизни пошлет» (с.398).

На наш взгляд, важен для понимания образа Настасьи в романе, эпизод, в котором она несет свечу. Зажженная свеча, несомая Настасьей, совершенно одинаково освещает и комнату-гроб Раскольникова, и его телесный облик, и его темную душу. Сцена напоминает собою христианский обряд освящения, когда батюшка с горящей свечой изгоняет из дома всё тёмное, дурное, бесовское, с особой тщательностью обходя все углы жилища, и окропляет святой водой.

Своеобразное освящение и окропление, изгнание бесов из Родиона в романе «Преступление и наказание» происходит посредством Настасьи: «Пить дай… Настасьюшка», - просит, скованный болезнью и душевными муками Родион. «Она сошла вниз и минуты через две воротилась с водой в белой глиняной кружке. Он уже не помнил, что было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной воды и пролил из кружки на грудь…» ( с.113).

Причем, на комнату, в которой живет Раскольников, Ф.М.Достоевский неоднократно обращает внимание своего читателя. Так, мать Раскольникова, приехав к сыну, невольно и бессознательно подводит итог всем названиям, данным этой комнате: « Какая у тебя дурная квартира, Родя, точно гроб» (с.218). Гробная комнатушка есть лишь продолжение его души. Гордыня, в период одиночества, овладевшая Раскольниковым, постепенно отъединяет его от живых, обволакивает его душу гробным коконом. Как гласит народная мудрость: «Не по дому господин, а дом по господину», «Жилище наше, лицо - наше», «Коли изба крива - хозяйка плоха»⁵².

Так, каморка, клетушка, в которой проживал Родион Раскольников, есть не что иное, как слепок его души, восставшей против Бога. Не нищенская конура доводит Раскольникова до злодеяния, а назревающее в нем злоумышление приводит его к проживанию в ней.

Известный исследователь творчества Ф.М. Достоевского Г. Мейер, изучая мотивацию Раскольникова, приходит к мысли о том, что все происходящее с нами обретается в нас: «не за злое деяние, а за злое умышление карает нас Бог. Нет ничтожного, иначе говоря, случайного мгновения, и всё, свершающееся в мире, заранее предуготовлено в наших душевных недрах»⁵³.

И потому, описывая жилище Раскольникова, Ф.М.Достоевский воплощает творческую мысль о том, что «все происходящее в нашей глубине, рассудку недоступной, всё, свободно решённое и разрешённое совестью, предопределяет нашу явную судьбу, вплоть до одежды и обуви на нас, вплоть до ложек и плошек» ⁵⁴.

ГЛАВА 3.

Искушения нечистой силы в романе

Для Ф.М. Достоевского особый интерес представляют психологические коллизии, связанные с фазами искушения плоти и духа персонажа после его отхода от Бога и возвращения - нравственного воскресения после покаяния, что объясняется христианскими воззрениями писателя и его пониманием основной мысли всего искусства: «Это мысль христианская и высоконравственная; формула ее - восстановление погибшего человека…»⁵⁵.

Обращение к архетипическому сюжету о договоре человека с дьяволом, интерес к которому наблюдается у Достоевского, начиная с его ранних произведений, и связан с личным опытом и духовными исканиями самого писателя, с его видением мира. Мотив договора с дьяволом является сквозным и сюжетообразующим, наряду с другими мотивами, объединивший пять крупных романов Достоевского в единое художественное произведение.

В нарративной структуре романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» мотив искушения главного героя отсылает нас к библейским сюжетам искушения: Христа в пустыне, Иова, испытания веры Авраама, и др., а также в агиографической литературе, в которых искушение составляет основу нарратива.

Так, в трёх синоптических Евангелиях рассказывается об Иисусе, крещенном Иоанном Крестителем и удалившемся в пустыню, где его искушал дьявол:

«…И, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также; не искушай Господа Бога твоего. Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: всё это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне, тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф.4:1-11).

Таким образом, Достоевским устанавливается глубинная связь между указанными сюжетами и историей о студенте-убийце Раскольникове, на протяжении всего повествования искушаемого инфернальными силами.

В романе «Преступление и наказание» достаточно много упоминаний о нечистой силе (черт, дьявол, таинственной «воле», ведущей к греху) искушающей героя. Раскольников, отторженный от соборности, лежа в нищенской каморке в слепом отъединении от людей, сочинил свою убийственную теорию. «Нехорошо быть человеку одному» - непререкаемую правду этих библейских слов Достоевский всецело познал на себе, когда в ранней молодости пройдя через подпольный опыт, погибал в своем постылом одиночестве. Согласно диалектике Достоевского, если нет Бога, то я Бог. Смертный грех гордыни, грех утверждения себя вне Бога настигает нас в уединении. « Во всякой гордости черту много радости» (Пословицы русского народа)⁵⁶.

Призыв Ф.М. Достоевского к гордому человеку: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве» подается писателем как цитата. Он заключен в кавычки, стилизован под апостольские Послания, хотя и не является прямой цитатой из Священного Писания. Подобным способом Достоевский обращается к читательской памяти, включая механизм читательского восприятия священных текстов, который предполагает процесс «угадывания» высших смыслов.

Порабощённый своей казуистикой, Раскольников сделался суеверным, он стал примечать, что чья-то темная таинственная воля завладевает им. «И во всем этом деле, говорит Достоевский, - он всегда наклонен был видеть некоторую как бы отстранённость, таинственность, как будто присутствие каких-либо влияний и совпадений.

Однако в романе эти злые влияния и совпадения совершаются совсем не прямолинейно и не всеобъемлюще: с ними вступают в борьбу светлые ангельские силы, посылаемые Богом, никогда не покидающего нас даже в нижайших наших падениях. Влекомый к преступлению неведомой властью, истерзанный противоречивой борьбой с собственной совестью, в глубине своей не принимающей оправдания греха, Раскольников возвращался домой после бесцельной, точнее даже, не достигшей своей цели прогулки. Дойдя до Петровского Острова, он остановился в изнеможении, свернул в кусты, пал на траву и в ту же минуту заснул. Он увидел страшный сон об истязаемой пьяными мужиками лошади. Эта привидевшаяся ему во сне, насмерть забитая, ни в чем не повинная тварь олицетворяла собой душу Раскольникова, им же самим растоптанную, искалеченную его же злыми решениями. Это она - душа Раскольникова - силилась сбросить с себя путы навязанных ей умствующих теорий, мертвых абстракций. Ум, оторвавшись от сердца, губит нас. Он предается тогда духовному бунту и восстает на образ Божий, вложенный в нас Создателем. Оторванный от жизни сердца, отвлеченный, идеалистический ум превращается в завистливого лакея, ищущего гибели своего господина. Потому, между прочим, абстрактный, философический подход к творениям Достоевского не различает в них главнейшего, а именно: высшей духовной пневматологической стадии художества, ничего общего с философией не имеющего и чуждого, временами даже враждебного, всему психологическому, душевно-телесному.

Очнувшись от ужасного сна, Раскольников почувствовал, что сбросил с себя мертвое бремя преступных измышлений «и на душе его стало вдруг легко и мирно. Господи, - молил он, покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей»(с.60 ).

Именно здесь проявляется мгновение божественного вмешательства, знамение, данное свыше, но инфернальная воля не дремлет. Слишком далеко зашел духовный бунт Раскольникова и пустил он корни в его душу, вот почему так сложно отступиться ему от преступного замысла и неминуемо пройти теперь через кровавый опыт. Все же, предельная последняя глубина человеческой души, ее сердцевина, созданная по образу и подобию Божьему, остается непричастной греху. Оттого и становится возможным конечное раскаяние преступника.

Иннокентий Анненский в своей «Первой Книге Отражений» говорит: «Черт вошел в «Преступление и наказание» лишь эпизодически, но в мыслях место его было, по-видимому, центральное и, во всяком случае, значительное. Это несомненно»⁵⁷. Странно было бы сомневаться в глубочайшей верности этого замечания, когда сам Достоевский вкладывает в уста Раскольникову роковые слова: «Я ведь и сам знаю, что меня черт тащил… Старушонку эту черт убил, а не я»(с.398).

Тут не пустая отговорка, не наивная попытка сложить с себя вину, хотя бы на кого то, в действительности не существующего, тут подлинное свидетельство человека, прошедшего непосредственно через преступный опыт, переступившего через запретный порог и познавшего на себе власть темного потустороннего, но абсолютно реального существа. И, как окончательное разъяснение, как вывод из этого правдивого свидетельства, звучат ответные слова Сони Мармеладовой: «От Бога вы отошли и Бог вас поразил, дьяволу предал».

В структуре философского сюжета, в который выстраиваются все произведения Ф.М. Достоевского, искушение принадлежит коллизии единоборства Бога и дьявола за душу человека: «дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей» ⁵⁸. Мотив договора человека с дьяволом (и его инвариант - мотив продажи души дьяволу) как мотифема, характеризующая фазу искушения героя, обнаруживается в завуалированном виде в художественной структуре метафизического сюжета романов Достоевского. Чаше всего мотив продажи души входит в систему структурных элементов, характеризующих мотив искушения, который является сквозным в творчестве писателя. Сознательный уход героя в гордое одиночество, от мира, от людей равнозначно для Ф.М.Достоевского отпадению от Бога, в результате чего герой оказывается незащищенным от искушений дьявола.

Так, открывшаяся людям, истерзанная пороком пьянства душа Семёна Мармеладова противостоит в романе Раскольникову, отпавшему от Жизни Живой в гробное одиночество. Залог конечного спасения Мармеладова в том, что больше всего на свете боится он одиночества, того страшного положения в жизни, когда уже действительно некуда и не к кому пойти. Он хочет, чтобы всё его несчастное, пороком измыканное существование проходило не только на виду у людей, сколько заодно с людьми, даже с такими, как хозяин распивочной. За что судить Мармеладова на Страшном Суде, если всё тайное в нем уже здесь, на земле, если он открыто и искренне перед «народом» исповедуется в своих грехах и сам себя обличает. Всё в нем порочное уже выставлено на позор и посмешище и сделалось достоянием самой низкой черни.

Мармеладов и его семья противостоят в «Преступлении и наказании» уединившемуся гордецу Родиону Раскольникову, присвоившему себе Божественные права. «Он решительно ушёл от всех, - замечает Ф.М. Достоевский, - как черепаха в свою скорлупу, и даже лицо служанки, обязанной ему прислуживать и заглядывавшей иногда в его комнату, возбуждало в нём желчь и конвульсию». Раскольников сознательно бежал от человеческого лица. И здесь, в распивочной, куда привело его только что испытанное им чувство отвращения к замышленному им преступлению, он лишь призрачно, на мгновение ощутил «какую-то жажду людей». Но мимолетная тяга к людям исчезла, как только Мармеладов заговорил с ним. «Он при первом, действительно обращенном к нему слове, вдруг ощутил своё обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только к нему прикоснуться».()

Герои-бунтари Достоевского оказываются в положении человека из притчи «о выметенном доме»: порвав с прежней унижающей их человеческое достоинство жизнью, они не впустили в свою душу Бога, место которого занимает «нечистый дух». К этому типу героев принадлежит Родион Раскольников, в душе которого поселилась гордыня, превратившая любовь и сострадание к людям в презрение к ним и толкнувшая его на убийство.

Самообожествившийся человек - стоило ему двинуться - одним ударом, вернее, щелчком слепой судьбы, своенравием случая был сброшен с призрачной вершины, на которую сам возвел себя в собственном воображении. Судьба, по Достоевскому, слепа лишь по видимости, а то, что называем мы «случаем», происходит совсем не случайно. Им руководит тот, кому мы сами подчиняемся, отказываясь от первородной свободы. Черт сразу же наложил на Раскольникова свою лапу, и самозваный бог был раздавлен, даже как-то унижен, поскольку продолжала владеть им иллюзия самостояния.

Сновидение о лошади успело лишь на мгновение вразумить Раскольникова. Не он, но тот, другой, невидимый и страшный, предопределял теперь развитие дальнейших обстоятельств, осуществлял его злые вожделения. Раскольников никак впоследствии не мог понять и объяснить себе, почему усталый, измученный, он вернулся домой с прогулки не кратчайшей дорогой, но сделал лишний крюк, «очевидный и совершенно ненужный». «Он спрашивал себя потом всегда, зачем же такая важная, такая решительная для него и, в то же время, такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь, к такому часу, к такой минуте его жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, привести самое решительное, самое окончательное действие на всю судьбу его? Точно тут нарочно она поджидала его?» (с. ).

Здесь, под «таким настроением его духа», Достоевский разумеет обращение Раскольникова к Богу с просьбой указать ему истинный путь. Почему же именно к этой минуте подошла такая «в высшей степени случайная встреча»? Потому, прежде всего, что эта встреча в высшей степени не случайна, как совсем не случайно и то, что подошла она тотчас после обращения Раскольникова к Богу. Все это связано с неподвижным, как сама истина, раз навсегда обосновавшимся утверждением Достоевского: «Душа человека - арена борьбы Бога и диавола».

В сущности, «Преступление и наказание» сводится в целом к сложнейшему показанию и обоснованию этого утверждения. За приливом - отлив, за небесным воинством - бесы, а имя им - легион.

«Первоначальное изумление его, - продолжает Достоевский, - мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна» (с.62).

Здесь, в переходе от глубочайшего изумления к ужасу, мистическому ужасу перед воровски подслушанным роковым известием, выражается подспудное знание Раскольникова о происходящей в его душе борьбе ангельских и демонских сил. Это отражение на поверхности того, что не доходит до рассудка, но безошибочно ведомо внутреннему «я» Раскольникова: его глубина знает, ареной борьбы кого и с кем она сейчас была. Но темные замыслы, взращенные в уединении гордыней, успели укрепиться в его сердце, и черт уже влечет свою жертву к злодеянию.

«Он вошел к себе, как приговоренный к смертной казни. Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать, но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли, и что все вдруг решено окончательно» (с.62).

Шествие с чертом заодно, по согласию, или же только безнадежное ощущение над собою его полной власти, сознание того, что поздно теперь сопротивляться. Грех и злодейство позорно смешны и «ад всесмешлив», и это страшно, но еще страшнее, что сознательно бунтующему человеку, по причине его одержимости, его причастности к умыслам преисподней, самому хочется засмеяться над собою. В нем закипает зверская злоба от собственного бессилия, от беспомощности перед «судьбою» и «случаем». Злоумышляя, мы попадаем в заклятый круг все разрастающихся наваждений и предаемся «с феноменальным легкомыслием» призрачным расчетам и предрешениям. « И с чего взял я, - думал он, сходя под ворота, с чего взял я, что её непременно в эту минуту не будет дома? Почему, почему, почему я так наверно это решил?» он был раздавлен, даже как-то унижен. Ему хотелось смеяться над собой от злости… Тупая зверская злоба закипела в нем» (с.72).

Каждый из нас, замышляя злое и лукаво оправдывая его перед совестью, выпадает из бытия, теряет меру всего подлинно реального и небытийствует, как само зло, предаваясь фантасмагориям, существуя лишь паразитарно за счет добра.

«Он (Раскольников) остановился в раздумьи под воротами… прямо против темной каморки дворника, тоже отворенной. Вдруг он вздрогнул. Из каморки дворника, бывшей от него в двух шагах, из под лавки направо что-то блеснуло ему в глаза… Он осмотрелся кругом, - никого. На цыпочках подошел он к дворницкой, сошел вниз по ступенькам и слабым голосом окликнул дворника. - «Так и есть, нет дома!..» - Он бросился стремглав на топор (это был топор) и вытащил его из-под лавки, где он лежал между двумя поленами; тут же, не выходя, прикрепил его к петле, обе руки засунул в карманы и вышел из дворницкой; никто его не заметил! « Не рассудок, так бес!» подумал он, странно усмехаясь. Этот случай ободрил его чрезвычайно» (с.72).

Эти слова чрезвычайно важны для всего замысла романа: по Достоевскому, не окончательно становится преступник, даже оправдавший перед собственной совестью греховный умысел, игрушкой дьявола. Какую-то частицу своей воли, направленной на поругание бытия, он в себе сохраняет, во всяком случае, вплоть до последней минуты, предшествующей фактическому совершению злодеяния.

Раскольников увидел на опыте, что если рассудок не может служить безошибочно на преступных путях, то имеется у злоумышленника верный до поры, до времени, союзник и руководитель. Этого-то, столь любезно подвернувшегося помощника, он приветствовал «странной» усмешкой и торжественным восклицанием. Топор, околдованный инфернальной властью, олицетворил собою как бы материализовавшуюся потустороннюю волю. Он блеснул из темноты в глаза Раскольникову, странная усмешка которого лишь отразила этот блеск - подобие улыбки возликовавшего беса.

Слово «странный» придает особый оттенок усмешке Раскольникова и позволяет нам ощутить мистику нежданно явленного бесовского преподношения. Это слово одним мановением ставит в «Преступлении и наказании» на центральное место темную власть, завладевшую нами на путях греха.

Петля, с прикрепленным к ней топором, находилась, как мы уже знаем, с внутренней стороны пальто под левой мышкой, следовательно, орудие преступления прижималось к сердцу преступника. Таким образом символизировалось - отразилось вовне - содружество Раскольникова с силами преисподней. Поистине, нет ничего случайного в мире и, по существу, любое явление неисчерпаемо! По Достоевскому, получается как будто, что такого рода союз нерасторжим и верен, пока не осуществится злодеяние. Черт, в отличие от нас, делает свое дело чисто и умеет распорядится обстоятельствами в нужном ему распорядке: «А между тем, казалось бы, весь анализ, в смысле нравственного разрешения вопроса, был уже им покончен: казуистика его выточилась, как бритва, и сам в себе он уже не находил сознательных возражений. Но в последнем случае он просто не верил себе и упрямо, рабски, искал возражений по сторонам и ощупью, как будто кто его принуждал и тянул к тому. Последний же день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически: как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать» (с. ).

Ставшее теперь зло духовным «я» Раскольникова теряло разум и почти освобождалось от тела, отражая тем самым страшный потусторонний лик своего властелина. Под видом бывшего студента-оборванца «старая ведьма» сама впускала к себе своего демона, явившегося по ее душу. Тут опять необходимо вспомнить слова Раскольникова, сказанные им впоследствии Соне: «Старушонку эту черт убил, а не я».

Три плана вселенского бытия - наш земной; небесный - ангельский и, наконец, инфернальный - бесовский, - становятся в творчестве Достоевского неопровержимой, явленной нашим умам и сердцам высшей реальностью. Эти три плана, как у Пушкина, так и у Достоевского, не только не отделены друг от друга герметически, но находятся в непрестанном взаимообщении, и каждый из нас, служит по отношению к своему ближнему проводником ангельских или демонских сил. Три воли пересекаются между собою - божественная, диавольская и человеческая; и внутренняя воля человека сама свободно выбирает, чьим проводником ей быть - света или тьмы.

Разгадать многоразличие переплетения человеческих встреч, никогда не бывающих случайными, вызываемых изнутри нашей волей, нашими хотениями и вожделениями - вот чего добивается Достоевский. Его творческая интуиция знает при этом, что рядом с нашей волей, устремляющейся то вверх, то вниз, неотлучно движутся духи добра и зла, ищущие проявиться через человека.

Лезвием и обухом указавший Раскольникову его судьбу, исполнивший двойную миссию, околдованный бесом и отмеченный Богом топор скромно вернулся восвояси, лег по-прежнему, как ни в чем не бывало под лавку в дворницкой. А Раскольников, ни единой души, не встретив на лестнице, добрался до своей комнаты.

Гордыня, овладевшая Раскольниковым в неисследимую пору отрочества, постепенно привела его к самоутверждению и отъединению от людей. Тогда овладела им неподвижная идея - «сильному все позволено». Но ведь все позволено в святости и благодати только Творцу Небесному, а мнящий себя титаном роковым образом самообожествляется, становится призрачным богом, подобием темного духа. Конечно, и человеку все позволено, поскольку дана ему внутренняя духовная свобода выбора между злом и добром, но «не все мне полезно и не все назидает», - говорит апостол Павел.

Здесь мы подходим к основной теме Достоевского, к теме извечной свободы, нам данной. Человек - не Бог, он духовно несовершенен и потому на путях свободы обречен на падение. И, по-видимому, Достоевский полагал, что нет иного пути, ведущего к Богу, кроме шаткой и скользкой дощечки, переброшенной через черную пропасть. Неминуемое падение поджидает каждого из нас, но, падая нужно ухватиться за край дощечки, чтобы не рухнуть. По примеру Петра Верховенского, в глубины сатанинские. Формула Баратынского пребывает для Достоевского непоколебимой: «Бог милосерд, но прав; Он прощает безумию забав, но никогда пирам злоумышленья». Нельзя сознательно перед собственной совестью оправдывать свои преступления. Невнимающий этому запрету уподобляется бесам, становиться существом одержимым. Раскольников, еще только что вступивший на путь сознательно оправдываемого зла, все же сохраняет, по замыслу Достоевского, какую-то отдаленную возможность на покаяние и воскресение, Небом ему ниспосланную в лице Лизаветы - жертвы закланной и безвинно пострадавшей, не дающей ему возможности самооправдываться и в дальнейшем.

Необходимо отметить, что фазы покаяния и воскресения в романе «Преступление и наказание» представлены посредством системы символических жестов земного поклона и поцелуя.

Приметой акта покаяния в романах Достоевского становится жестовое поведение персонажей. Поэтика жеста приобретает особое значение в художественной структуре романа-трагедии, созданного Ф.М. Достоевским, поскольку по законам драмы «все внутреннее должно быть обнаружено в действии» (Вяч. Иванов)⁵⁹.

В виду того, что действие романов Достоевского разворачивается сразу в нескольких планах бытия, жест у Достоевского приобретает полисемантическое и знаковое значение. С эмпирической точки зрения, жест - это передача душевных переживаний и психологических состояний героя; с символической точки зрения, - форма их отношения к действительному и идеальному миру. В условиях полифонии Достоевского жест выполняет функцию высказывания не только и не столько героя, сколько автора о герое: его характере, психологическом состоянии, отношении к миру. Жесты поцелуя и земного поклона в романах Достоевского характеризует не только психологическое поведение героев, а также являются знаками степени принадлежности персонажей к высшей духовной сфере жизни.

В авторской трактовке земного поклона обнаруживается определенная закономерность: посредством изображения этого жеста Ф.М.Достоевский сталкивает в поведении героев нравственное искажение нормы и саму норму, восходящую к духовным началам. Высшим проявлением духовного единения человека и Бога является в произведениях Достоевского жест земного поклона - необходимый элемент акта покаяния и символического соединения с миром, родной землей и людьми:

«Он отошёл, наконец, даже не помня, где он находится; но когда дошёл до середины площади, с ним вдруг произошло одно движение, одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего с телом и мыслию. Он вдруг вспомнил слова Сони: «Поди на перекрёсток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и перед ней согрешил, и скажи всему миру вслух: «Я убийца!». Он весь задрожал, припомнив это. И до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога всего этого времени, но особенно последних часов, что так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения. Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в душе одной искрой и вдруг, как огонь, охватило всего. Всё разом в нём размягчилось, и хлынули слёзы. Как стоял, так и упал он на землю… Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз» (с.498).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Роль библейских цитат, реминисценций, аллюзий в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» чрезвычайно значима. Они имеют отношение как к формальной стороне повествовательно-коммуникативной организации произведения, так и к содержательному плану авторского дискурса. Функционируя на сюжетном, образном и мотивном уровнях художественного текста, они создают многослойный библейский подтекст, духовные смыслы которого в высшей степени важны для адекватного постижения романа писателя.

В «Преступлении и наказании» библейская цитата отличается от других включений «чужого слова». Она выступает как способ творящего бытия слова в пространстве художественного текста Ф.М. Достоевского. Его отношение к ней тесно связано с отношением к Слову вообще. За ним видится ему мир и его Творец. Такая цитата всегда оборачивается присутствием в романе писателя-христианина всей полноты сакрального смысла, его прозреванием и пониманием.

Введение евангельского текста влечет за собой преображение художественного мира произведения. Так, в ходе чтения последовательно возникают образы Христа, Лазаря, сомневающихся иудеев, жен-мироносиц, Марии Магдалены, Иуды, звучат мотивы Каина, эсхатологические мотивы смерти и воскресения, прелюбодеяния, бесов и бесовства, причащения, казни Египетской, вводится отрывок из 90 псалма («Живые помощи») и т.д.

Писатель активно актуализирует ряд библейских сюжетов, важнейшие библейские символы, например, сакральные «тридцать сребренников», которые трижды фигурируют в «Преступлении и наказании». Ключевую роль христианская символика играет в финале романа, в котором возникает живая икона из фигур Раскольникова и Сони Мармеладовой.

Не менее значимы в художественной структуре произведения Ф.М. Достоевского христианские мотивы искушения и испытания веры. Так, Раскольникова на протяжении всего повествования искушают инфернальные силы. В романе много раз упоминается нечистая сила, от которой герой спасается молитвой: «и на душе его стало вдруг легко и мирно. Господи, - молил он, - покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой мечты моей».

Союз Раскольникова с силами преисподней находит символическое отражение во многих деталях повествования: «как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины, и его начало в нее втягивать».

В произведении Ф.М. Достоевского много не только вербальных цитат, но и так называемых квази-цитат. Например, фазы покаяния и воскресения в романе «Преступление и наказание» представлены посредством системы символических жестов земного поклона и поцелуя, соединяющих героя с миром, родной землей и людьми.

Подытоживая, подчеркнем, что в романе «Преступление и наказание» Евангелие не просто книга. Она приобретает для главных героев глубокий духовный смысл, участвуя в их воскрешении. Так, чудо воскресения Родиона Раскольникова вписано в пасхальный хронотоп - время принятия крестных мук и преображения Христа.

В эпилоге романа символически изображается «смерть» прежнего Раскольникова и смерть его идеи посредством болезни, которая совпадает с концом поста. В церковном календаре он заканчивается Лазаревой субботой, в которую верующие христиане вспоминают о воскрешении Лазаря Иисусом Христом, Страстной седмицей и Святой седмицей: «Он пролежал в больнице весь конец поста и Святую». Поэтому сцена духовного воскресения Раскольникова, обогащенная Евангельскими цитатами и реминисценциями, представляется совершенно органичной.

Таким образом, авторская повествовательная стратегия в романе «Преступление и наказание» в большой степени сориентирована на Евангелие. Это, как показано в нашей работе, обусловлено, прежде всего, сильнейшим его влиянием на все творчество и жизнь писателя.

СПИСОК

ИСПОЛЬЗОВАННОЙ И ЦИТИРОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Абрамович Н.Я. Христос Достоевского. - М.: 1.A. Маевскш, 1914. - 164с.

2. Агеносов В.В. Русская литература XIX XX веков. Программа для 10 -11 классов общеобразовательных учреждений. А.Н. Архангельский. - М.: Дрофа, 2002. - 491с.

3. Агеева Л. «Петербург меня победил…». - М., 1970.

4. Айзерман Л. Зачем я сегодня иду на урок литературы // Знамя. - 2003. - № 5. - с. 177-187.

5. Актеры в ролях Достоевского. (К 100-летию со дня рождения) // Вестник театра и искусства. - 1921. - № 3. - с.1.

6. Алексеев М.П. О драматических опытах Достоевского // Творчество Достоевского. Сборник статей и материалов / Под ред. Л.П.Гроссмана. - Одесса, 1921. - с.41-62.

7. Алперс Б. Годы артистических странствий Станиславского // Театр. - 1963. - № 5. - С.95-113.

8. Альтман М.С. Видение Германа // Slavia (Прага). 1931. Т.9 вып. 4. - с. 793-800.

9. Альтман М.С. Достоевский: По вехам имен. - Саратов, 1975. - С. 40-58;

10. Альтман М.С. Из бесед с поэтом Вяч.Ивановым (Баку, 1921) // Ученые записки Тартусского гос.ун-та, 1968, вып.209. Труды по рус. и слав, филологии. XI. Литературоведение. - С.304-325.

11. Альшванг А. Избр.соч. в 2-х т. T.I. - М.: Музыка,1967. - С. 66 - 94.

12. Альтшуллер А. Достоевский и русский театр его времени // Театр. - 1971. - № 8. - С. 97-107.

13. Алянский Ю. Доронина-Настасья Филиповна // Театр. - 1961. - № 12. - С.137-138.

14. Анджей Вайда и театр// Иностранная литература. - 1971. - № 9. - С.263.

15. Анненский И.Ф. Искусство мысли: Достоевский в художественной идеологии // Анненский И.Ф. Вторая книга отражений. - СПб., 1909. - 136 с.

16. Анциферов Н.П. Петербург Достоевского. - Пб.: Брокгауз-Ефрон, 1923. - 108 с.

17. Аполонская-Стравинская И.А. Нечто об эстетических страданиях. "Достоевский". Однодневная газета Русского библиографического общества. - Пг., 1921, 30 окт.(12 ноября). - С.24-25.

18. Астраханская Ж. Достоевский и его Евангелие: заметки с выставки / Жанна Астраханская; фото Владимира Пилипенко// Новокузнецк, 2011. - 12 апреля (№26). - С.5.

19. Ахшарумов Н.Д. «Преступление и наказание». Роман Ф.М. Достоевского // Всемирный труд. 1867. № 3. - С. 149.

20. Бардовский А. Театр Достоевского. К постановке "Хозяйки" в Передвижном театре// Записки передвижного театра, 1922. - № 43. - С.1-7.

21. Барий К. «Сикстинская мадонна» в женских образах Достоевского» // В мире книг. 1984. - № 3. - С. 78-80.

22. Бахтин М.М. Вопросы эстетики и литературы. - М.: Худ.лит-ра, 1975.- С.72 - 233.

23. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 2-е, переработ, и доп. - М.: Сов.писатель, 1963. - 363с.

24. Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. - Л., 1929. Изд-во «Литература и марксизм». Т.6. - М., 2002.

25. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1986. 445 с.

26. Белинский В.Г. "Бедные люди". Роман Федора Достоевского // Белинский В.Г. Полн.собр.соч., т.Х. - М.: Изд.АН СССР, 1956. - 510 с.

27. Белкин A.A. Читал Достоевского и Чехова. - М.: Худ.лит-ра, 1973. - 301с.

28. Белкин A.B. Достоевский Федор Михайлович// Философская энциклопедия. Т.2. - С. 57-58.

29. Белов С.В. Жена писателя: Последняя любовь Ф.М.Достоевского. - М.: Сов. Россия, 1986. - 208 с.

30. Белов С. В. Фёдор Михайлович Достоевский: книга для учителя. - М.: Просвещение, 1990. - 207 с.

31. Бельчиков Н.Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. - М., 1971. - 263 с.

32. Белый Андрей. Мастерство Гоголя. - М.-Л.: Гослитиздат, 1934. - 320 с.

33. Бем А.Л. У истоков творчества Достоевского: Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский. - Прага, 1936. - с. 45-62;

34. Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского. - Париж, 1971. - С.49.

35. Берковский Н. Достоевский на сцене // Театр. - 1958. - № 6. - С.69-80.

36. Берковский Н. "Идиот" у вахтанговцев //Театр. - 1958. - № 2. - С.62-89.

37. Бескин Эм. В.И.Качалов // Мастера МХАТ. - М.-Л.: Искусство, 1939. - С.153-207.

38. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета. М.: Братство во имя святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. - 2004.

39. Билинкис Я. "Преступление и наказание" //Театр. 1962. - № 8. - С.98-99.

40. Билинкис Я. Театральная судьба Достоевского // Театр. - 1971. - № 2. - С.78-89.

41. Бирман С.Г. Путь актрисы. - М.: Всерос.театральное о-во, 1959. - 391с.

42. Бирман С.Г. Судьбой дарованные встречи // Новый мир. - 1971.- № 8. - С.120-181.

43. Борисова В.В.Христианские аспекты мировидения и поэтики Ф.М.Достоевского: современное состояние изучения //Достоевский и современность: Материалы ХХ11 Международных старорусских чтений 2007 года. Великий Новгород: Новгородский музей-заповедник, 2008.

44. Борщевский С. Щедрин и Достоевский. История их идейной борьбы. - М.: Гослитиздат, 1956. - 392 с.

45. Боцяновский В. "Вечный муж" (Петроградский драматический театр) // Вестник театра и искусства. - 1921.- № 4.

46. Булгаков С.Н. Русская трагедия "Бесы" // Булгаков С.Н. Тихие думы. Из статей 1911-1915 гг. - М.: Г.А.Леман и С.И.Сахаров, 1918. - С.1-31.

47. Варшавский Я. Н.П.Хмелев // Мастера МХАТ. - М.-Л.: Искусство, 1939. - С.353-377.

48. Васильев А. Испытание Достоевским. Из творческого опыта // Творчество, 1971. - № II. - С.11-17.

49. Васильева К. "Дядюшкин сон" на сцене софийского театра // Театр. - 1967. - № 3. - С.115-116.

50. Васильева Л. "Униженные и оскорбленные"//Театр. 1960. - № 6. - С.87-89.

51. Ветловская В.Е. Некоторые особенности повествовательной манеры в "Братьях Карамазовых"// Русская литература, 1967. - №4. - С.67-68.

52. Ветловская В.Е. Отношение автора к речи персонажей ("Братья Карамазовы" Достоевского)// Известия АН СССР, Серия литературы и языка, 1969. - №4. - С.316-329.

53. Ветловская В.Е. Развязка в "Братьях Карамазовых" //Поэтика и стилистика русской литературы. Сборник памяти В.В.Виноградова. - Л.: Наука, 1971. - С.84-98.

54. Ветловская В.Е. Символика чисел в "Братьях Карамазовых" //Древнерусская литература и ее традиции в русской литературе ХVIII - XIX вв. - Л.: Наука, 1971. - С.143-161.

55. Вильмонт H.H. Достоевский и Шиллер. В кн.: Вильмонт H.H. Великие спутники. Литературные этюды. - М.: Сов.писатель, 1965. - 390 с.

56. Виноградов В.В. О теории художественной речи. - М.: Высшая школа, 1971. 240с.

57. Виноградов В.В. О художественной прозе. - М.-Л.: Госиздат, 1930. - 186 с.

58. Виноградов В.В. О языке художественной литературы. - М.: Гослитиздат, 1959.- С.193.

59. Виноградов В.В. Проблемы сказа в стилистике //Поэтика. Сборник статей. - Л.: Academia, 1926. - С.24-41.

60. Виноградов В.В. Стиль петербургской поэмы "Двойник". В кн.: Достоевский. Статьи и материалы. (Сборник I) / Под ред. А.С.Долинина. - Пб.: Мысль, 1922. - С.211-256.

61. Виноградов В.В. Сюжет и архитектоника романа Достоевского "Бедные люди" в связи с вопросом о поэтике натуральной школы// Творческий путь Достоевского. Сборник статей / Под ред. Н.Л.Бродского. - Л.: Сеятель, 1929. - С.49-104.

62. Виленкин В.Я. Вл.И.Немирович-Данченко. Очерк творчества. - М.: Музыкальный театр, 1941. - 326 с.

63. Виленкин В.Я. Качалов. М.: Искусство, 1962. - 264с.

64. Виленкин В.Я. И.М.Москвин на сцене Московского Художественного театра. - М.: Музей МХАТ, 1946. - 221с.

65. Виленкин В.Я. Образы Достоевского // И.М.Москвин. Статьи и материалы. - М.: Искусство, 1948. - С.173-186.

66. Винник И. По роману Ф.Достоевского// Театр. 1964.- №2. - С.98.

67. Волков Н. М.П.Лилина. В кн.: Мастера МХАТ. - М.-Л.: Искусство, 1939. -С.268-289.

68. Волков Н. Огонь неугасимый. Сценические образы Н.Хмелева. -Театр, 1945, № 3-4. - С.35-40.

69. Волошин И Пространство и время у Достоевского // Sfavifl, Прага, 1933, т.ХII, вып.1-2. - С.162-172.

70. Волькенштейн В.М. Драматургия. Изд.испр.и доп. - М.: Сов. писатель, 1960. - 338с.

71. Волоцкой М.В. Хроника рода Достоевского 1506-1933. - М.: Север, 1933. - 446с.

72. Габдуллина В.И. «Блудные дети, двести лет не бывшие дома»: Евангельская притча в авторском дискурсе Ф.М. Достоевского : монография - Барнаул : Изд-во БГПУ, 2008. - 303 с.

73. Габдуллина В.И. Мотив блудного сына в произведениях Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева : учеб. пособие. - Барнаул: Изд-во БГПУ, 2006. - 132 с.

74. Ганелина И. На репетициях Юрия Завадского // Театр, 1970, № 7. - С.80-83.

75. Гливенко И.И. Раскольников и Достоевский: (По неизд. материалам) // Печать и революция. 1926. №4. - С. 70-82;

76. Гоголь и Достоевский на сценах Варшавы и Праги.// Известия, 1934, 26 мая.

77. Гозенпуд А. Достоевский и музыка. - Л.: Музыка, - 1971. - 175с.

78. Головашенко Ю.А. Толстой и Достоевский // Головашенко Ю.А. Классика на сцене. Критические очерки. - М.: Искусство, 1964. - С.112-176.

79. Гончаров А. Эскиз к "Братьям Карамазовым" // Театр, 1963. - № 3. - С.119.

80. Григорьев А. Изучение русской классической литературы в западной Европе и США // Русская литература, 1958. - № I. - С.234-249.

81. Григорьев А. Достоевский-художник // Творчество Достоевского. - М., изд-во АН СССР, 1959. - С.330-416.

82. Григорьев А. Изучение русской классической литературы в славянских странах (1945-1957) // Русская литература, 1958. - № 3. - С.196-214.

83. Грифцов Б. Достоевский и театр.// Театральное обозрение, 1921. - № 4. - С.11-12.

84. Громов П. Поэтическая мысль Достоевского на сцене // Ленинградский альманах. Кн.15. - Л.: Лениздат, 1958. - С.175-187.

85. Гроссман Л.П. Ф.М.Достоевский. Изд.2-е, испр. и доп. - М.: Молодая гвардия, 1965 (ЖЗЛ). - 543 с.

86. Гроссман Л.П. Драма Раскольникова. "Вечерняя Москва", 1957, 24 янв.

87. Гроссман Л.П. Замысел и воплощение. "Братья Карамазовы" на сцене МХАТ // Вечерняя Москва, 1960, 6 мая.

88. Гроссман Л.П. Молодые годы Л.Леонидова // Леонидов Л.М. Воспоминания, статьи, беседы, записные книжки. Статьи и воспоминания о Л.М.Леонидове. - М.: Искусство, 1960. - С.285-534.

89. Гроссман Л.П. Поэтика Достоевского. М., ГАХН, 1925. - 191с.

90. Даль В.И. Пословицы русского народа. - М., 2000. - С.371.

91. Данилов В.В. К вопросу о композиционных приемах в «Преступлении и наказании» // Изв. АН СССР. Отд. Обществ. Наук. 1933. - №2. - С. 249-263;

92. Днепров В. Спор о природе романа// Звезда, 1962. - № 7. - С.168-171.

93. Днепров В. Черты романа XX века. M.-Л.: Сов.писатель, 1965. - 548с.

94. Добролюбов H.A. Собрание сочинений. Т.7. - М.-Л., 1963.- С.203.

95. Долинин A.C. Последние романы Достоевского. - М.-Л.: Сов.писатель, 1963. - 344 с.

96. Достоевская А.Г. Воспоминания. - М.: Художественная литература, 1981. - 518с.

97. Ф.М.Достоевский. Статьи и материалы. Сборник 2 / Под ред. А. Долинина. - Л.: Мысль, 1924. - С.3-122.

98. Ф.М.Достоевский в воспоминаниях современников и его письмах. Ч. I-II, - М., 1923. - С.97-98.

99. Достоевский в современном литературоведении США: сб. науч.-аналит. обзоров / АН СССР, ИНИОН. - М.: [б. и.]. - 1980. - 167 с. - (Серия "Направления и тенденции в современном зарубежном литературоведении и литературной критике»).

100. Ф.М.Достоевский. Мысли. Высказывания. Афоризмы. - Париж: Пять континентов, 1975. - С.103-104.

101. Достоевский и его время. Сборник статей и материалов / Под ред. В.Г.Базанова и Г.М.Фридлендера. - Л.: Наука, 1971. -С.120-129.

102. Достоевский и русские писатели: традиции, новаторство, мастерство: сборник статей / сост. В. Кирпотин. - М.: Сов. Писатель, 1971. - С.87-138.

103. Достоевский. Материалы и исследования. Т.10. - Л.: Наука, 1974.- С.90-101.

104. Достоевский и его время. - Л.: Наука, 1971. - 368 с.

105. Достоевский. Материалы и исследования. I. - Л.: Наука, 1974. - С.102-103.

106. Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч. в 15тт. Т.5. -Л., 1989.

107. Дурылин С.Н. Об одном символе у Достоевского // Достоевский. Сборник статей. - М., 1928. - С.87 - 105.

108. Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып.1 - 6. - Петрозаводск, 1994, 1998; 2001; 2005; 2008; 2012.

109. Евнин Ф.И. Реализм Достоевского // Проблемы типологии русского реализма. - М.: Наука, 1969.

110. Евнин Ф.И. Роман "Преступление и наказание" // Творчество Достоевского. - М.: Изд-во АН СССР, 1959. - С.128-172.

111. Есаулов И. А. Пасхальный архетип в поэтике Достоевского // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. тр. Вып. 2. - Петрозаводск, 1998.

112. Ермилова Г. Г. Христология Достоевского // Достоевский и мировая культура. - СПб., 1999. - № 13. - С. 37-44.

113. Ермилов В.В. Ф.М.Достоевский. М.: Гослитиздат, 1956.

114. Жолковский А. Быть или не быть Богом: К одному парадоксу авторской власти у Достоевского // Автор и текст. - СПб., 1996. - С.235.

115. Захаров В.Н. О христианском значении основной идеи творчества Достоевского // Достоевский в конце XX в. - М., 1996. - С. 137-147.

116. Захаров В. Н. Христианский реализм в русской литературе // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX вв.: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. науч. трудов. Вып. 3. -Петрозаводск, 2001. - С.16.

117. Звозников А. А. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века. - Минск, 2001. - С. 137-138.

118. Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. - М. 1991. - 179 с.

119. Иванчикова Е.А. О синтаксисе художественных произведений Достоевского // Известия АН СССР, Отделение лит-ры и яз., 1971.- № 5. - С.417-431.

120. Истомин К.К. «Преступление и наказание» - Пг., 1923. - 89 с.

121. Кадыров Е.Г. О ритме русской прозаической речи // Наука на Украине (Харьков), 1922.- № 4. - С.324-332.

122. Карсавин Л. Достоевский и католичество // Достоевский. Статьи и материалы. Сборник 13. Под ред. А.С.Долинина.- Пб.: Мысль, 1922. - С.35-66.

123. Касаткина Т.А. Воскрешение Лазаря: опыт экзегетического прочтения романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» // Вопросы литературы, 2003. - №1. - С.110-122.

124. Касаткина Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». - М., 2004. - С.318-322.

125. Квятковский А.П. Поэтический словарь. - М., 1966. - 376 с.

126. Кирпотин В.Я. Достоевский в шестидесятые годы. - М.: Худож. лит-ра, 1966. - 558 с.

127. Кирпотин В.Я. Достоевский и Белинский. - М.: Сов.писатель, 1960.- с.128-142.

128. Кирпотин В. Я. Достоевский - художник: этюды и исслед. / В. Я. Кирпотин. - М. : Сов.писатель, 1972. - 319 с.

129. Кирпотин В. Я. Мир Достоевского: статьи, исследования /В. Я. Кирпотин. - 2-е изд., доп. - М.: Сов. писатель, 1983. - 471 с.

130. Кирпотин В. Я. Молодой Достоевский / В. Я. Кирпотин / Под ред. С. Бычкова. - М.: Гослитиздат, 1947. - 376 с.

131. Кирпотин В. Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова (Книга о романе Достоевского «Преступление и наказание»). - М.: Сов.писатель, 1986. - 447с.

132. Кирпотин В.Я. Ф.М.Достоевский: творческий путь (1821 - 1859). - М.: Гослитиздат, 1960. - 607с.

133. Кожинов В.В. "Преступление и наказание" Достоевского // Три шедевра русской классики. - М.: Худож.лит-ра, 1971. - С.107-186.

134. Комарович В.Л. Достоевский. Современные проблемы историко-литературного изучения. - Л.: Образование, 1925. - 64с.

135. Комарович В.Л. "Мировая гармония" Достоевского// Атеней. - 1924, кн.1-2. - С.112-142.

136. Комарович В.Л. Роман "Подросток" как художественное единство. В кн.: Ф.М.Достоевский: Статьи и материалы / Под ред. А.С.Долинина.(Сборник 2). - Л.: Мысль, 1929. - С.31-71.

137. Кондратьев Б. С. Мифопоэтика снов в творчестве Достоевского: Автореф. дис… докт. филол. наук. - Волгоград, 2002. - С.41.

138. Криницын А. Б. О евангельском прасюжете романов «пятикнижия» Ф. М. Достоевского // Криницын А. Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М. Достоевского. - М., 2001. - 340с.

139. Кузнецов И.В. Коммуникативная стратегия притчи в русских повестях XVII - XIX веков. - Новосибирск, 2003. - С.202

140. Кузьмина-Караваева Е. Ю. Достоевский и современность // Русские эмигранты о Достоевском. - СПб., 1994.

141. Лапшин И.И. Эстетика Достоевского // Достоевский. Статьи и материалы / Под ред.А.С.Долинина (Сборник I). - Пб.: Мысль, 1922. - С.95-152.

142. Лаут P. Философия Достоевского в систематическом изложении. - М., 1996. - С.407.

143. Лежнев А.З. Проза Пушкина. - М.: Гослитиздат, 1937. - 415с.

144. Литературный энциклопедический словарь. - М.,1987. - 752с.

145. Лихачев Д.С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы.1968. - № 8. - С.74-87.

146. Лихачев Д.С. "Летописное время" у Достоевского // Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. - М.-Л.: Наука, 1967. - С.319-334.

147. Лихачев Д. "Предисловный рассказ" у Достоевского // Поэтика и стилистика русской литературы. Сборник памяти В.В.Виноградова. - Л.: Наука, 1971. - С.48-62.

148. Лопатто М.О. Повести Пушкина. Опыт введения в теорию прозы // Пушкинский историко-литературный сборник / Под ред. проф. С.А.Венгерова. - Пг., 1918. - С.3-50.

149. Лосский Н. Достоевский и его христианское миропонимание. - Нью-Йорк, 1953. - 411с.

150. Лосский Н. О природе сатанинской. В кн.: Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А.С.Долинина. Сборник I. - Пб.: Мысль, 1922. - С.67-92.

151. Лотман Л.М. и Фридлендер Г.М. Источник повести Достоевского "Дядюшкин сон" // Из истории русских литературных отношений ХVIII-ХХ веков. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959. - С.370-374.

152. Луначарский A.B. Достоевский как мыслитель и художник // Луначарский A.B. Собрание сочинений. Т.1 / Под ред. Н.Ф.Бельчикова. - М.: Гослитиздат, 1963. - С.179-195.

153. Манн Т. Достоевский но в меру // Манн Т. Собрание сочинений.Т.10. - М.: Гослитиздат, 1961. - С.372-376.

154. Мейер И.М. Рифма ситуаций в одном романе Достоевского // IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. Т.1., М., 1962. - с.600-601.

155. Мейер Г.А. Свет в ночи (о «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения.- Frankfurt/Main, Рrinted in Germany, 1967. 515 с.

156. Мережковский Д. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. - М., 1995. - 618 с.

157. Миджиферджян Т. В. Раскольников - Свидригайлов - Порфирий Петрович: поединок сознаний // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 7. - Л., 1987. - С.73.

158. Митрополит Сурожский Антоний. Беседы о вере и Церкви. - М., 1991. 319с.

159. Мочульский К.В. Достоевский: Жизнь и творчество / К. Мочульский. -Париж :YMCA-PRESS, 1980. 220 с.

160. Назиров Р.Г. Достоевский - Чехов: пародия и преемственность // Филологические науки. 1994. - №2. - С.3-12.

161. Назиров Р. Г. Проблема художественности Ф. М. Достоевского // Творчество Достоевского. Искусство синтеза. - Екатеринбург, 1991. - С.125-157.

162. Назиров Р.Г. О мифологии и литературе, или Преодоление смерти. Статьи и исследования разных лет. - Уфа, 2010. - 408 с.

163. Назиров Р.Г. Реминисценция и парафраза в «Преступлении и наказании» // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 2. - Л., 1976.

164. Назиров Р. Трагедийное начало в романе "Униженные и оскорбленные" //Филологические науки. - 1965. - № 4.

165. Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. - Томск, 1999.

166. Одиноков В. Г.: Религиозно-этические проблемы в творчестве Ф.М. Достоевского и JI.Н. Толстого // Русская литература и религия. - Новосибирск, 1997. - С. 95-153.

167. О Достоевском. Т.1 / Сборник статей под ред.А.Л.Бема. - Прага: Петрополис, 1929. - С.280.

168. Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М.: Русский язык, 1987. - 846 с.

169. Переверзев В.Ф. У истоков русского реалистического романа. - М.,1965. - С. 7-62.

170. Петровский М.А. Композиция "Вечного мужа" // Достоевский. Сборник статей. - М., 1928. - С.115-163.

171. Писарев Д.И. Борьба за жизнь. «Преступление и наказание» // Дело. 1867. №5.

172. Писарев Д.И. Погибшие и погибающие. Собрание сочинений. Т.4. - М., 1958. - С.176-180.

173. Плетнев Р. Время и пространство у Достоевского// Новый журнал, Нью-Йорк, 1967. кн.87. - С.118-127.

174. Преподобный Иустин Попович. Достоевский о Европе и Славянстве. - М.: Сретенский монастырь, 2002. - С.4.

175. Пумпянский Л.В. Достоевский и античность. - Пб.: Замыслы, 1922. - 48 с.

176. Радлов Э.Л., Соловьев и Достоевский. // Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А.С.Долинина. (Сборник I). - Пб.: Мысль, 1912. - С.155-172.

177. Райн Д.П. Загадки Библии. - М.: Мир энциклопедий, 2011. - 320 с.

178. Розанов В.В. Легенда о Великом Инквизиторе, 3-е изд., - Спб, 1906. - С.179-182.

179. Русская литература и христианство. Российская Академия Наук, Институт русской литературы (Пушкинский Дом). - СПб., 1994.

180. Русская литература и христианство. Российская Академия Наук, Институт русской литературы (Пушкинский Дом) - СПб., 1996.

181. Русская литература XIX века и христианство. Российская Академия Наук, Институт русской литературы (Пушкинский Дом) - М., 1997.

182. Русская литература и религия. - Новосибирск, 1997.

183. Русская поэзия в контексте православной культуры. - СПб., 2006. С. 3-176.

184. Сакулин П.Н. Работа Достоевского над романсом "Идиот" // Из архива Достоевского. "Идиот". - М.-Л.: ГИХЛ, 193. - С.169-290.

185. Сальвестрони С. Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского. - СПб., 2001. - С.10-11.

186. Свительский В.А. Художественно-структурное значение трагического в романах Достоевского. В кн.: Метод и мастерство. Вып.1. Русская литература. Вологда, 1970. - C.44-62.

187. Селезнев Ю.И. Достоевский. ЖЗЛ. - М., «Молодая гвардия»,1985. - 543 с.

188. Серман И.З. От повести к роману. (Из творческой истории "Преступления и наказания" Ф.М. Достоевского) // Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. - М.-Л., Изд-во АН СССР, 1958. - С.196-201.

189. Скафтымов А.II. Тематическая композиция романа "Идиот"

// Творческий путь Достоевского. Сборник статей. Под ред. А.С. Долинина. Сборник 2. - Л.: Сеятель, 1924.- с.131-186.

190. Слонимский А.Л. "Вдруг" у Достоевского// "Книга и революция", 1922, № 8. - С.9-16.

191. Смирнов И.П. Преодоление литературы в «Братьях Карамазовых» и их идейные источники // Die Welt der Slaven XLI, 1996.

192. Соловьев В.С. Три речи в память Достоевского (1881-1883) // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. - М., 1990. - С.181-196.

193. Степанян К.А. «Сознать и сказать»: «Реализм в высшем смысле» как творческий метод Ф.М. Достоевского / К.А. Степанян. - М.: Раритет, 2005. -512 с.

194. Степанян К. Юродство и безумие, смерть и воскресение, бытие и небытие в романе «Идиот» // Роман Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. Сб. работ отечественных и зарубежных ученых. - М., 2001. - С.291 - 318.

195. Страхов Н.Н. Наша изящная словесность: «Преступление и наказание» // Отечественные записки. 1867, №2-4.

196. Телегин С. М. Жизнь мифа в художественном мире Достоевского и Лескова. - М., 1995. - 294 с.

197. Томашевский Б. "Бесы" // Ф.М.Достоевский. Материалы и исследования. Под ред. А.С. Долинина. - Л.: Изд-во АН СССР, 1935. - С.397-403.

198. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтическо-го. - М., 1995. - 624 с.

199. Туниманов В.А. Некоторые особенности повествовательной манеры в "Господине Прохарчине" Достоевского// Поэтика и стилистика русской литературы. Сборник памяти В.В. Виноградова. - Л.: Наука, 1971. - С.128-139.

200. Тынянов Ю. Достоевский и Гоголь. (К теории пародии). - Пг.: Опояз, 1921. - С.198 - 226.

201. Тюнькин К. Бунт Родиона Раскольникова. Вступ. статья к "Преступлению и наказанию"//Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. - Л., 1974.

202. Тюпа В. И. Грани и границы притчи // Традиция и литературный процесс. - Новосибирск. 1999. - 542 с.

203. Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. - М., 2000. - С.128- 129.

204. Феодор (Бухарев А.М.), архимандрит О романе Достоевского «Преступление и наказание» по отношению к делу мысли и науки в России // Православное обозрение 1884. т.1, январь.

205. Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А.И. Молоткова. - М.: Русский язык, 1987. - 543 с.

206. Фридлендер Г.М. Роман "Идиот"//Творчество Достоевского. - М.: Изд-во АН СССР, 1959. - С.173-214.

207. Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. - М.- Л.: Наука, 1964. - 404 с.

208. Цейтлин А. Время в романах Достоевского // Родной язык в школе, 1927, № 5.- С. 3-17.

209. Цейтлин А.Г. «Преступление и наказание» и «Les Miserables»: Социалогические параллели // Литература и марксизм. 1928. №5. - С. 20-58;

210. Чирков Н.М. О стиле Достоевского. Проблематика. Идеи. Образы. - М.: Наука, 1957. 309 с.

211. Чичерин A.B. Поэтический строй в романах Достоевского // Творчество Достоевского. - М.: Изд-во АН СССР, 1959. - С.417-444.

212. Чичерин А.В. «Преступление и наказание» // Рус. язык в сов. школе. 1929. №6. - С. 72-87.

213. Чулков Г.И. Как работал Достоевский. - М.: Сов.писатель, 1939. - С.81.

214. Шестов Л. Достоевский и Ницше. - Спб., 1903. - С. 451.

215. Шкловский В. За и против (Заметки о Достоевском). - М.: Сов. писатель, 1957. - 260 с.

216. Шкловский В. О теории прозы. - М.: Круг, 1925. - С.7-20.

217. Шкловский В. Ф.М.Достоевский // Шкловский В.Б. Повести о прозе. Размышления и разборы. Т. 2. - М.: Худож. литература, 1966. - С. 153-261.

218. Щербаков M. Другая жизнь. - М., 1996. - С. 106.

219. Энгельгардт Б. Идеологический роман Достоевского//

Ф.М. Достоевский. Статьи и материалы. Под ред. А.С. Долинина. Сборник 2. - Л.: Мысль, 1924. - С. 71-109.

220. t-kasatkina.livejournal.com/9269.html

1 Достоевский Ф.М. Собр.соч. в 15тт. Т.12. - Л.: Наука, 1989. - С.14.

2 Достоевский Ф.М. Собр.соч. в 15тт. Т.12. Дневник писателя. 1873. - Л.: Наука, 1989. - С. 13.

3 Там же.

4 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. - СПб., 1883. - Т. I. Биография, письма и заметки из записной книжки. - С. 375.

5 Соловьев В. С. Три речи в память Достоевского (1881-1883) // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. - М., 1990. - С. 32.

⁵ Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. - С.179.

6

7 Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского. - Прага,1923. - С.32

8 Иванов Вяч. Достоевский и роман-трагедия // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. - С.154.

9 Преподобный Иустин Попович. Достоевский о Европе и Славянстве. - М.: Сретенский монастырь, 2002. - С.4.

10 Кузьмина-Караваева Е. Ю. Достоевский и современность // Русские эмигранты о Достоевском. СПб., 1994. - С. 127.

11 Звозников А. А. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века. - Минск, 2001. - С. 137-138.

12
Там же. - C. 135.

13
Ф.М.Достоевский. Мысли. Высказывания. Афоризмы. - Париж: Издательство «Пять контиентов», 1975. - С. 103-104.

14
Мейер Г.А. Свет в ночи (о «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения. - Frankfurt/Main, Рrinted in Germany, 1967. - С.39.

15
Захаров В. Н. Христианский реализм в русской литературе // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX вв.: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: сб. науч. трудов. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 16.

16
«Роман Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы": современное состояние изучения». -Сб. работ отечественных и зарубежных ученых. М., 2001.

17
Мочульский К.В. Достоевский: Жизнь и творчество / К. Мочульский. -Париж :YMCA-PRESS, 1980. - С.220.

18
Борисова В.В. Христианские аспекты мировидения и поэтики Ф. М. Достоевского: современное состояние изучения // Достоевский и современность: Материалы XXII Международных Старорусских чтений 2007 года. Великий Новгород: Новгородский музей-заповедник, 2008. - С. 33.

19
Назиров Р.Г. Творческие принципы Достоевского. - Саратов, 1982. - С. 18.

20
Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М. 1979. - С. 73-74.

21


Лаут P. Философия Достоевского в систематическом изложении. - М., 1996. - С. 407.

22


Сальвестрони С. Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского. - СПб., 2001. - С.10-11.

23



Касаткина Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». - М., 2004.

24



Там же. - С.318.

25



Там же. - С.322.

26



Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999. - С.5.

27



Новикова Е. Г. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999. - С.6.

28




Непомнящий B.C. Пушкин. Русская картина мира. - М., 1999. - С. 274-279.

29




Жолковский А. Быть или не быть Богом: К одному парадоксу авторской власти у Достоевского // Автор и текст. - СПб., 1996. - С. 235.

30




Касаткина Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле». - М., 2004. - С.152.

31




Там же. - С.152.

32




Литературный энциклопедический словарь. - М.,1987.

33




Фоменко И. В. Цитата // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины. - М.,1999. - С. 497.

34




Фоменко И. В. Цитата // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины. - М.,1999. - С. 497.

35




Фоменко И. В. Цитата // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины. - М.,1999. - С. 497.

36




Литературный энциклопедический словарь. - М.,1987.

37




Литературный энциклопедический словарь. - М., 1987.

38




Квятковский А.П. Поэтический словарь. - М., 1966. - С. 20.

39




Литературный энциклопедический словарь. - М.,1987.

40




Квятковский А.П. Поэтический словарь. - М., 1966. - С. 20.

41




Литературный энциклопедический словарь,. - М.,1987.

42




Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. - М., 2000. - С.128.

43




Там же. - С.129.

44




Назиров Р.Г. Реминисценция и парафраза в «Преступлении и наказании» // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 2. - Л., 1976. - С. 90-91.

45




Щербаков M. Другая жизнь. - М., 1996. - С. 106.

46





Касаткина Т.А. Воскрешение Лазаря: опыт экзегетического прочтения романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» // Вопросы литературы. 2003. № 1. - С.3.

47





t-kasatkina.livejournal.com/9269.html

48





Там же. - С. 216.

49





Там же. - С. 260.

50





Фразеологический словарь русского языка / Под ред. А.И. Молоткова. - М.: Русский язык, 1987. - С. 213.

51





Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М.: «Русский язык», 1987. - С. 62.

52






Даль В.И. Пословицы русского народа. - М., 2000. - С.371.

53






Мейер Г.А. Свет в ночи (о «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения.- Frankfurt/Main, Рrinted in Germany, 1967. - С.20.

54






Там же. - С.33.

55






Мейер Г.А. Свет в ночи (о «Преступлении и наказании»). Опыт медленного чтения. - Frankfurt/Main, Рrinted in Germany, 1967. - С.28.

56






Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 2000. - С.457.

57






Иннокентий Ф.Анненский, Книга отражений. - М.:Наука, 1979. - С.24.

58






Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т., Т.14, Л.: Наука, 1972-1990. -С.100.

59






Вяч. Иванов. Собрание сочинений. Т.4. - Брюссель, 1987. - С. 299.