Вечер поэзии Юлии Друниной

Вечер поэзии Юлии Друниной

На стене, позади сцены, висит солдатская маскировочная сетка. Сверху на ней - плакат с надписью «День Победы». По бокам - плакаты с военной символикой и строками Юлии Друниной: «Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне». Внизу на сцене - цветы и «вечный огонь». На сцене углом стоят 5 участников, одетые в военную форму, с автоматами и санитарными сумками.

Слово учителя. Каждый год отмечаем мы День Великой Победы, день святой народной памяти. Однако в наше смутное время все реже вспоминаем имена, составляющие славу Отечеству. Не слышно их в эфире, забитом рекламой и эстрадными воплями. Одних казнят молчанием, других - клеветой. Разрушители России стараются исказить отечественную историю в глазах молодежи. Слово «патриот» стало ругательным. Мы же хотим отдать дань уважения людям, которые воевали и победили.

Начало вечера. Звучит запись песни А.Розенбаума «А может, не было войны».

1-й участник. Мы расскажем о поэтессе Юлии Друниной, прошедшей санитаркой всю войну и сохранившей о ней память на всю жизнь. Юлия Друнина принадлежит к поколению, юность которого проходила испытание на зрелость на фронтовых дорогах Великой Отечественной войны. 17-летней выпускницей одной из московских школ она, как и многие ее сверстницы, в 1941 году добровольно ушла на фронт бойцом санитарного взвода. (Демонстрация кинофрагмента о битве под Москвой).

2-й участник.

Был строг безусый батальонный,

Не по-мальчишески суров.

…Ах, как тогда горели клены! -

Не в переносном смысле слов.

Измученный, седой от пыли,

Он к нам, хромая, подошел.

(Мы под Москвой окопы рыли -

Девчонки из столичных школ).

Сказал впрямую: «В ротах жарко.

И много раненых… Так вот -

Необходима санитарка.

Необходима! Кто пойдет?»

И все мы «Я!» сказали сразу,

Как по команде, в унисон.

…Был строг комбат - студент иняза,

А тут вдруг улыбнулся он.

- Пожалуй, новым батальоном

Командовать придется мне!

…Ах, как тогда горели клены! -

Как в страшном сне, как в страшном сне!

3-й участник. Из воспоминаний поэта Николая Старшинова: «В ее характере наиболее яркими чертами были решительность и твердость. Если уж она что решила, ничем ее не собьешь. Никакой силой. Наверное, это особенно проявилось, когда она добровольцем уходила на фронт. Их семью тогда эвакуировали из Москвы в Заводоуковку Тюменской области, они едва успели кое-как там устроиться, и родители - школьные учителя - были категорически против этого ее шага. Тем более единственный ребенок в семье, да еще очень поздний: отцу тогда было уже за 60, он там в Заводоуковке и умер…»

4-й участник (на фоне стука колес и паровозного гудка).

Я ушла из детства в грязную теплушку,

В эшелон пехоты, в санитарный взвод.

Дальние разрывы слушал и не слушал

Ко всему привыкший 41-й год.

Так сказала она о себе в 1942 году. И позднее в ее стихах будет звучать этот мотив ухода из детства в огонь войны, из которой она не возвратилась даже через годы и десятилетия. (Звучит запись песни «Эх, дороги…» - 1-й куплет).

5-й участник.

Качается рожь несжатая,

Шагают бойцы по ней.

Шагаем и мы - девчата,

Похожие на парней.

Нет, это горят не хаты -

То юность моя в огне.

Идут по войне девчата,

Похожие на парней.

3-й участник. Из воспоминаний Старшинова: «Надо еще подчеркнуть, кем на войне Юля была. Медсестрой, санитаркой в пехоте, самом неблагоустроенном роде войск, и не где-нибудь в госпитале, а на самой передовой, в пекле, где под огнем приходилось некрепкими девичьими руками вытаскивать тяжеленных раненых. Смертельная опасность и тяжкий труд вместе. В общем, намучилась и насмотрелась».

1-й участник.

Четверть роты уже скосило…

Распростертая на снегу,

Плачет девочка от бессилья,

Задыхается: «Не могу!»

Тяжеленный попался малый,

Сил тащить его больше нет…

(Санитарочке той усталой

Восемнадцать сравнялось лет).

Отлежишься. Обдуется ветром.

Станет легче дышать чуть-чуть.

Сантиметр за сантиметром

Ты продолжишь свой крестный путь.

Между жизнью и смертью грани -

До чего же хрупки они…

Так приди же, солдат, в сознанье,

На сестренку хоть раз взгляни!

Если вас не найдут снаряды,

Не добьет диверсанта нож,

Ты получишь, сестра, награду -

Человека опять спасешь.

Он вернется из лазарета,

Снова ты обманула смерть.

И одно лишь сознанье это

Всю-то жизнь тебя будет греть.

4-й участник. В этих нелегких военных буднях к фронтовым девчатам и к Юлии приходит первое робкое чувство любви.

Ко мне в окоп сквозь минные разрывы

Незваной гостьей забрела любовь.

Не знала я, что можно быть счастливой

У дымных Сталинградских берегов.

Мои неповторимые рассветы!

Крутой разгон мальчишеских дорог.

Опять горит обветренное лето,

Опять осколки падают у ног.

По-сталинградски падают осколки,

А я одна, наедине с судьбой.

Порою Вислу называю Волгой,

Но никого не спутаю с тобой.

( Звучит песня «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» - 1-й куплет. Занавес.)

2-й участник (перед сценой).

Ждала тебя. И верила. И знала:

Мне нужно верить, чтобы пережить

Бои, походы, вечную усталость,

Ознобные могилы - блиндажи.

Пережила. И встреча под Полтавой.

Окопный май. Солдатский неуют.

В уставах не записанное право

На поцелуй, на пять моих минут.

Минуту счастья делим на двоих,

Пусть - артналет, пусть смерть от нас на волос.

Разрыв! А рядом - нежность глаз твоих

И ласковый срывающийся голос.

Минуту счастья делим на двоих…

(Занавес открывается, на сцене «блиндаж». За сколоченным столом сидит группа девушек, на столе горит коптилка.)

4-й участник.

Контур леса выступает резче.

Вечереет. Начало свежеть.

Запевает девушка-разведчик,

Чтобы не темнело в блиндаже.

(Одна девушка запевает, остальные подхватывают песню «Дан приказ: ему на запад…».)

5-й участник.

Милый! Может, песня виновата

В том, что я сегодня не усну?

Словно в песне, мне приказ - на запад,

А тебе - в другую сторону».

За траншеей - вечер деревенский.

Звезды и ракеты над рекой…

Я грущу сегодня очень женской,

Очень не солдатскою тоской.

3-й участник. Из воспоминаний Старшинова: «В газетах того времени нередко писалось, что поголовно все выздоравливающие из госпиталей рвались обратно на фронт. Увы, не все. Я помню, как при мне двое контуженных в палате симулировали потерю речи, чтобы не возвращаться в этот ад… А Юля дважды туда ходила добровольцем. Ее тяжело ранили, осколок перебил сонную артерию - прошел буквально в двух миллиметрах. Но, едва поправившись, опять рванула на передовую. Только после второго ранения ее списали вконец, тогда она и пришла в литинститут».

1-й участник.

Тот осколок, ржавый и щербатый,

Мне прислала, как повестку, смерть…

Только б дотащили до санбата.

Не терять сознание, не сметь!

А с носилок свешивались косы -

Для чего их, дура, берегла?

Вот багровый дождь ударил косо,

Подступила, затопила мгла…

Ничего! Мне только восемнадцать.

Я еще не кончила войну.

Мне еще к победе пробиваться

Сквозь снегов и марли белизну!

3-й участник. О своем знакомстве с Юлией Друниной рассказывает поэт Старшинов: «Это было в конце 1944 года в Литературном институте им. М.Горького, куда я пришел на костылях прямо из госпиталя весной, а она - несколькими месяцами позже. Ходила, как и многие из нас, в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастерке, в шинели».

5-й участник.

Возвратившись с фронта в 45-м,

Я стеснялась стоптанных сапог

И своей шинели перемятой,

Пропыленной пылью всех дорог.

Мне теперь уже и непонятно,

Почему так мучили меня

На руках пороховые пятна

Да следы железа и огня…

3-й участник. Из воспоминаний Старшинова: «Несмотря на стандартную мужскую одежду, нельзя было не заметить, как красива эта девушка. И я, конечно, сразу обратил на нее внимание. Подумал: на Любовь Орлову похожа. При первой же возможности пошел Юлю провожать. Помню, всю дорогу мы взахлеб читали друг другу стихи. Понятно, что большинство из них было о войне. И говорили мы в основном о фронте».

4-й участник.

Не знаю, где я нежности училась, -

Об этом не расспрашивай меня.

Растут в степи солдатские могилы,

Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах - обугленные трубы.

Пожары полыхают на Руси.

И снова нецелованные губы

Израненный парнишка закусил.

Нет! Мы с тобой узнали не из сводки

Большого отступления страду.

Опять в огонь рванулись самоходки,

Я на броню вскочила на ходу.

А вечером над братскою могилой

С опущенной стояла головой…

Не знаю, где я нежности училась, -

Быть может, на дороге фронтовой.

3-й участник. Из воспоминаний Старшинова: «Мы были студентами 2-го курса, когда у нас родилась дочь Лена. Ютились в маленькой комнатке, в общей квартире, жили сверхбедно, впроголодь. Приходилось продавать одну карточку, чтобы выкупить продукты на все остальные, хотя и на них получали не густо. Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически - я не слышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет…»

2-й участник.

Я принесла домой с фронтов России

Веселое презрение к тряпью.

Как норковую шубку я носила

Шинельку обгоревшую свою.

Пусть на локтях топорщились заплатки,

Пусть сапоги протерлись - не беда!

Такой нарядной и такой богатой

Я позже не бывала никогда!

(Занавес. Оборудуется сцена для инсценировки стихотворения «Зинка». Перед занавесом 3-й участник.)

3-й участник. «В быту она была, как, впрочем, и многие поэтессы, довольно неорганизованной. Хозяйством заниматься не любила. Хотя могла очень неплохо приготовить обед, если было из чего.

По редакциям не ходила, даже не знала, где многие из них находятся и кто в них ведает поэзией. А между тем ее фронтовые стихи произвели сильное впечатление в конце войны и сразу после ее завершения. Мы все знали наизусть ее «Зинку».

(Инсценировка стихотворения «Зинка». Под сосной, укрывшись шинелью, лежат две девушки и разговаривают.)

Зинка

Памяти однополчанки -

героя Советского Союза

Зины Самсоновой

4-й участник.

Мы легли у разбитой ели,

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

2-й участник.

- Знаешь, Юлька, я - против грусти,

Но сегодня она - не в счет.

Дома, в яблочном захолустье

Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый.

У меня - лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную дочку ждет…

Знаешь, Юлька, я - против грусти,

Но сегодня она - не в счет.

4-й участник.

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг - нежданный приказ: «Вперед!»

Снова рядом в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам,

Через смертные рубежи.

(Затмение, грохот разрывов.)

Мы не ждали посмертной славы.

Мы хотели со славой жить.

…Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, губы сжав,

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

…Знаешь, Зинка, я - против грусти,

Но сегодня она - не в счет.

Где-то в яблочном захолустье

Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

…Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала?

(Во время чтения последней строфы участница, одетая старушкой, на заднем плане сцены зажигает свечу у иконы. Все склоняют головы в скорбном молчании. Звучит запись песни «Тишина» в исполнении ансамбля «Ариэль»: «Соловьи, не пойте больше песен, соловьи…»)

3-й участник. Из воспоминаний Старшинова: «С последних дней Отечественной до последних своих дней Юля не могла оторваться от войны. И в стихах, даже в пейзажных или любовных, то и дело возникали у нее многие подробности военных дней. Ее постоянно тянуло в те места, где довелось протоптать в солдатских сапогах с санитарной сумкой по заснеженным и разбитым дорогам, испытать все тяготы, которые выпали на долю пехоты, под обстрелами перевязывать раненых, вытаскивать из боя».

1-й участник.

Все грущу о шинели,

Вижу дымные сны -

Нет, меня не сумели

Возвратить из войны.

Дни летят, словно пули,

Как снаряды - года…

До сих пор не вернули,

Не вернут никогда.

И куда же мне деться?

Друг убит на войне,

А замолкшее сердце

Стало биться во мне.

(Звучит в записи 1-й куплет песни «Где же вы теперь, друзья-однополчане?»)

5-й участник.

Я хочу забыть вас, полковчане,

Но на это не хватает сил,

Потому что мешковатый парень

Сердцем амбразуру заслонил.

Потому что полковое знамя

Раненая девушка несла -

Скромная толстушка из Рязани,

Из совсем обычного села.

Все забыть. И только слушать песни.

И бродить часами на ветру…

Где же мой застенчивый ровесник,

Наш немногословный политрук?

Я хочу забыть свою пехоту.

Я забыть пехоту не могу.

Беларусь. Горящие болота.

Мертвые шинели на снегу.

(Звучит песня «Бери шинель, пошли домой»- 1-й куплет.)

3-й участник. Из воспоминаний Старшинова: «Большое место в жизни Юлии Друниной занимал ее второй муж кинодраматург Алексей Яковлевич Каплер. Относился он к ней очень трогательно - был ей и мамкой, и нянькой, и отцом. Ходил по магазинам. Да и почти все другие заботы по быту брал на себя. Но самое основное - была большая любовь и был широкий круг друзей, в который он ее ввел».

4-й участник.

Ты - рядом, и все прекрасно:

И дождь, и холодный ветер.

Спасибо тебе, мой ясный,

За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,

Спасибо за руки эти.

Спасибо тебе, мой любимый,

За то, что ты есть на свете.

Мы - рядом, а ведь могли бы

Друг друга совсем не встретить…

Единственный мой, спасибо

За то, что ты есть на свете.

(Трагическая музыкальная пауза.)

5-й участник. «…По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно только имея крепкий личный тыл… Оно и лучше - уйти физически не разрушенной, душевно не состарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймет меня…» Написаны были эти трагические строки 20 ноября 1991 года. В хмурый зябкий осенний день поэтесса Юлия Друнина ушла из жизни - собственной воле. Почему же? Почему обаятельный, жизнерадостный человек, участник войны, до того не сломленный испытаниями и невзгодами, вдруг потерял точку опоры и сознательно идет на непоправимый, невозвратный шаг? Может быть, в посмертной книге, названной «Судный час», мы найдем ответ?

Судный час

Покрывается сердце инеем -

Очень холодно в судный час…

А у вас глаза, как у инока -

Я таких не встречала глаз.

Ухожу, нету сил.

Лишь издали

(Все же крещеная!)

Помолюсь

За таких вот, как вы -

За избранных

Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.

Как летит под откос Россия

Не могу, не хочу смотреть!

(Звучит 1-й куплет песни «Живи, страна» в исполнении М.Распутиной.)

3-й участник. Из воспоминаний Старшинова: «Среди поэтов фронтового поколения она была едва ли не самым неисправимым романтиком. А романтика эта не очень-то вписывалась в новую наступавшую жизнь - прагматичную и жестокую. Здесь надо сказать о том, что я считаю главной причиной ее гибели: именно как стала складываться в нашей стране жизнь за это последнее время. С размашистой переоценкой всех былых ценностей, с осуждением не только дурного, но и доброго, хорошего, что было за годы советской власти. Несправедливость такого огульного клеветнического отношения к советскому прошлому меня остро беспокоила. А Юлю с ее взрывной эмоциональностью - тем более. Человек она была светлый и глубоко советский.

Чувствовал, как тяжело подавлена она обстановкой, сложившейся в стране. Болезненно переживала начавшийся распад Советского Союза. Словно кровную обиду воспринимала постоянные нападки на нашу армию и мирного, и военного времени. Немедленно вступала в яростные споры, защищая ее, даже выдвинула свою кандидатуру в депутаты Верховного Совета СССР, хотя и ненавидела всякие заседания и совещания. А когда поняла, что ничего реального сделать невозможно, вышла из депутатов со свойственной ей решительностью…»

1-й участник. Не случайно одно из последних стихотворений она начала так: «Безумно страшно за Россию…»

Она написала едва ли не 10 писем: дочери, внучке, зятю, подруге, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. В письмах никого ни в чем не винила. На двери гаража, где она отравилась выхлопными газами, оставила записку, обращенную к зятю: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте гараж». Все было учтено, все было благородно.

4-й участник.

Прозрачных пальцев нервное сплетенье,

Крутой излом бровей, усталость век,

И голос - тихий, как сердцебиенье, -

Такой ты мне запомнилась навек…

Была красивой - не была счастливой,

Бесстрашная - застенчивой была…

Политехнический… Оваций взрывы.

Студенчества растрепанные гривы.

Поэты на эстраде, у стола.

Ну, Юля, сядь с ведущим рядом,

Не грех покрасоваться на виду!

Но ты с досадой морщишься:

Не надо!

Я лучше - сзади, во втором ряду -

Вот так всегда: ты не рвалась стать

«первой»,

Дешевой славы не искала, нет,

Поскольку каждой жилкой, каждым нервом

Была ты Божьей помощью поэт.

БЫЛА! - Трагичней не придумать слова,

В нем безнадежность и тоска слились.

Была. Сидела рядышком… И снова

Я всматриваюсь в темноту кулис.

Быть может, ты всего лишь запоздала

И вот сейчас на цыпочках войдешь,

Чтоб, зашептавшись и привстав, из зала

Тебе заулыбалась молодежь…

С самой собой играть бесцельно в прятки..

С детсада я не верю в чудеса.

Да, ты ушла. Со смерти взятки гладки.

Звучат других поэтов голоса.

Иные голосистей. Правда это.

Но только утверждаю я одно:

И самому горластому поэту

Твой голос заглушить не суждено, -

Твой голос - тихий, как сердцебиенье.

В нем чувствуется школа поколений,

Науку скромности прошедших на войне -

Тех, кто свою «карьеру» начинали

В сырой землянке - не в концертном зале,

И не в огне реклам - в другом огне…

Эти строки написала Юлия Друнина о поэтессе Веронике Тушновой, но они и о ней самой. Поэтому мы позволили себе заменить в стихотворении имя героини… (Звучат 2-й и 3-й куплеты песни «Живи страна».)