МУЗЫКА КАК ДЫХАНИЕ ВЕЧНОСТИ В ПАРТИТУРЕ РОМАНА-ЭПОПЕИ Л. Н. ТОЛСТОГО «ВОЙНА И МИР»

О. В. Плацында

МУЗЫКА КАК ДЫХАНИЕ ВЕЧНОСТИ В ПАРТИТУРЕ РОМАНА-ЭПОПЕИ

Л.Н. ТОЛСТОГО «ВОЙНА И МИР»

Приднестровская Молдавская Республика, г. Рыбница, МОУ «Рыбницкая

русская средняя общеобразовательная школа № 10 с лицейскими классами»

Автор работы ставит задачу показать героев романа-эпопеи Л.Н. Толстого «Война и мир» через призму музыкальной культуры. Музыкальная одарённость воспринимается как камертон нравственности и совести. «Музыкальная палитра» романа разнообразна. Она реализуется в сценах народного движения в период Отечественной войны 1812 года, в эпизодах «Охота в Отрадном» и «Петя Ростов перед боем». Музыка для Толстого - это духовная память, которая сродни откровению и чувству постижения Бога.

Воспринимать мир через музыкальные фразы, мелодию способен только человек чуткий и поэтически возвышенный. Таким был Лев Николаевич Толстой. Его роман-эпопея «Война и мир» наполовину пронизан музыкой. Эту книгу можно рассматривать как серьёзное «музыкальное» произведение, в котором, как в партитуре, детально расписаны судьбы сотни героев и развитие каждого персонажа словно подчинено общей музыкальной теме - идее национального единства. Музыкальность или немузыкальность персонажа является серьёзным критерием оценки героя. Автор музыкальностью проверяет героев на фальшь и искренность, а в читателе рождает вполне осознанное убеждение, что музыка - это молитва души.

Лев Николаевич Толстой музыку воспринимал не только как искусство. Для писателя она была земным воплощением вечности. Тайны мироздания Лев Николаевич слышал в созвучиях, аккордах и признавался: «В то время как я слушаю музыку, какое-то странное сладостное чувство до такой степени наполняет мою душу, что я теряю сознание своего существования, и это чувство - воспоминание. Но воспоминание чего? Кажется, как будто вспоминаешь то, чего никогда не было» [1, 177]. Вероятно, Толстой говорит о духовной памяти, которая не может быть усвоена рациональным путём. Эта духовная память сродни откровению и, как откровение, оставляет ощущение диалога с Богом. Чем искреннее диалог, то есть чем честнее человек перед Творцом, тем более восприимчив этот мир к музыке. Это убеждение Л. Н. Толстого иллюстрируется многочисленными эпизодами романа «Война и мир». Графиню Безухову (Элен Курагину) мы не раз видим на балах, танцующей даже с Александром I, видим в опере, но ни в одном эпизоде не прорисована реакция холодной красавицы на музыку. Они существуют словно в разных плоскостях. Элен - первая скрипка в мире лицемерных и корыстных аристократов. Музыка - чистый голос добра, простоты и правды. И на фоне музыки Безухова выглядит вычурно-фальшиво.

Герои, которые слышат музыку, открыты вечности, готовы к диалогу с Богом. Их духовная память поднимает героев над привычным миром. В романе есть, и не один, эпизод, когда Л. Н. Толстой словно открывает для читателя дверь в вечность. И каждый раз эмоциональным фоном этих страниц становится музыка, отдалённое её звучание.

«Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в тёмный уголок за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у неё на гитаре выходило что-то, не имевшее никакого смысла, но в её воображении из-за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний» [3, 561].

Когда к Наташе подходит Николай, в воспоминаниях оба переносятся в детство. Диалог словно подчинён одной музыкальной фразе: «А помнишь?..» Юношеские воспоминания для Ростовых становятся то впечатлением из самого дальнего прошлого, то каким-то сновидением. И всё это происходит на фоне игры на арфе Диммлера.

«Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла её и, вернувшись, тихо села на своё место. В комнате, особенно на диване, на котором они [Наташа, Николай, Соня] сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.

- Знаешь, я думаю, - сказала Наташа шёпотом, придвигаясь к Николаю и Соне <…>, - что когда этак вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довспоминаешься, что помнишь то, что было ещё прежде, чем я была на свете.

- Это метампсикоза, - сказала Соня, которая всегда хорошо училась и всё помнила. - Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.

- Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, - сказала Наташа тем же шёпотом, хотя и музыка кончилась, - а я знаю наверное, что мы были ангелами там где-то и здесь были, и от этого всё помним…

- Можно мне присоединиться к вам? - сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.

- Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? - сказал Николай. - Нет, это не может быть!

- Не ниже, кто ж тебе сказал, что ниже?.. Почему я знаю, что я была прежде, - с убеждением возразила Наташа. - Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила» [3, 564].

Разговор о вечности, ангелах не случаен. Наташе надо сейчас выговориться, потому что она чувствует эмоциональную пустоту. Отсутствие жениха болезненно сказывается на девушке. Нужны впечатления. Их может дать серьёзный разговор с братом о жизни. Отталкиваясь от детских впечатлений, Наташа переходит к философским вопросам о месте человека в этом мире. Почему воспоминания о детстве становятся эмоциональным импульсом для размышлений о вечном? Потому что ребёнок настроен на звучание горнего мира. Ребёнок слышит и видит то, чего очень часто не замечают взрослые. Разговор даёт свои результаты. По просьбе матери Наташа начинает петь. «…она давно прежде и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митенькой, слышал её пенье и, как ученик, торопящийся идти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему, и, наконец, замолчал, и Митенька, тоже слушая, молча, с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры и вместе с нею переводил дыхание.<…> Старая графиня сидела с счастливо-грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой <…>» [3, 565].

Приближение Бога, его целительное участие в разговоре чувствуется в этой сцене. Л. Н. Толстой музыку превращает в язык вечности, а перед читателями приоткрывает загадку бытия.

Следующая мысль, которую постигаешь в процессе чтения романа, - «грешного человека музыка отталкивает, как недостойного». После того как Наташа Ростова совершила роковую ошибку, согласившись на побег с Анатолем Курагиным, девушка погружается в состояние глубокой депрессии. Молодая графиня не может петь. И это для Толстого важно. Не поёт, потому что слёзы душат её. И это слёзы раскаяния и воспоминаний. Слёзы, которые очищают грешную душу.

Чтобы вернуться в мир, полный жизни, необходимо пройти дорогой страданий. Свою долю страданий получает не только Наташа, но и весь русский народ. Отечественная война 1812 года сближает эту графинечку и защитников Родины. Подводы, предназначенные для имущества Ростовых, отдаются раненым, на чём настаивает Наташа. Она, с её чутьём фальши, не любит громких слов и показного проявления высоких чувств, поэтому в оставляемой Москве не говорит о патриотизме, а помогает раненым.

Патриотизм… Россия… Музыка… Как связаны для Л. Н. Толстого эти понятия? Проясняет ли музыка глубину преданности русского народа Отечеству? Лев Николаевич убеждён, что в минуты серьёзных испытаний или перед смертью человек слышит музыку и она воспринимается как многоголосая Россия. Словно древние распевы звучат в душе. Словно чувствуешь дыхание старины. Словно все твои предки и пращуры напевают тебе мелодии прежних побед и ратных подвигов. Такая музыка слышится на Бородинском поле.

Музыкальная палитра бородинских глав удивительна по глубине воздействия звука на героев и читателя. В звуке этот мир воспринимает Пьер Безухов, и его глазами мы видим Бородинский бой. Начинается музыкальная прелюдия с благовеста (его слышит Пьер 25 августа утром, когда выезжает из Можайска) и солдатских песен: «Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу… над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон» [4, 167]. Пьер, по дороге встретивший поезд телег с ранеными, поражён задором кавалеристов-песенников. Граф Безухов знает, что завтра 20 тысяч из этих солдат будут обречены на смерть, а они идут и подмигивают раненым, щегольски выделывая плясовую солдатскую песню.

Приближение смерти и торжественность настоящей минуты (Бородинский бой) поданы Л. Н. Толстым через многоголосие радости. Это, может быть, странно для Безухова, но это в порядке вещей для простого солдата, потому что защиту Отечества он воспринимает как счастливую минуту своей жизни. Кроме того, все солдаты чувствуют сейчас мощь русского войска, которая вырастает из единения людей и общей цели: «Всем народом навалиться хотят, одно слово - Москва» [4, 168]. Пьер Безухов слышит сейчас в этом единении удивительной силы ноту святости и преданности Отечеству. Эпизод в звуковом ключе воспринимается как древние знаменные распевы, когда главная мелодия положена на ладовую основу одного звука. Другими словами, звучит тема патриотизма, торжественности и значительности настоящей минуты, а на её фоне яснее видится подвиг отдельных солдат, редутов и батарей.

Следующее яркое вплетение в музыкальную палитру - это звуки церковного шествия с иконой Смоленской Божьей Матери и молебен перед ней. Музыка в этой сцене становится определяющей. Духовные песнопения, как живая исповедь православного народа, очищают истосковавшиеся по миру сердца. Музыка снова воспринимается как голос вечности, которой открыто будущее. Умиление верующих, благоговейное принятие благодати, таинство благословения и молитвы - всё это слышится в тихих звуках молебна. И светлая мелодия льётся по просторам России-матушки, укрепляя веру, вселяя надежду, защищая от бед. А с Шевардинского редута, захваченного в предыдущий день французами, задумчиво смотрит на малопонятную ему процессию Наполеон. И в этот момент, и позже, когда Бонапарт ждал депутацию бояр из Москвы, голос православной России смущает великого француза. Звон колоколов, благовест, как и чистые звуки молебна, непонятны Наполеону. В его мире звучат артиллерийские снаряды, пушки, холодные команды. А вечности Бонапарт не слышит.

Герой перед лицом безусловного - излюбленная ситуация произведений Льва Николаевича Толстого. Один из важных знаков безусловного - музыка. Слушая её, любимые толстовские герои концентрируются на своей душевной жизни. Из сознания исчезает всё, кроме музыки. Мир сосредотачивается на звуках и мелодике. Всё остальное кажется пустым и ничтожным, и лишь музыка выше мира и независима от него. Одним из вариантов такого глубокого погружения в музыку являются для Толстого музыкальные сны. Они помогают вернуться к детскому, безусловному, и приближают героя к вечности. Ярким примером таких сновидений является эпизод «Петя Ростов ночью перед боем».

«Петя стал закрывать глаза и покачиваться.

Капли капали. Шёл тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто-то.

- Ожиг, жиг, ожиг, жиг… - свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой-то неизвестный, торжественно сладкий гимн». [4, 477].

Мы знаем, что для Пети Ростова это последняя ночь перед смертью. Ночь, освящённая музыкой снов, детства, превращается для юноши в дорогу к самому себе. Когда он спит, Петя уже не играет в войну, не восхищается холодной храбростью Долохова. Музыка заставляет звучать в Пете нежную любовь ко всем людям. Во сне мир видится не таким, каков он есть, а таким, каким он должен быть. И в музыке слышится «торжественно церковная» любовь ко всем людям (французскому мальчику Висене, благородному Денисову, который не убивает пленных, даже Тихону Щербатому, который ловко берёт языков); звучит гимн во славу человечности.

Эту музыку прощения, любви ко всем людям слышит и князь Андрей перед смертью.

«… князь Андрей услыхал какой-то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: «И пити-пити-пити» и потом «и ти-ти» и опять «и пити-пити-пити» и опять «и ти-ти». Вместе с этим под звук этой шепчущей музыки князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое-то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. <…>

«Да, любовь, - думал он опять с совершенной ясностью. - Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Всё любить - любить Бога во всех проявлениях». <…>

И пити-пити-пити и ти-ти, и пити-пити … внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что-то происходило особенное. <…>

Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что-то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним» [4, 337-339].

Приближение смерти примиряет князя Андрея со всеми, кто когда-то принёс боль. На поле Аустерлица небо было далёким и бесконечным. Сейчас оно «заглянуло» в избу, где лежал раненый Болконский, обретя черты воздушного здания из тонких лучинок. Небо открыло для князя свою главную загадку - любовь лежит в основе жизни.

Шепчущая музыка - это как символ примирения, отказа от эгоистических стремлений и ненависти. Это голос того, кто скрыт за дымкой облаков, но чьё тепло и участие ощущаются каждую минуту. В строгой тишине последних минут жизни князь Андрей слышит голос вечности, и смерть перестаёт быть ужасной.

Если музыка - это духовное воспоминание, то все герои, которые перед смертью слышат её или живут в её музыкальной ауре, с точки зрения Л. Н. Толстого, чисты перед прошлым. Им прощаются или уже прощены ошибки, грехи. Им открывается правда жизни. У них есть будущее, которое реализуется в детях, в воспоминаниях.

По Л. Н. Толстому, герои, которые слышат музыку, не могут быть духовно ущербны. Они открыты для самых разных чувств. В важные моменты жизни они прикасаются к величию, красоте и гармонии мироздания.

Философ Николай Бердяев, рассуждая о «пейзаже души» русского человека, отмечает её необъятность, отсутствие каких-либо пределов, устремлённость в бесконечное [2]. Об этом же, по сути, пишет и Л. Н. Толстой, когда своих любимых героев проводит через испытания. И. А. Ильин в книге «Путь духовного обновления», рассуждая о патриотизме, подчёркивает, что любовь к Родине есть приверженность духу народа, его национальному характеру, религиозному и нравственному облику. К числу элементов национального духа И. А. Ильин относит язык, песню, молитву, сказку, поэзию, жития святых и историю [2].

С особым почтением русский человек относился к песне, и не только потому, что она сопровождала его от рождения до смерти, но и потому, что для исполнения песни требовалось особое, возвышенное состояние души. Так одухотворённо, полностью отдаваясь музыке, поёт в романе Наташа Ростова. Правда, исполняет арии из итальянских опер. Народная музыка живёт в героине на уровне подсознания. Наташа как будто бы знала давно народные мелодии, и они где-то теплятся в душе, но по-настоящему начинают звучать, когда молодая графиня Ростова оказывается у дядюшки.

Игра балалаечника Митьки не может оставить равнодушными Наташу и Николая, потому что Ростовы русские по духу. Восторг Наташи совершенно естественен. Для неё простые переборы - это гармония ясных чувств. Радость, широта души, свобода вольной птицы, щемящая нотка грусти - всё слышится в звуках балалайки. И себя ощущаешь таким же свободным и открытым миру.

Люди, в душе которых звучит музыка, искренни и чисты в своих порывах. Наташе не стыдно обнять и поцеловать дядюшку. Наташа нисколько не чувствует себя барыней. С братом она, как ребёнок, радуется минутам, проведённым в доме дядюшки. Музыка выпускает на волю озорной задор графини, и в танце девушка выглядит неподражаемо красиво.

« - Ну, племянница! - крикнул дядюшка, взмахнув рукой, оторвавшей аккорд.

Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперёд дядюшки и, подпёрши руки в боки, сделала движенье плечами и стала.

Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, - эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, - этот дух, откуда взяла она эти приёмы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приёмы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от неё дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошёл, и они уже любовались ею» [3, 554].

Эпизод «В гостях у дядюшки» выстроен Л. Н. Толстым по закону «эмоционального взрыва». Танец Наташи в этой цепочке - кульминационная точка. Здесь всё, что дремало где-то в глубине души, выплёскивается наружу. Чувствуется и радость узнавания того, что нашёптано было когда-то в детстве; и счастье, потому что сейчас в тебе поёт русская душа; и любовь как основа человеческого единения. Так характерные для речи Наташи повторяющиеся слова («прелесть», «прелестный») - это как музыкальные нотки в мелодии самой Ростовой, это словно мостик в мир праздника народной души. А танец - воплощение глубины того, что чувствует Анисья, и балалаечник Митька, и дядюшка, и всякий русский человек. Народный дух живёт в Ростовой, как в любом русском. Только некоторые свои русские корни забывают, предпочитая французский язык родному, думая, что простота - это признак недалёкого ума, а искренность в отношении с людьми - проявление слабости. А такие, как Ростова, прикасаясь к народным истокам, в себе открывают что-то важное, кристаллизуют то, что в гармонии увековечивает песня - голос Родины, голос матери, родных, близких людей, голос нашего сердца.

Герои, в которых живёт музыка, являются своеобразным камертоном жизненной правды: их сердца не фальшивят, а чувства не лгут. Музыка вплетена Л. Н. Толстым в содержание романа-эпопеи. Она создаёт настроение эпизода и помогает постичь глубину изображаемого. Музыка предвосхищает важные события в жизни героев и, наконец, для Л. Н. Толстого является воплощением бессознательного - высшего разума, тайного присутствия вечности.

Литература

1. Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1855 по 1869 год. - М., 1957.

2. Национальный характер. - zachetka.ru › Каталог рефератов › preview. aspx?docid…

3. Толстой Л. Н. Война и мир: Роман в 4-х томах. Т. 1-2. - М.: Худож. лит., 1983. - 702 с.

4. Толстой Л. Н. Война и мир: Роман в 4-х томах. Т. 3-4. - М.: Худож. лит., 1983. - 702 с.