- Преподавателю
- Русский язык и литература
- Статья Народная песня в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души»
Статья Народная песня в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души»
Раздел | Русский язык и Русская литература |
Класс | - |
Тип | Другие методич. материалы |
Автор | Мингазова Р.З. |
Дата | 26.12.2014 |
Формат | doc |
Изображения | Нет |
Народная песня в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души»
Мингазова Руфина Завдатовна,
учитель русского языка и литературы
МАОУ Гимназия № 1 г. Балаково
«Ни у кого больше из русских писателей, - отмечал В.Ф. Переверзев, - не встретишь такой мерности и торжественности. Эта речь звучит, как стройные аккорды музыки. Что-то песенное слышится в ритме и оборотах речи».
«Песенное», улавливается не только в ритмах и оборотах речи, но и в системе образов «Мертвых душ», а также в композиции и в приемах организации повествования.
В том, что обращение Гоголя к народной песне как к источнику художественной образности не было случайным, убеждает признание писателя, сделанное в «Учебной книге словесности»: «Преобладание поэтического элементов в глубине славянской души и особенное расположение нашего языка были причинами происхождения множества песен в нашей словесности…Песня обнимает все: все чувства и ощущения жизни…в песне почти музыкальная стройность строф, уместные повторения и счастливые возвращения к тому же составляют необыкновенную прелесть песни». Как видим, песня привлекала Гоголя тем, что он больше всего ценил в творчестве: полнотой отраженной в ней жизни, глубиной запечатленной в ней славянской души, «музыкальной стройностью строф». Все это так или иначе присутствует и в «Мертвых душах».
В статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность» Гоголь останавливает внимание на одной глубинной особенности русской песни: «Еще доселе загадка - этот необъяснимый разгул, который слышится в наших песнях, несется куда-то мимо жизни и самой песни, как бы сгораемый желаньем лучшей отчизны, по которой тоскует со дня созданья своего человек». Эта «загадка» народной песни, ее запредельность, ее «стремление как бы унестись куда-то вместе со звуками» станет загадкой и «Мертвых душ».
Еще одна особенность песни отмечена Гоголем в той же статье - ирония. «У нас у всех много иронии, - пишет он.- Она видна… в наших песнях и, что всего изумительней, часто там, где, видимо, страждет душа и не расположена вовсе к иронии…Трудно найти русского человека, в котором бы не соединялось бы вместе с уменьем перед чем-нибудь истинно возблагоговеть - свойство над чем-нибудь истинно посмеяться». Эта черта, которая, как считал писатель, «восходит к нашему родному корню», узнается и в «Мертвых душах», в перепадах интонации повествования, в соединении «смеха» и «слез».
Рассмотрим некоторые из образов и приемов повествования в поэме, восходящих, на наш взгляд, к фольклору вообще и к народной песне в частности.
Вспомним, что народные песни почти всегда имеют дело с необъятными просторами. «Вольные просторы», «чисто поле», «степь широкая» - ключевые слова русских песен. «Русская душа и поэзия, - замечает И.А. Ильин, - томятся по русским просторам, ищут в них исцеления…Но это же пространство, эта же стихия - основа нашего свободолюбия и нашей истовой естественности - эта же стихия учит нас искони братству, социальности, взаимопомощи - этим первым основам христианства, этой азбуке любви. В степи, в распутицу, в метель, в лесу, в осеннюю слякоть, в сибирской тайге - нельзя прожить без взаимопомощи и гостеприимства».
Эти размышления русского философа как будто навеяны чтением «Мертвых душ». «Гладь и пустота окрестных полей» простираются здесь во все стороны, порождают восторг бесконечности, создают ощущение духовного простора: «И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь в глубине моей…» В огромных пространствах России виделось Гоголю обещание ее великого будущего: «Я слышал то великое поприще, которое никому из других народов теперь невозможно и только русскому возможно, потому что перед ним такой простор и только его душе знакомом богатырство».
Среди простора беспредельной Руси просыпаются в Чичикове неожиданные чувства: бескорыстная радость, странная тревога, никак не связанные с его «делом». И даже с Петухом окружающие пространства однажды сделают что-то необъяснимое: глядя на вечернее небо и на воду, он испытает что-то такое, что не испытывал ни Собакевич, ни Ноздрев, ни Коробочка. Тут-то и является «беспредельная, как Русь», песня, отдающаяся по берегам и прибрежным деревням. Слушая ее, пишет Гоголь, «сам Чичиков чувствовал, что он русский».
С образом простора связан и один из ведущих мотивов «Мертвых душ» - русское богатырство. Богатырство фигурирует в статье Гоголя «В чем, наконец, существо русской поэзии», где говорится о «гиперболическом размахе» речи Державина. «Остаток ли это нашего сказочного русского богатырства, - читаем здесь, - которое в виде какого-то темного пророчества носится до сих пор над нашею землею, преобразуя что-то высшее, нас ожидающее…» Эпитет «сказочное» восходит к термину «богатырская сказка» , который в начале XIX века часто употреблялся вместо утвердившегося позднее «былина».
Тема богатырства проходит через всю поэму, возникая в первой главе (упоминание о «нынешнем времени», «когда и на Руси начинаю уже выводиться богатыри») и затем развиваясь до подлинного апофеоза в заключительной главе: «Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» Гоголь дает живое воплощение «темному пророчеству», создавая на страницах «Мертвых душ» образы русских богатырей.
Это крестьяне Собакевича, у которого люди «все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик». Пробка Степан, например. «Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!» Или Михеев - «машинища такая, что в эту комнату не войдет ‹…› А в плечищах у него была такая силища, какой нет у лошади». «Теперь не те люди», - отмечает со вздохом Собакевич. Впрочем и сейчас не перевелись на Руси богатыри. Это и мужик, повстречавшийся Чичикову, «который напавши где-то на дороге на претолстое бревно, тащил его на плече, подобно неутомимому муравью, к себе в избу». Это и Мокий Кифович, который «был…то, что называют на Руси богатырь», и чья «плечистая натура ‹…› так и порывалась развернуться». Такие герои часто встречаются в народной песне.
О народной песне заставляет вспомнить и стремительный финал «Мертвых душ». В популярнейшем образе русской песни - мчащейся тройке, явственно ощутим тот самый «безграничный разгул» и «стремление унестись куда-то вместе со звуками», которыми в гоголевской статье характеризуется песня: «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета…Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню - кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась, понеслась!» В песенном образе несущейся вперед птицы-тройки Гоголь выразил уверенность в великом будущем своей страны и своего народа.
Утверждавший, что «поэзия есть правда души», Гоголь самое правдивое выражение души народа находил в его песнях, где звучали и тоска, и горе, и богатырская удаль. И наброски крестьянских биографий с очевидностью выдают свое происхождение от русских бродяжьих, ямщицких, бурлацких и разбойничьих песен. «А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах…» «Григорий Доезжай-не-доедешь! Ты что был за человек? Извозом ли промышлял или, заведши тройку и рогожную кибитку, отрекся навеки от дому, от родной берлоги и пошел тащиться с купцами на ярмарку. На дороге ли ты отдал душу богу, или уходили тебя твои же приятели за какую-нибудь толстую и краснощекую солдатку, или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков…» Даже внутреннюю речь Чичикова, обращенную к этим крестьянам, Гоголь приближает к народной: «…что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?»
Обратим внимание на то, в каких выражениях, в какой стилистической манере изложены на страницах поэмы гипотетические крестьянские биографии. Все они построены так, как будто речь идет не о бесправных, а потому безынициативных, инертных существах, а о людях, которые сами выбирают для себя образ действий, сами строят свою судьбу. Через все эти образы проходит мотив движения, что в гоголевской поэтике говорит о живой душе персонаже: «Чай, все губернии исходил с топором за поясом ‹…› где-то носят вас теперь ваши быстрые ноги? ‹…› эти, и по прозвищу видно, что хорошие бегуны ‹…› и ты переезжаешь себе из тюрьмы в тюрьму‹…› Там-то вы поработаете, бурлаки! и дружно, как прежде гуляли и бесились, приметесь за труд и пот, таща лямку под одну бесконечную, как Русь, песню».
Писатель специально подчеркивает потенциальный героизм русского крестьянина в словах из «Мертвых душ»: «Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью».
О песне, как о выражении силы и поэзии народа, говорит Гоголь в своем обращении к родине: «Русь! Русь! ‹…› почему слышится и раздается неумолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь, чего же ты хочешь от меня?»
Музыкальность - конструктивная черта «Мертвых душ». Не случайно Андрей Белый писал: «Проза Гоголя полна напева, он - трудно учитываем, он еще никем не изучен, он - действует; ‹…› напев не выразим всецело ни в былинном речитативе, ни в песенном ладе, последний, как гребень волны, поднимается, но на волне, состоящей из всей ткани напева; отдельные песенные строфы, которыми заострены кое-где ритмы Гоголя, действуют мощно лишь потому, что они - всплески пены всей, так сказать, речевой массы, образующей напевную волну». Далее поэт-исследователь говорит: «Шумит вся речевая ткань Гоголя ‹…› над всей массой текста поднимается глухонапевный шум; я так называю его: ритмы его полувнятны; они г л у х о волнуют, томя музыкой…»
Литература
-
Гоголь Н.В. Собрание сочинений в семи томах. М., 1978; т.V
-
Белый А. Мастерство Гоголя. М.-Л., 1934
-
Ильин И.А. Россия в русской поэзии// ИльинИ.А. Одинокий художник. М.,1993
-
Переверзев В.Ф. Творчество Гоголя. Иваново-Вознесенск,1926.
-
Смирнова Е.А. Поэма Гоголя «Мертвые души». Л.,1987