Литературный вечер в библиотечной гостиной по повести М. Булгакова «Собачье сердце»

Литературный вечер в библиотечной гостиной по повести М. Булгакова «Собачье сердце»

Интересная вещь - человеческое сердце.

М. Булгаков

Тема: «Собачье сердце» - лучший образец булгаковской фантастической прозы 20-х годов XIX века.

Цель: углубить знания учащихся о творчестве М. Булгакова, развивать интерес к осмысленному, выразительному чтению; развивать артистические способности; воспитывать любовь к литературе, театру.

Оборудование: выставка произведений М.Булгакова, иллюстрации к произведениям М. Булгакова; реквизит для инсценировки, костюмы, музыкальные отрывки из 40-й симфонии Моцарта, А. Хачатурян «Танец с саблями» и «Интернационал», видеоматериалы, книжная выставка.

Форма проведения: театральные зарисовки (сценки).

Ход мероприятия

Уютная библиотечная гостиная, оформленная в духе булгаковского времени: в центре - портрет писателя, на стенах - фотомонтаж с изображением Киева, дом писателя, Булгаков среди друзей, выставка книг писателя, репродукции к его книгам, иллюстрации к повести «Собачье сердце», видеопоказ «Жизнь великого писателя».

Данное мероприятие проводится в виде литературного вечера в непринужденной обстановке на представлении библиотечно-театрального кружка инсценирования повести М.Булгакова «Собачье сердце».

В процессе подготовки мероприятия на конкурсной основе выбираются исполнители ролей Преображенского, Борменталя, Шарикова, Швондера, Зины и группы «пролетариев».

Отдельная группа участников кружка подбирает костюмы героев соответственно булгаковскому времени.

Мероприятие рассчитано на все возрастные категории: 6-11 класс.

Педагог-библиотекарь. Мы продолжаем знакомиться с творчеством М.Булгакова, прозаика и драматурга мирового масштаба, чьё творчество было образцом героической преданности искусству и свидетельством мужественного сопротивления художника тоталитарному правительству, которое пыталось сломать его дух. Сегодня театральный кружок «Книголюб» выносит на ваш суд сценический вариант повести М. Булгакова «Собачье сердце», который она предлагает для постановки в гимназии-интернате.

Ведущий 1. Сегодня мы обсуждаем сатирическое произведение, поэтому хочется сказать несколько слов о значении такой литературы. Сатира является одним из ведущих жанров литературы. Именно она способна бороться с обывательщиной, бюрократизмом, мещанством и другими пороками общества. Более того, жанр повести М. Булгакова «Собачье сердце» - сатирическая фантастика. В чем отличие сатиры от сатирической фантастики? Сатира констатирует, а сатирическая фантастика предупреждает. Художник и режиссер Н.Акимов считал, что «сатира, бьющая в цель, должна волновать, беспокоить, тревожить. Зритель и читатель должны быть непременно убеждены, что они и сами что-то должны сделать для устранения зла, и сделать безотлагательно. Тогда сатира достигнет своей цели».

Отрывок (Шариков танцует и играет на балалайке) из фильма «Собачье серце» (1988 г.) режисера Владимира Бортко.

Ведущий 2. Мы решили перенести булгаковское произведение на сцену, потому что темы добра и зла, преступления и наказания, судьбы интеллигенции в жизни общества очень актуальны и в XXI веке. Наш спектакль утверждает мысль, что необходимо сохранять духовность, которая угрожающе разваливается на наших глазах. И здесь, безусловно, М.Булгаков - наш союзник. «Мода» на М.Булгакова, в частности, на «Собачье сердце», объясняется именно тем, что мысль многолетней давности совпала с нашими насущными заботами о торжестве морали в обществе.
Оформление к театральным сценкам
Педагог-библиотекарь. Предлагаем вам посмотреть инсценировку одного из эпизодов повести М.Булгакова «Собачье сердце» (инсценировка отрывка) (звучит отрывок из 40-й симфонии Моцарта /его мелодия подчеркивает культуру, интеллигентность Преображенского/; появляется профессор, садится на диван, с появлением Шарикова звучит контрастная мелодия отрывка из «Болеро» Равеля /символ механической, разрушающей наступательной силы хамства/); А. Хачатурян «Танец с саблями»

Сценка №1

«Диалог профессора Ф.Ф.Преображенского с доктором И.А.Борменталем»

Профессор Преображенский. Заметьте, Иван Арнольдович: холодными закусками и супом закусывают только не дорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок - это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в Славянском Базаре. На, получай.

Зина. Филипп Филиппович, пса в столовой прикармливаете?! А потом его отсюда калачом не выманишь.

Профессор Преображенский. Ничего... Он, бедняга, наголодался. Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, и, представьте себе, большинство людей вовсе этого не умеет. Нужно не только знать, что съесть, но и когда и как. (Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой). И что при этом говорить. Да-с. Если вы заботитесь о своем пищеварении, вот добрый совет - не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И, Б1оже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет.

Борменталь. Гм... Да ведь других нет?

Профессор Преображенский. Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я произвел тридцать наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствовали себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать "Правду", теряли в весе.

Борменталь. А это интересно, профессор.

Профессор Преображенский. Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетенное состояние духа.

Борменталь. Вот черт...

Профессор Преображенский. Да-с. Впрочем, что же это я! Сам же заговорил о медицине. Будемте лучше есть.

Автор. Филипп Филиппович, откинувшись, позвонил, и в вишневой портьере появилась 3ина. Псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим ломоть окровавленного ростбифа. Слопав его, пес вдруг почувствовал, что он хочет спать и больше не может видеть никакой еды.

Шарик. Странное ощущение: (захлопывая веки) глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу. А курить после обеда - это глупость.

(Филипп Филиппович позвонил, и пришла 3ина.)

Профессор Преображенский. 3инушка, что это такое означает?

Зина. Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович.

Профессор Преображенский. Опять! Ну, теперь, стало быть, пошло. Пропал Калабуховский дом. Придется уезжать, но куда, спрашивается? Все будет как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении и так далее. Крышка Калабухову.

Зина. Убивается Филипп Филиппович (унесла груду тарелок).

Профессор Преображенский. Да ведь как же не убиваться! Ведь это какой дом был! Вы поймите!

Борменталь. Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович, они теперь резко изменились.

Профессор Преображенский. Голубчик, вы меня знаете! Не правда ли? Я человек фактов, человек наблюдения. Я враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме.

Борменталь. Это интересно...

Шариков. Ерунда - калоши. Не в калошах счастье, но личность выдающаяся.

Профессор Преображенский. Не угодно ли - калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение времени до марта 1917 года не было ни одного случая - подчеркиваю красным карандашом "ни одного"! - чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. 3аметьте, здесь двенадцать квартир, у меня прием. В марте семнадцатого года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция - не нужно топить. Так я говорю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и в валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор еще запирать под замок и еще приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо не стащил? Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?

Борменталь. Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош...

Профессор Преображенский. Ничего подобного! На нем есть теперь калоши, и эти калоши... мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года. Спрашивается, кто их попер? Я? Не может быть. Буржуй Шаблин? (Филипп Филиппович ткнул пальцем в потолок.) Смешно даже предположить. Сахарозаводчик Полозов? (Филипп Филиппович указал вбок). Ни в коем случае! Да-с! Но хоть бы они их снимали на лестнице! (Филипп Филиппович начал багроветь.) Какого черта убрали цветы с площадок? Почему электричество, которое, дай бог памяти, потухало в течение двадцати лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц? Доктор Борменталь! Статистика - жестокая вещь, вам, знакомому с моей последней работой, это известно лучше, чем кому бы то ни было другому.

Борменталь. Разруха, Филипп Филиппович!

Профессор Преображенский. Нет! Вы первый, дорогой Иван Арнольдович, воздержитесь от употребления самого этого слова. Это - мираж, дым, фикция. (Филипп Филиппович широко растопырил короткие пальцы, отчего две тени, похожие на черепах, заерзали по скатерти.) Что такое эта ваша "разруха"? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не сушествует! Что вы подразумеваете под этим словом? (яростно спросил Филипп Филиппович у несчастной деревянной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же ответил за нее) - Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет раз-ру-ха. Если человек займется прямым своим делом, разруха исчезнет сама собой. Двум богам нельзя служить! Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более людям, которые вообще отстали от развития европейцев лет на двести.

Борменталь. Контрреволюционные вещи вы говорите, Филипп Филиппович, (шутливо заметил доктор) не дай бог вас кто-нибудь услышит!

Профессор Преображенский. Ничего опасного, никакой контрреволюции! Кстати, вот еще одно слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно неизвестно, что под ним скрывается! Черт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой контрреволюции в моих словах нет. В них лишь здравый смысл и жизненная опытность...

Отрывок из фильма. «Профессор Преображенский разговаривает с Иваном Арнольдовичем за обедом»

Сценка №2

«Швондер и четверо пролетариев «уплотняют» профессора Преображенского»

Швондер. Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся черных волос, - вот по какому делу...

Профессор Преображенский. Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду: во-первых, вы простудитесь, а во-вторых, вы наследите мне на коврах, а все ковры у меня персидские.

Автор. Тот, с копной, умолк, и все четверо в изумлении уставились на Филиппа Филипповича. Молчание продолжалось несколько секунд, и прервал его лишь стук пальцев Филиппа Филипповича по расписному деревянному блюду на столе.

Вяземская. Во-первых, мы не господа…

Профессор Преображенский. Во-вторых, вы мужчина или женщина?

(Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый тот, с копной.)

Швондер. Какая разница, товарищ?

Вяземская. Я - женщина!

Профессор Преображенский. В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, попрошу снять головной убор..

Пеструхин. Я вам не "милостивый государь" (снимая папаху).

Швондер. Мы пришли к вам...

Профессор Преображенский. Прежде всего - кто это "мы"?

Швондер. Мы - новое домоуправление нашего дома, - в сдержанной ярости заговорил черный. - Я - Швондер, она - Вяземская, он - товарищ Пеструхин и Жаровкин. И вот мы...

Профессор Преображенский. Это вас вселили в квартиру Федора Павловича Шаблина?

Швондер. Нас.

Профессор Преображенский. Боже! Пропал Калабуховский дом!

Швондер. Что вы, профессор, смеетесь?

Профессор Преображенский. Какое там смеюсь! Я в полном отчаянии, что теперь будет с паровым отоплением?

Швондер. Вы издеваетесь, профессор Преображенский?

Профессор Преображенский. По какому делу вы пришли ко мне, говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.

Швондер. Мы, управление дома. Пришли к вам после общего собрания жильцов дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома...

Профессор Преображенский. Кто на ком стоял? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

Швондер. Вопрос стоял об уплотнении...

Профессор Преображенский. Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением от 12-го сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?

Швондер. Известно. Но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Вы один живете в семи комнатах.

Профессор Преображенский. Я один живу и работаю в семи комнатах и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.

Пеструхин. Восьмую? Э-хе-хе, однако, это здо-о-рово.

Вяземская. Это неописуемо!

Профессор Преображенский. Борменталь, ответьте товарищу.

Борменталь. У профессора приемная, заметьте, она же - библиотека, столовая, кабинет - три. Смотровая - четыре. Операционная - пять. Спальня - шесть и комната прислуги - семь. В общем, не хватает...

Профессор Преображенский. Да впрочем, это неважно. Моя квартира свободна, и разговору конец. Могу я идти обедать?

Жаровкин. Извиняюсь.

Швондер. Извиняюсь! Вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли говорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых ни у кого нет в Москве.

Вяземская. Даже у Айседоры Дункан!

Швондер. И от смотровой также. Смотровую прекрасно можно соединить с кабинетом.

Борменталь. А где же принимать пищу?

Четверо.(хором) В спальне.

Профессор Преображенский. В спальне принимать пищу, в смотровой - читать, в приемной - одеваться, оперировать - в комнате прислуги, а в столовой - осматривать? Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть... Но я не Айседора Дункан!!! Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию, и покорнейше прошу вас вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные люди, то есть в столовой.

Швондер. Тогда, профессор, ввиду вашего упорного сопротивления, мы подаем на вас жалобу в высшие инстанции.

Профессор Преображенский. Одну минуточку, прошу вас подождать.

Шариков. Вот это парень, весь в меня. Ох, тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет. Не знаю еще каким способом, но так тяпнет... Бей их! Этого голенастого сейчас взять повыше сапога за подколенное сухожилие... р-р-р... (Филипп Филиппович, стукнув, взял трубку с телефона и сказал в нее так):

Профессор Преображенский. Пожайлуста... да... благодарю вас. Петра Александровича попросите пожалуйста. Профессор Преображенский. Петр Александрович? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Петр Александрович, ваша операция отменяется. Что? Совсем отменяется... Равно, как и все остальные операции. Вот почему: я прекращаю работу в Москве и вообще в России... Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, двое вооружены револьверами, и терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее...

Швондер. Позвольте, профессор.

Профессор Преображенский. Извините... У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц, поэтому я прекращаю деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи. Ключи могу передать Швондеру. Пусть он оперирует.

Профессор Преображенский. Что же делать... Мне самому очень неприятно... У меня есть одно условие: кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня. Чтобы мое имя даже не упоминалось. Конечно. Да. Да. Я для них умер. Да, да. Пожалуйста. Кем? Ага... Ну, это другое дело. Ага. Хорошо. Сейчас передаю трубку. Будьте любезны (обратился Филипп Филиппович к Швондеру).

Швондер. Позвольте, профессор, вы извратили наши слова.

Профессор Преображенский. Попрошу вас не употреблять таких выражений.

(Швондер растерянно взял трубку и молвил).

Швондер. Я слушаю. Да... Председатель домкома... Мы же действовали по правилам... Так у профессора и так исключительное положение... Мы знаем о его работах... Целых пять комнат хотели оставить ему... Ну, хорошо... Раз так... Хорошо...

Шариков. Как оплевал! Ну и парень! Что он, слово, что ли, такое знает? Ну, теперь можете меня бить, как хотите, а отсюда я не уйду.

(Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Швондера.)

Швондер. Это какой-то позор?

Вяземская. Если бы сейчас была дискуссия, я бы доказала Петру Александровичу...

Профессор Преображенский. Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию?

Вяземская. Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем...Только... Я, как заведующий культотделом дома...

Профессор Преображенский. 3а-ве-дующая.

Вяземская. Хочу предложить вам, (тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов), взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.

Профессор Преображенский. Нет, не возьму.

Вяземская. Почему же вы отказываетесь?

Профессор Преображенский. Не хочу.

Вяземская. Вы не сочувствуете детям Германии?

Профессор Преображенский. Равнодушен к ним.

Вяземская. Жалеете отдать полтинник?

Профессор Преображенский. Нет.

Вяземская. Так почему же?!

Профессор Преображенский. Не хочу.

Помолчали.

Вяземская. 3наете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом, (блондин дернул ее за край куртки, но она отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы еще разъясним, вас следовало бы арестовать.

Профессор Преображенский. А за что?

Вяземская. Вы ненавистник пролетариата.

Профессор Преображенский. Да, я не люблю пролетариата (Филипп Филиппович позвонил в колокольчик). 3ина, - подавай обед. Вы позволите, господа?

Автор. Четверо молча вышли из кабинета, молча прошли приемную, и слышно было, как за ними закрылась тяжело и звучно парадная дверь.

Отрывок под сценку «Швондер и четверо пролетариев «уплотняют» профессора Преображенского»

Сценка № 3.
Преображенский. Как же вам угодно именоваться?

Шариков. Полиграф Полиграфович.

Преображенский (раздражённо). Не валяйте дурака, я с вами серьёзно говорю.

Шариков (тоже раздражённо). Что-то не пойму я. Мне по матушке нельзя. Плевать - нельзя. А от вас только и слышу: «Дурак, дурак». Видно, только профессорам разрешается ругаться в Ресефесере.

Преображенский (пьёт воду). Из-ви-ни-те. У меня расстроены нервы. Ваше имя показалось мне странным. Где вы, интересно знать, откопали себе такое?

Шариков (гордо). Домком посоветовал. По календарю искали - какое тебе, говорят? Я и выбрал.

Преображенский. Ни в каком календаре ничего подобного быть не может.

^ Шариков (с чувством превосходства). Довольно удивительно, когда у вас в смотровой висит. (Показывает календарь).

Преображенский. Где?

Шариков (торжествующе). Четвёртого марта празднуется.

Преображенский. Покажите... Гм... Чёрт... В печку его немедленно! (Пауза) Фамилию позвольте узнать?

^ Шариков (с достоинством). Фамилию я согласен наследственную принять.

Преображенский (ошеломленно). Как? Наследственную? Именно?

Шариков. Шариков.

Входит Швондер.

Швондер. Ну что ж, оформляйте документ.

Преображенский ( недоуменно ). Как же писать?

Швондер (снисходительно). Дело несложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так, предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм... зародившийся в вашей, мол, квартире...

Преображенский (растерянно). Гм... вот чёрт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто... одним словом...

Ш вон дер (злорадно). Это - ваше дело, зародился или нет. В общем и целом ведь вы делали опыт, профессор! Вы и создали гражданина Шарикова.

^ Шариков (угрюмо). И очень просто!

Преображенский (раздражённо). Я бы очень просил вас не вмешиваться в разговор. Вы напрасно говорите «и очень просто» - это очень не просто.

Шариков (обиженно). Как же мне не вмешиваться?

Швондер. Простите, профессор, гражданин Шариков совершенно прав. Это его право - участвовать в обсуждении его собственной участи, в особенности поскольку-постольку дело касается документов. Документ - самая важная вещь на свете.

Преображенский. Одним словом, кончим это. (Вырывает листок из блокнота и пишет). «Сим удостоверяю»... Чёрт знает, что такое... Гм... «Предъявитель сего - человек, полученный при лабораторном опыте путём операции на головном мозгу, нуждается в документах»... Чёрт! Да я вообще против получения этих идиотских документов. Подпись «профессор Преображенский».

Швондер (настороженно). Довольно странно, профессор, как это вы документы называете идиотскими? Я не могу допустить пребывания в доме бездокументного жильца, да ещё не взятого на воинский учёт милицией. А вдруг война с империалистическими хищниками?

^ Шариков (категорично). Я воевать никуда не пойду!

Швондер (вполголоса). Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учёт необходимо взяться.

Шариков. На учёт возьмусь, а воевать - шиш с маслом. Я тяжко раненный при операции. Меня, вишь, как отделали! (Показывает рубец на лбу).

^ Швондер (осторожно). Вы анархист-индивидуалист?

Шариков. Мне белый билет полагается.

Швондер. Ну-с, хорошо, неважно пока. Факт в том, что мы удостоверение профессора отправим в милицию, и вам выдадут документ.

Преображенский. Вот что, э... Нет ли у вас в доме свободной комнаты? Я согласен её купить.

^ Швондер (ехидно). Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится.

Шариков и Швондер выходят.

Преображенский. Это кошмар, честное слово. Вот - тип...

^ Слышится треск разбитого стекла, шум, визг, мяуканье.

Преображенский, Боже мой, ещё что-то!

Зина (вбегает). Кот!

Преображенский. Сколько раз я приказывал: котов чтобы не было! Где Шариков?

Зина. В ванной, в ванной проклятый чёрт сидит!

Голос Шарикова. Убью на месте!

После выступления театральной группы «Книголюб» переходим к рефлексии

Рефлексия

Что вам понравилось в игре наших актёров?

Что запомнилось больше всего?

Как звали ассистента и профессора?

Каких персонажей вы запомнили ещё?

Нравятся ли вам такие театральные постановки?

Хотели бы вы участвовать в подобных мероприятиях?

Педагог-библиотекарь. Пьеса, которая представлена «Театральной студией», актуальна, в чем нас убедили режиссер и актеры. Она содержит большой воспитательный потенциал не только для молодежи, но и для всех нас. Она поможет увидеть трагизм в утрате духовности. Профессор Преображенский вынес урок из своего эксперимента: Шарикова невозможно перевоспитать, у него нет внутреннего мира. Главными чертами Шарикова стали агрессивность, подлость, хамство.

Эта постановка поднимает проблему бездуховности, особенно остро стоящую сегодня, показывает, к чему нас ведут воинствующее хамство и невежество.

Спасибо всем, кто принимал участие в спектакле, нашим актёрам! (Зал аплодирует) Спасибо за внимание! Наш кружок ждёт вас на следующей премьере…

Список использованной литературы

Булгаков М.А. Собачье сердце. Повести и рассказы - М.: ЭКСМО-Пресс, 2002. - 688 с. (Серия «Русская классика. XX век»)

Волощук Е.В. Зарубежная литература. - К.: Генеза, 2002. - С. 234-235.

Лакшин В.Я. Мир М. Булгакова // Собр. Соч. В 5-ти т. - Т. 1 - М., 1989. - С. 5-68.

Чудакова М.О. Жизнеописание М. Булгакова. - М., 1988.

Приложения:

Портрет М.Булгакова.

Иллюстрации к повести «Собачье сердце».

Фотоколлаж по повести М.Булгакова «Собачье сердце».