Исследовательская работа на тему Мистическое чувство природы в новой прозе В. Г. Распутина

Мистическое чувство природы в новой прозе Распутина

Данная работа посвящена исследованию мистического чувства природы в новой прозе В.Г. Распутина. Изучением данного аспекта творчества В.Г. Распутина занимались многие исследователи, однако большая часть их работ не касалась новой прозы писателя.

Цель работы - рассмотреть мистическое чувство природы в новой прозе Распутина.

Исходя из цели, перед работой были поставлена задача - выявить углубление психологизма и появление мистического чувства природы.

В чем же тайна подлинного искусства? Что помогает писателю проникать в нее? Очевидно, желание проникнуть, участие в тайне осторожным и углубленным воспоминанием.

Может быть, Распутин всегда был чуточку «мистическим» писателем.

Жизнь для Распутина по сей день сохраняет некоторую таинственность,

Пока пишутся в течение многих лет большие романы, предположим, в защиту природы, природа вокруг нас может пострадать до неузнаваемости. Это и заставляет писателя-гражданина отложить «вечное» перо и взяться за то, которым водят неотложные нужды нынешнего дня.

Гражданин, на взгляд Распутина, немыслим в нашу эпоху без активной работы за сохранение природы.

Распутин пишет: «Снова и снова готов я возвращаться и возвращаюсь в места, которые являются удивительными памятниками природы на нашей земле, быть может, самыми для нее дорогими, полными красот, чудес и тайн. Это Байкал и Горный Алтай у нас в Сибири. И все в них требует разгадки, проникновения, впитывания и вдохновения, но не уничтожения.

Герой рассказа Распутина «Век живи, век люби» сидел у костра таежной ночью и спрашивал себя: а не для того ли эта тьма, чтобы «можно было его видеть из таких далей, которые трудно представать?» Не потому ли он не спит, что что-то должно ему «открыться»? И ему казалось, что «что-то, невидимое и всесильное, склонилось и рассматривает, он ли это». Потом он вдруг понял, что его не рассматривают, а «это что-то улавливает все его чувства, всю исходящую из него молчаливую тайную жизнь и по ней определяет, есть ли в нем и достаточно ли того, что есть для какого-то исполнения». Дважды «широким вздохом вздохнула печально» тьма, и на Саню «дохнуло звучанием исполински глубокой, затаенной тоски; и почудилось ему, что невольно он отшатнулся и подался вослед этому возвеченному, невесть как донесшемуся зову - отшатнулся и тут же подался вослед, словно что-то вошло в него и что-то из него вышло, но вошло и вышло, чтобы, поменявшись местами, сообщаться затем без помехи». На несколько мгновений Саня «потерял себя» и не понимал, то ли остался тут, то ли «отлетел куда-то», но «скоро все встало на свои места», сделалось легче» и захотелось спать.

Приключения души: что вошло и что вышло, каков обмен - неясно, но «сообщение» установилось. Что ж, потрясение, испытанное мальчиком посреди ночной тайги, можно выразить и такими словами. Почему нет? Мало ли что нам воображается и мерещится! Предположим, что за теми туманными, загадочными словами - острейшее ощущение своей принадлежности природе и неразрывной с ней связи. Будем считать, что это поэтическое и пантеистическое восприятие мира, и если в нем сквозит что-то «мистическое», то лишь оттого, что в природе: и в самом деле еще много скрытого и непонятого. И все же «возвеченный зов» и все слова того же стилистического и образного ряда - не из художественно безупречных; они кажутся распутинскими и только распутинскими, но, в сущности, они, может быть, данники веяния? И «зов» и «всеславный» день с его «огромной неизъяснимостью», с «загадочной» «неопределенностью», как пишет Распутин, не поддаются никакому «умственному извлечению из себя», и в этой неподвластности уму, в непознаваемости тоже есть что-то знакомое и даже популярное. Правда, к явлениям, которые плохо поддаются «умственным извлечениям», в какой-то мере относится поэзия. Не потому ли все таинственно-запредельное живет в рассказе на правах поэзии, хотя и несколько риторической?. «Мистическое» настроение постепенно оттесняется жизнью, а грохот отброшенного оцинкованного Саниного ведра - в таких ягоды не держат! - заглушает его, кажется, окончательно. Никто... впрочем, не отбрасывал ведро; ягоду вымахнули под откос, и было слышно, как она «зашелестела, скатываясь». А, кажется, почему-то, что был грохот - ведра умеют греметь…

Искусство XX века, как размышлял писатель в своих статьях о литературе, «упростило человека, сделав его или социальным придатком иди пленником моды». В. Распутин приходит к выводу о недостаточности в литературе аналитического подхода к человеку, сконцентрированного на жестком сцеплении причин и следствий, на логически однозначных мотивировках человеческого поведения. Он отстаивает особую значимость в художественном освоении мира начала интуитивного, бессознательного, сверхчувственного, способного приблизить «художника к постижению целостности бытия. К проникновению в план «невыразимого» и «невидимого».

Подведем итоги нашего исследования. Нет сомнения, что сейчас В.Г. Распутин - наиболее интуитивно точный, психологически убедительный, художественно и стилистически совершенный писатель у нас в Отечестве.

Хотя новые рассказы Валентина Распутина формально не составили отдельной книги, все же значение их так высоко, что их можно рассматривать как самостоятельный третий этап в творческой эволюции писателя. Сегодня, когда этот этап можно считать завершенным, можно попытаться оценить поиск и результаты поиска писателя в этих, скажем прямо, необычных, довольно странных рассказах, о которых читатели и критики судят неоднозначно.

Примечательно, что этих «странных» рассказов последних лет совсем немного. Мы постарались проанализировать те из них, в которых проявляется мистическое чувство природы.

Новая проза Распутина - серьезный шаг в эпоху, когда вместо принадлежности к той или иной нации (или классу) мы будем ценить чувство долга, одаренность, жертвенность и способность думать о главном, ценить и беречь природу.

У всех незаметных, негромких героинь и героев Распутина душа беспокойна и совестлива, их тревожит, что совесть «истончается» в людях. Оттого-то книги писателя не успокоительное чтение, а скорее место для размышления и суда над собой, над душой своей. Валентин Григорьевич Распутин и есть «сбережитель», «сохранитель» и спаситель души. Ибо, увидев её усталую, замёрзшую под холодными порывами ветра, пытаясь её спасти, он брал её в свои руки, дышал на неё, отогревал, радовался её оживлению и выпускал к нам, в мир, на волю как благовещенскую птаху. И вдруг оказалось, что стыдливые, безропотные и чистые старухи, все его героини стали на пути зла.

Они не Гераклы и не Ильи Муромцы, но сила их духовного стояния отодвинула апокалипсис мира. Старухи Валентина Распутина, наши матери, женщины России спасли совесть народа, отогрели его душу, вдохнули силы.

И с ними, с другими героями повестей и рассказов Валентина Григорьевича мы вошли в XXI век. У нас есть Вера, Душа, Совесть. И значит, вечна Россия, значит, вечен её народ!

Литература

1. «Верую, верую в Родину!» Беседа корреспондента «Литературного обозрения» Т. Жилкиной с В.Г. Распутиным // Литературное обозрение. - 1985. - № 9.

2. Распутин В.Г. Дочь Ивана, мать Ивана // Наш современник. - 2003. - № 11.

3. Серафимова В.Д. Слово в художественном мире Валентина Распутина // Русская речь. - 2002. - № 6. - С. 24-29.

4. Чалмаев В.А. «Молений и молний взаимная сила…» О новой повести В.Г. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» // «Литература в школе», 2004, № 6 - С. 22-24.