Рассказ, посвящённый старейшему работнику Пензенского аэропорта Гендельману Борису

Этот рассказ - не натуральное изложение биографии фронтовика, а литературное произведение, в основу которого легли лишь некоторые реальные эпизоды его жизни. Борис Гендельман прожил длинную трудовую жизнь. Он не был в боях за Родину, но всей своей нелёгкой работой служил ей. Ему выпало быть "воздушным рабочим войны" в её тылуЮ то есть в провинциальном городе Пензе. Как и все его ровесники, он стремился на фронт. Однако стране он был нужен в качестве авиатехника. Тяжело было и в тылу, война мобил...
Раздел Русский язык и Русская литература
Класс -
Тип Другие методич. материалы
Автор
Дата
Формат docx
Изображения Нет
For-Teacher.ru - все для учителя
Поделитесь с коллегами:

АВИАТОР.

Невысокий молодой человек стоял среди сосен и смотрел в далёкое голубое небо. Январское солнце не грело, через рукава и полы полушубка пробирался холод, а он продолжал стоять, опершись на лыжные палки. Рассматривал неяркую синеву, которую каждая крона разделила по справедливости, так, что кусочек её достался каждой. Шёл февраль сорок третьего года.

1.

Гендельман родился в небольшом белорусском городе в семье инженера-железнодорожника. Когда проложили железную дорогу, при ней был построен новый город. Он был отделён от старого рекой и болотами поймы. В деревянном доме недалеко от станции была у них квартира, в которой жили они с папой, мамой и бабушкой. По линии мужчин у них почти все были инженеры, а по женской линии - учительницы. Вот так по традиции: мама преподавала в школе русский язык и литературу, а к бабушке ходили девочки обучаться игре на пианино. И были они обе красавицы: бабушка имела изумительной густоты локоны, а мама - заплетала толстую чёрную косу и укладывала её сзади в такой тяжёлый узел, что не выдерживали шпильки. Такой он её и помнил: закинув вверх руки, она вынимает из волос шпильки и, подтянув узел, закалывает его и по ходу быстрым движением отбрасывает в сторону со лба красивую тёмную волну чёлки. Красавицы и в квартире умели обустроить быт так, что не стыдно было пригласить и принять людей. Помимо учеников к ним приходили папины сослуживцы, товарищи по университету и бабушкины подруги. Ослепительной чистотой сияла кухня. Под рукой всегда висели сковородки и прочая нужная утварь, чайник и кофейник всегда вычищены от копоти, плита побелена, а керосинка отрегулирована. Ну, конечно же, и здесь, и в комнатах были накрахмаленные салфетки, красивые клеёнки, удобные табуретки и стулья. Гости на кухне не бывали, они заглядывали туда краем глаза, как женщины, больше из любопытства. А в комнатах их взорам представлялись несколько написанных маслом картин, кружевные скатерти, старинные сервизы в потемневших от времени буфетах, чучело цапли на тумбочке и некоторые другие раритеты, каждый из которых переходил из поколения в поколение. Это бережно хранилось аккуратной и чтящей традиции семьёй. Они не были религиозными, любили читать, интересовались многим - театром, кино, происходящими в стране и мире событиями. И, конечно же, они очень любили своего маленького Бориску, его не баловали, но всё ему позволяли: игрушки, книжки, аттракционы. В такой атмосфере он и рос: от природы любознательный, умненький, добрый и общительный мальчик.

У отца было редкое хобби, которому он предавался в любую свободную минутку: он придумывал головоломки для детей. Так воплощались в жизнь данные ему от природы математические способности, которые были замечены во время учёбы в институте известным академиком и автором монографий по математике. В семье хранилась переписка с этим учёным, который предлагал отцу то тему для работы, в частности по теории чисел, то приехать к нему в Москву в качестве ассистента. Но отцу нравилась его жизнь: хорошие отношения в семье, работа в инженерных службах оживлённой магистрали, связывающей большую развивающуюся республику со всем старым светом. В эти годы он был совершенно счастлив. По долгу службы он бывал в Минске. Старался взять с собой Бориску. Сделав всё по работе, он ехал в центр города, на трамвае - через город, это ведь так здорово! Они заходили в небольшую пивную при пивзаводе за Академией Наук, где отец выпивал большую кружку хорошего свежего пива, а мальчику покупалось ситро и пирожное, затем они поднимались в гору и заходили в большую библиотеку, от которой с высоты смотрели на город. Отец спрашивал детские журналы, в которых к своему восторгу находил свои головоломки, а после они ехали в парк Челюскинцев, чтобы вдоволь накататься на каруселях. Возвращались, словно два ребёнка, счастливые, а потом, взахлёб рассказывали об увиденном маме и бабушке.

2.

Однажды они попали на совершенно неожиданное зрелище. О, это было такое..!

В ту пору на восточной окраине города Минска начал работать аэроклуб. Когда они добрались до местности, уже закончились прыжки парашютистов. Словно стайка стрекоз, стояли планёры, и все взоры зрителей были обращены именно на них. Вдруг из-за лесочка на взлётные полосы выехали два самолёта. Они замерли, потом закрутили свои пропеллеры и один за другим взмыли в воздух. И показали класс!.. Проделав несколько головокружительных фигур в синеве майского неба, они словно хотели упасть на зрителей, но с оглушительным треском пролетев над их головами, взмыли в вышину и исчезли за горизонтом. Потом всё повторили ещё по разу. Некоторые граждане упали в траву, закрыв голову руками. Не все, конечно, испугались настолько сильно, но шевеление волос на головах, у кого от страха, у кого от ветра, почувствовали многие.

Лихачи, конечно же, не должны были делать этого, но всё же повсеместно время от времени делали. Опасения получить нагоняй от руководства уступали острейшему чувству произвести огромное впечатление, шокировать публику и показать высочайший класс в той области, где ещё многое не освоено, а они - могут, они ничего не боятся, они самые смелые в мире люди.

Этот случай стал поворотным в судьбе Бориса Гендельмана. С того дня ему не только снилось, как он летает на самолёте, но он дал себе внутренний зарок, что непременно станет пилотом.

А, кроме того, многое вскоре изменилось в его совершенно безоблачно счастливой жизни.

Умер его отец, инженер Гендельман Семён Исаевич. Сердце и ранее давало сбои, но было терпимо и проходило. А в один из жарких летних дней оно не выдержало и остановилось. А ведь они давно планировали ходить по вечерам на речку, которая и была - то здесь неподалёку, и надо было ходить, а не откладывать без конца это приятное занятие. Может, и жил бы.

Вот так случилось настоящее горе, непоправимое и ни с чем несравнимое. Отца не стало.

Отца похоронили совсем неподалёку, кладбище начиналось в квартале от их дома. Только эта близость стала ещё больнее отзываться. С тех пор, залезая на стоявшую в их дворе водонапорную башню, Борис никогда не смотрел на зелёный густой массив, раскинувшийся через несколько крыш от них. Ему было страшно осознавать, что под этими соснами навсегда останется и больше не придёт домой самый родной, самый добрый и заботливый человек на свете. Его больше нет.

3.

Осенью недалеко от старой части города открылся аэроклуб. Ходить было далеко. Нужно было пройти вверх до окраины, до окопов и укреплений, вырытых для обороны от француза, затем перейти по самому большому мосту реку, затем столько же идти вдоль левого берега. Затем начинался подъём на холм. Вот там-то и развернул работу новый аэроклуб, в котором начали заниматься юноши предвоенного белорусского города, мечтавшие о самолётах и высоких полётах и ничего не знавшие о том, что совсем скоро наступит совсем другое время. Тревожные тучи уже сгущались над Европой. Мальчишки грезили героями и подвигами. Они хотели в Париж и Испанию, они хотели показать фашистам свою храбрость и силу. Они мечтали сделать свою Родину защищённой и мощной. Они хотели многого. И им выпало в жизни то, о чём пока только мечтали. Чуть позже и сполна.

А пока они изучали теорию, учились складывать парашюты, чертили, изучали основы аэродинамики. У Бориса в группе были самые лучшие знания, ведь он был увлечён авиацией по-настоящему, а впрочем, его успехи в средней школе были также замечательными, и в семье всерьёз обсуждался вопрос о будущей профессии. Университет - это просто решает любой вопрос: достаточно только выбрать факультет и специальность, и поступление будет возможным. Да, но как же тогда авиация?

В решение этой дилеммы грубо вмешалась война. Но по хронологии повествования об этом пока ещё рано.

В школе у Бориса было всего несколько друзей, но лишь с одним из них он любил проводить время, с ним они запросто болтали обо всём на свете. Парня звали Моисей Мазо. Он был также из семьи инженера, мама мальчика тоже преподавала в школе. В семье Мазо уже были два лётчика: Семён и Леонид, старшие братья. Они оба им завидовали, но не так уж, потому что была в каждом уверенность в том, что станут пилотами и уже на пути к этой профессии.

Перед последним выпускным экзаменом в школе друзья сидели на склоне укреплений и смотрели за реку. Перед ними раскинулась далёкая перспектива домиков, лугов, лесов. В одном месте между кустарниками проглядывала синева воды. Всё это знакомо с детства. Здесь, среди окопов и холмов, они несчётное число раз играли детьми, и казалось, что это всё никогда не уйдёт из их жизни.

- Как ты думаешь, война будет?

-Не знаю точно, но я надеюсь, что Гитлер не рискнёт напасть на СССР.

- Но ведь он захватил всю Европу, да и силы у него много, так что рискнёт запросто.

- А как же договор о ненападении? Так всё-таки политики не делают.

- Да ты что?! Как только ни начинались войны! Бывало даже по провокации, по предательству, по тайному сговору - война вообще - то дело грязное.

После последних слов товарища Борис подумал, ка умён его друг, как взвешены и точны его слова, и как бы хорошо быть на него в этом похожим. Моисей был силён и красив, уверен в себе и производил впечатление совсем взрослого человека. А накануне принесли «Правду», в которой писали, что все слухи о готовящемся нападении Гитлера на СССР являются вымыслами и даже происками. Однако Бориса эта статья не успокоила, и он продолжал постоянно думать об этом.

Далее они стали обсуждать перепрофилирование аэроклуба в авиационную школу, которое уже началось, и в связи с которым сюда поступили новые учебные самолёты У-1. «Утки» уже давно были сняты с производства, но в клубе их поддерживали настолько в идеальном состоянии, что просто пылинки с них сдували. И, тем не менее, в полётах бывало страшно. А у Бориса был лишь один полёт. И этот полёт он сохранил в своей памяти на всю жизнь, словно самое значимое событие, самый смелый и дерзкий из всех подвигов на земле. Как полёт Икара!

Было солнечное утро. Поначалу в груди пело: наконец! Подходя к самолёту, почувствовал нетвёрдость в ногах, и это передалось инструктору. Приняв ободряющие слова от инструктора и от девушки - техника, Борис успокоился. Сделал всё точно, «Уточка» задрожала, загудела и побежала по полосе, разгоняясь. Когда она оторвалась, даже не заметил. А как увидел, что земля оторвалась и пошла кругом, подумал: «Как же я научусь летать, ведь земля то уплывает куда-то вбок, то опускается, то приближается…» Полёт, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь, честно говоря, не стал прекрасным впечатлением. Вокруг обнимала пустота, простирала объятия голубая синь, стоял шум и в ушах грохотало, а при подъёмах и спусках обрывалось в организме сердце.

Вышел из самолёта и пошёл кривой походкой на ватных ногах. На разборе его полёт обсуждали мало. Всех новичков поздравили, пожелали удачи. Борис не успел похвастать перед роднёй и друзьями, так как был выпускной вечер, а через день случилось совсем другое событие.

4.

Война началась внезапно. Она сразу изменила планы и привычную жизнь. Уже через несколько дней после её начала город подвергся бомбёжке. Повсеместно были развёрнуты пункты противовоздушной обороны. Школу в спешном порядке переквалифицировали для подготовки военных лётчиков. Всех курсантов вызвали и направили тех, кто достиг мобилизационного возраста, кого куда - на фронт, в ПВО или в другое место по назначению. Курсант Борис Гендельман направлялся в небольшой город под Воронежем в распоряжение находящейся там военной авиационной школы ВАПШ.

Начиналась новая страница его жизни.

Распорядок дня был жёстким. Вставали в три утра, спеша за рассветом. Гимнастика, умывание, завтрак. К полёту готовили самолёты. Привозили на лошади бочки. Бензин сначала переливали в вёдра, потом поднимались на стремянки и заливали его через воронки в бензобаки. Работали в парах. Борису в напарники достался Витя, спокойный хлопчик - белорус, его земляк. Виктор так же, как и он, был восемнадцатилетним. Он рвался на фронт и очень сетовал, что не учится на лётчика, а лишь помогает учиться другим. Витя курил, а это строжайше воспрещалось. Витя был постоянно раздражён, общаться с ним было трудновато. А как они отмывали самолёты: при работе двигателя масло разбрызгивалось и появлялась масляная плёнка. Такой самолёт старший техник не принимал. Отмывали тряпкой, обмакнутой в ведро с бензином. Хорошо ещё это происходило летом и осенью, ну, а как пришли холода… руки костенели, белели от бензина, а бросать было нельзя. Пока курсанты летали, наступал отдых. Только его можно считать отдыхом с большой натяжкой. Курсанты с головой уходили в изучение двигателя, и присутствие техника рядом было необходимо. К зиме вставать стали позже, но холода и морозы принесли с собой много новых трудностей. Например, запуск двигателя. Масло разогревали на печке, горячим заливали, на водогрейке разогревали воду и заливали в радиатор. Винт крутили вручную, потом шприцем через клапаны заливали бензин. Многое из этих хитрых операций изобреталось здесь же, прямо среди чиста поля. Самолёты ночевали в ангарах. Их выкатывали и откатывали всей бригадой: трое брали хвост на плечо, остальные - за плоскости, и «Эх, дубинушка, ухнем! Эй, родимая, сама пошла, подёрнем, подёрнем, да ухнем!»

Трудно было ребятам. Очень трудно. Никто даже не смел роптать или плакаться. В редкую свободную минутку никуда из казарм не уходили: только бы письмецо написать и выспаться. А белорусским хлопчикам и писать-то было некуда. Их города и сёла уже давно был под фашистом, а те смели и сожгли дотла и хаты их, и жнивьё, и родичей. Если у белорусов были хоть какие-нибудь шансы остаться в живых, то у еврейского населения - никаких! Их ждали только газовые камеры и пытки не на выживание.

Как тяжело было Борису осознавать это. Устав донельзя, он засыпал сразу, едва голова касалась подушки. Но мог проснуться внезапно, в любом самом глухом часу ночи и со стуком сердца вспоминал о матери и бабушке: что с ними и где они, родные и любимые.

Так продолжалось долго: лето, осень, длинная зима. А когда снег начал темнеть и покрываться мелкими сосулечками, стал стремительно приближаться сюда фронт. До сего дня было только отступление наших, только шествие фрицев на восток. Хорошо, что Москву отстоять сумели. Борис читал все сводки с фронтов и слушал радио. Он был рад тому, что его тяжёлый труд также служит обороне Родины. И всё же: где же мама?

5.

А с родными было следующее. В день начала войны в городе началась мобилизация. По улицам туда и сюда шло сразу очень много встревоженных и мрачных людей. Некоторые спрашивали друг друга, где находится призывной пункт. Слышалась русская и белорусская речь. А к вечеру над городом пролетели незнакомые самолёты. Началась бомбёжка. Эвакуация, вернее сказать, бегство, происходила стремительно. Мама с бабушкой тоже собрались уходить. Стало ясно, что война очень скоро придёт в эти места. Если уже в первые дни вражеские самолёты проникли вглубь страны на 500 километров, если их не смогли остановить ни на границе, ни войска противовоздушной обороны, значит, натиск врага очень силён. Через три дня через город потянулись беженцы. Это были совершенно разные люди - на лошадях с повозками ехали степенные ортодоксальные евреи в шляпах, с детишками, которые смирно сидели на узлах со скарбом и не шалили; шли машины с гражданками в дорожной одежде и их детьми; шли пешие, катили коляски, багажные тележки и просто несли чемоданы в руках. Некоторые женщины были очень красиво и дорого одеты, с модными причёсками, в шляпках, накрашенными губами. Но в облике этих совершенно мирных граждан проглядывался страшный оскал войны: все они снялись с мест жительства и шли в неизвестность, их гнала война, которая стремительно приближалась. Начались бомбёжки, появились первые жертвы. На Смоленской дороге встречались два потока - навстречу беженцам ехали грузовики с солдатами, шла военная техника. Шли и пешие гражданские мужчины и парни, которые именно сейчас перестанут быть простыми рабочими и колхозниками, а станут солдатами, как только дойдут до своих призывных пунктов. Фашисты отчаянно бомбили смоленскую дорогу. Как только раздавался звук летящих самолётов, все сбегали с дороги и старались укрыться в реденьких лесочках и посадках. А после бомбёжек страшно кричали и плакали те, у кого убили родных. Нужно было их оплакать и достойно похоронить, а как?.. А как после этого быстро обрушившегося горя продолжать идти?

Казалось, что на землю обрушился сам ад.

Вот в такой страшный путь тронулась семья Бориса через четыре дня после начала войны. Перед тем, как тронуться, к ним приходили многие из приятельниц и дальних родственниц. Они обсуждали, что делать, кто-то сомневался. А одна тётушка напомнила: много веков назад произошло с еврейским народом изгнание со своей земли, и сказала, что когда - никогда, а история повторяется, и потому надо принять произошедшее. Как должное.

Они пошли вдвоём. По дороге познакомились с идущими из Минска дедушкой Осей и Ривой, его женой. Далее пошли вместе. У тех ко времени встречи почти закончились продукты. Вместе они решили свернуть с тракта и идти по параллельным сельским дорогам. Так и сделали. Заходили в деревни, где просились на ночлег и покупали продукты у граждан. Сельские жители не собирались уходить, молча и безропотно оставались они на откуп грядущему. Хотя точной информацией не обладал никто, о приближении беды знал каждый. Понимали, что вскоре им не нужны будут советские деньги, что сюда быстро приближается страшный враг, что идёт сама смерть. Каждый новый день прибавлял им тревоги. Но сделать ничего было нельзя. А бежать всё равно не хотели, так как никогда не уезжали из своих родных мест и даже не представляли, как это может быть. И даже продолжали работать в колхозе.

Однажды состоялся такой разговор.

- И куды ж вы, милые, идёте?

- Да сами не знаем куда. На восток…

- А тамо кто у вас есть?

- Есть, но мы не найдём их, наверное, они в Москве.

- Як вы до Москвы и идите. У Москве - то, поди, покойней. В Барысау пришли фашисты, а у Москву ж их не пустят.

- А мы же не дойдём до Москвы-то, пешком.

- Ёй, божечки, так тады оставайтесь. Места хватит. Оставайтесь.

- Ох, спасибо, но мы, извините, не можем. Завтра пойдём.

- Ну-у, пойдёте? Ну, добре. Даст бог, куды дойдёте.

Вот так, в неизвестность они и шли. Уже в июле они услышали дальний гул артиллерии не справа, а слева. Подумали, что неприятель идёт также и по Витебской дороге. Если бы они знали, что такой же ад стремительного наступления развёрнут Гитлером одновременно во многих местах! Тогда они пошли наугад, предположительно на юго-восток, и через два дня забрались на какую-то эмку, которая уже побывала под бомбами, затерялась в неразберихе отступления, и её водитель совершенно не знал, куда ему ехать и что делать, когда опустеет бак. Бензин закончился за Оршей. На небольшой станции стояло несколько поездов, которые привезли солдат и технику, а теперь к ним цепляют дачные вагоны санитарного поезда. Именно здесь они узнали о реальных событиях на фронте, и эти вести их не обрадовали. Все четверо быстро запрыгнули в теплушку и уснули, уж очень сильно давала о себе знать усталость. Когда проснулись - даже не поняли. Поезд стоял. Выглянув, удивились изменению окружающего: также стояли поезда на путях, также шла вокруг погрузка - разгрузка, также сильно хотелось есть, но станция была другая. Они даже не заметили своего перемещения. Поочерёдно вылезали, отбегали в сторону, опасаясь заблудиться и отстать. Узнали название станции: Сухиничи, но не центр, а где - то на окраине.

И вскоре поехали, куда - не ведомо.

6.

Весной усилились авианалёты немцев. Шла эвакуация заводов и фабрик. Авиашкола тоже готовилась к переезду. Лётчики, едва налетав положенное число учебных вылетов, отправлялись на фронт. Вышел приказ и на Витю. Накануне отъезда он пришёл к Борису в барак прощаться.

-Уезжаю, вот. Буду теперь работать на фронтовом аэродроме.

- Удачи, Виктор, береги себя!

- Да я ж техником буду! А если бы моя воля, я бы гадов… Душил бы! Вон у меня яка жменя!

Он сильно сжал ладонь в кулак и потряс им в воздухе.

Ребята обнялись на прощание. Ранним утром Илы отправились на военный аэродром, расположение которого было никому из них неизвестно.

А Борис приступил к подготовке школы к отъезду в тыл. Работали весь день, грузили, отправляли, а вечером налетели мессершмидты и разнесли в клочья бараки, полосы, ангары. А чёрные воронки были как раз на тех местах, где ещё вчера спали они с ребятами и где прощались. Через несколько секунд за последней бомбой в отдалении сдетонировал запас солярки, подняв высоко в воздух огромный чёрный гриб, быстро растущий в вышине на фоне догорающего оранжевого заката. Как узнали позже, в тот же день бомбили и авиазавод, на который сбросили большое количество тяжёлых бомб.

Всё. Оставаться здесь было уже незачем. Как говорится, убрались вовремя. Поутру погрузились на платформы подогнанного поезда и поехали в тыл, где Борис никогда не был. В тыловом городе предстояло перераспределение вывозимого, поэтому точно, где будет проходить дальнейшая служба, не знал никто. Они ехали на открытых платформах, установив дежурство, чтобы, сменившись, поспать в пассажирских вагонах, которые прицепили на крупной узловой станции.

Борис пришёл в вагон на небольшом полустанке. В вагоне было нестерпимо жарко, тесно, душно. Ехали раненые воины после госпиталя, старики, дети, подростки, женщины. Сидели плотно, плечо к плечу. Все верхние полки были заняты. Втиснувшись между двумя девушками, Борис запрокинул голову на перегородку и закрыл глаза. Он даже пожалел, что не пристроился спать прямо на платформе. Вокруг лилась непрерывная речь, в которой перемешивались украинские и южно-русские диалекты. Если прислушаться, то в каждой группе говорили о своём, но всё же об общем - о том, какое горе принесла людям война. О бомбёжках, о голоде, об эвакуации, о приближающемся фронте. Те, кто ехали с Ростовской области, ушли прямо из-под немцев. Многие потеряли близких, кто на фронте, а кто и дома. За год без малого война наделала столько горя, что его хватило на всех граждан огромной страны. У некоторых даже не было слёз, чтобы от этого горя плакать.

Борис слушал, не вникая в смысл разговора. Вдруг сказанное сидящим напротив подростком заставило его быстро поднять голову и открыть глаза.

- Я там доучусь и пойду в военное училище. У меня оценки все хорошие.

- А школа - то где сейчас ваша?

- Школа осталась, а учителя все эвакуировались. Они у нас итак были почти все приезжие.

- Откуда же?

- Да из разных мест. Вот по литературе, например, была учительница очень хорошая, так они из Белоруссии к нам добрались, с матерью. Беженцы. Они вообще пешком шли, ничего не ели.

- Да-а, вот оно, горе. А мы вот теперь тоже бежим.

- А она рассказывала, как война у них начиналась, как с первого же дня были бомбёжки.

- А как же те, кто остался? Не все же убежали.

- А они там у себя воюют. Кто не на фронте, так те в партизанах сейчас. Да, кстати, мы с этой учительницей газету читали, про партизанку Таню, она никого не выдала и её казнили.

- Молодец эта Таня! Жаль таких молодых. Я тоже читал эту газету.

- А нам Эмилия Моисеевна сказала, что любовь к Родине в решающий момент даёт силу и бесстрашие.

Борис мгновенно оторвал голову от стенки и открыл глаза. Только теперь он увидел говорящего. Это был подросток лет тринадцати, светленький, скромный, с умными серьёзными глазами. Один из тех, кого война сорвала с учёбы и погнала в неизвестность навстречу с лишениями и тревогами.

Борис взволнованно подался к мальчику всем корпусом и начал расспрашивать о матери, он даже не сомневался, что это о ней говорил мальчик. И, тем, не менее, он с особым душевным трепетом выяснял все детали, от фамилии до привычки поправлять волосы. Да, это она, конечно. И бабушка с ней там… А где, собственно? Ведь и там, в той станице, сейчас немцы!

Мальчик обстоятельно объяснил, что эвакуация в станице прошла организованно и быстро. Детей до шести лет вывезли вместе с детским домом, граждан отправили через эвакопункты, что многие уехали к родственникам. Со знанием дела он рассказал, что найти учительницу можно, написав письма в областные эвакуационные службы, где есть много сведений.

Через четыре дня эшелон прибыл в тыловой город, куда и направлялся. Началась новая страница жизни. Оттуда во многие города от Москвы и до Урала полетели письма с запросами, письма тревоги и надежды.

7.

На гору от небольшой речки взбегал незнакомый город. Напротив аэропорта на той стороне стояло несколько больших старинных зданий. Остальные дома представляли собой простые деревянные одноэтажные постройки. Сразу вспомнилась своя родная река, краше которой, наверное, нет на всей планете. Позади аэропорта и сбоку тоже протекали реки. Аэродром располагался там, где раньше проходили стрельбища: место низкое и ровное. Что он знал раньше об этом городе? Да почти ничего. Грустно и одиноко, кроме того, непривычны и непонятны новые обязанности. Они доводили вышедшие с ремонта самолёты до лётного состояния и провожали их на фронт. Обслуживали и транспортные самолёты.

Неизвестны были новые адреса эвакуированных авиазаводов, где выпускали военные самолёты. Было видно, что идёт упорная работа по их совершенствованию, во всём чувствовалось, что над этим работают настоящие авиаконструкторы: то менялись орудия, то броня, то модификация (наряду с одноместными появились двухместные, на которых имелось место для стрелка). Орудия на раненых были сняты. Консольные, крыльевые пушки, пулемёты - всё это установят на военных аэродромах. Также пустыми были и контейнеры. Встречались самолёты, которые получили в процессе службы простые поломки, без ранений. Иногда разрушались клеевые швы, обрывались заклёпки, выпадали подшипники креплений элеронов. Рассказывали, что нередко самолёт сажали прямо на брюхо. Он при этом, конечно, ломался, но поломки такого рода устранялись прямо в полевых условиях.

Рабочие птицы войны!… По ту сторону фронта неприятель также уважал эти самолёты, вернее сказать, он их боялся, о чём красноречиво говорили специфические прозвища советских самолётов. Раненые птицы - пожжёные, со сломанными крыльями, с оторванными хвостами - доставлялись на старинный мирного назначения завод. С платформ поездов на небольшой станции их привозили по рельсам. Они проходили ремонт, а затем их привозили на аэродром большими грузовиками. И после этого они попадали в руки молодых парней, в умные и заботливые руки. Своим лётом уходили на военные аэропорты. И снова на фронт. Такое уважение вызывали эти фронтовые стальные птицы, словно это были настоящие воины, храбрые и непреклонные, на которых каждый причастный человек надеялся, как на саму победу.

8.

Постоянно слышались рабочие шумы паровозного депо и железнодорожной станции: передаваемые по громкоговорителю распоряжения железнодорожных диспетчеров, паровозные гудки, звон сцепок. Это дорога юг-север вливалась в большую магистраль на Москву и на Куйбышев, и далее на восточные тылы пылающей войной родины. Привычные слова, сигналы и гудки сильно будоражили душу выросшего на станции юноши. Особенно ночью, когда усталые техники ложились на свой тревожный отдых. За две недели ни один из них не сумел выбраться в город, который, словно декорация, стоял перед ними в тонком тумане осени.

В декабре рабочих и техников стали отправлять в командировки на станцию куйбышевского направления: началась заготовка дров для аэропорта. Жили в маленькой деревянной школе. Половина школы продолжала учить детей, у них был главный вход и три классных комнаты. Учёба проходила в две смены. Обе смены зажигали керосиновые лампы, ибо начинался самый тёмный период года, шло к солнцестоянию. У авиаторов были две комнаты, в одной из которых расположили кухню. Ходили через боковую дверь, возле которой в снегу стояли лыжи. В маленьких сенцах лежали пилы и прочее оборудование. Работали без перерыва в течение светового дня, затем готовили, ели и ложились. Читали газеты.

Однажды случился такой сильный мороз, да ещё с ураганным ветром, что было разрешено в лес не ходить. Однако отдыха не получилось. В сильно натопленной комнате было душно и смрадно от сушившейся одежды. Очень тревожно было на сердце. Сводки с фронта передавали о продолжавшихся отступлениях Красной Армии. Техники занимались обычными для этого тревожного времени: читали газеты, чинили одежду, спали. Завывал ветер, гудел в проводах и в трубе. Борис испытывал такую тревогу, что не мог ничего делать, даже сидеть на месте. Он оделся, глубоко на лицо надвинул шапку и вышел прямо в круговерть колючего снега. Пошёл в сторону станции. Несколько рабочих, среди которых угадывались закутанные женские фигуры, расчищали пути от снега. Больше никого. В избах станционного посёлка горели слабые огни. Страшная, тягучая тоска не только физической болью давила сердце, она выла в проводах, колола глаза и щёки, заполняла собой всё пространство. Одиночество и страдание гнали молодого человека по улице замёрзшего посёлка. С удивлением он увидел, что в окне старого вросшего в землю дома, где располагалась библиотека, горит свет. Зашёл. Осмотрелся. Как сладко пахнут старыми книгами! С детства знакомый запах. У печки на корточках хлопотала девушка, она разгребала в ней кочерёжкой. Поздоровались, и девушка распрямилась, подошла к стойке. В свете керосиновой лампы он разглядел её лицо: не красавица, но умный взгляд карих глаз приковывал взор. Каштановые косы корзиночкой уложены на шее. Мода предвоенных лет. Стало любопытно: работает в библиотеке, наверное, много читала, можно поговорить, интересно, училась ли где.

Молодость!.. Даже в самое суровое время, когда, казалось бы, должны притупиться все эмоции и чувства, не место им в страшных наполненных смертью и страхом буднях военного времени, молодость берёт своё. Каждому юному сердцу хочется романтики, мечты, любви. Где придёт это прекрасное чувство - неважно: в заснеженном безлюдном посёлке, в землянке, в теплушке… Это чувство сразу сделает всё окружающее красивее, интереснее, оно вдохновит на стихи и на подвиги, даст силы терпеть и ждать.

Анна… После средней школы отличница и умница поступила в педагогический институт на учительницу русского и литературы. Она с большим интересом училась, занималась комсомольской работой. Собирались в экспедицию, чтобы изучать диалекты и народное устное творчество. Но тем летом грянула война. Учёбу пришлось прервать: на фронт ушёл Николай, старший брат, было жалко мать и её больную сестру, которые всегда были её единственными близкими на всём свете. Как и все, она думала, что война очень скоро закончится и всё вернётся на круги своя.

Молодые люди проговорили два часа подряд, не заметив этого. Печка протопилась, в ней погасли последние искорки. Тяжёлый и долгий зимний вечер перешёл в ночь. Они вышли на улицу и побрели в сторону старых бревенчатых домов, позади которых высились громадные сосны. Невозможно было расстаться, хотелось продолжать рассказывать друг другу о событиях в жизни, и даже порванные планы стали казаться ещё действующими, на пути к осуществлению. А какие у каждого из них были планы? Да простые: Анне учиться и работать, учить сельских детей, Борису - а Борису летать. А ещё у них была общая мечта, общая для всех граждан советской страны - чтобы закончилась победой война и чтобы были живы родные.

Несмотря на поздний час, они вместе зашли в квартиру, где жила девушка. Было очень тепло, но две фигурки за столом укутаны в шерстяные шали. В свете керосиновой лампы Борис увидел, что они занимаются до удивления мирным делом, самым мирным делом на свете: они лущили орехи. На столе лежала горка лаково блестящих, манящих к себе лесных гостинцев (именно гостинцами представлял их Борис потому, что всегда получал их в каждом новогоднем подарке). Когда их доставали из лежащего на табуретке мешочка, они очень приятно постукивали друг о друга. О, какое восхитительно мирное занятие было у двух простых русских женщин этим студёным поздним вечером!

За разговором выслушал рассказ про Николая, брата Анны.

- Перед самой войной его призвали. Радовались, что будет служить в Красной Армии, он и сам хотел.

- Где воюет - не пишет, видать, им не велено. Пишет, что с ним вместе много земляков служит, которых набирали здесь неподалёку, в Селиксе.

- А как ты думаешь, война скоро кончится?

- Не знаю. Сейчас сражения в Сталинграде, на Волге. Отстоят Сталинград - победа будет скоро.

С того дня каждым вечером он бывал в этом гостеприимном доме, сидели вместе, вчетвером, за этим самым столом, ели приготовленную в русской печке кашу с коричневой корочкой, очень вкусную, перечитывали Колины письма, смотрели его тетради и альбомы с рисунками и слушали рассказы Бориса о его семье.

9.

А вскоре после Нового года произошло долгожданное событие, которое снова потрясло ставшие привычными будни. В отряд приехал аэропортовский начальник и привёз Борису официальное сообщение о том, что «эвакуированные Гендельман Эмилия Моисеевна и Пигалевская Софья Семёновна находятся…» и назывался точный адрес посёлка, улица, номер дома в этом посёлке. Это же соседняя область! Захотелось бежать туда прямо через лес, прямо по одной из проложенных дровяными подводами дорог. Быстро написан рапорт, подан этому же начальнику. Тот отпустил, дав четыре дня, и предупредил о невозможности опоздания даже на несколько часов. Бегом за лыжами, бегом на лыжах, сквозь пургу, по серпантину дороги… Вот пролетели три деревни, а вот и городок на большом тракте. Нужно ехать на попутных. Пока Борису везло. Он легко проделал этот путь - лыжами, полуторкой, ехавшей из областного центра, по узкоколейке на платформе грузовой «кукушки», на которую набилось людей в несколько раз, чем масса самого груза, поездом до узловой станции, через коменданта до нужного посёлка. Ничего не ел, не пил в пути, но голода и не чувствовал, ему лишь казалось, что едет он слишком медленно, и надо выскочить из вагона и бежать на коротких самодельных лыжах впереди поезда. На крупной узловой станции несколько человек пытались пробиться в комендатуру. Но принят был только он один. Он один и получил разрешение на посадку в ближайший поезд на Куйбышев, в составе которого было два пассажирских вагона. Поезда шли в одну сторону, через каждые 10 минут. Их тянули сцепленные паровозы. Днём и ночью шли по железным дорогам страны тяжёлые составы, они обеспечивали фронт техникой, орудиями и продуктами.

И вот Борис идёт по улице, начинающейся от вокзала. Один дом, другой дом, третий… Отсчитывая дома, он забыл посмотреть на их нумерацию. Это ему было совершенно не нужно, в незнакомом посёлке его вела интуиция.

- Иди, иди, хороший! Ой, ты мой хороший! Ну, иди, иди.

Низкий ласковый голос, раздававшийся по ту сторону забора, мог принадлежать только одному человеку на свете - бабушке. Когда он заходил в калитку, пёс, с которым она говорила, уже развалился посреди дороги, подставляя живот для прутика. Она его и щекотала, и ласкала, и говорила с ним особым «собачьим» голосом. Эта манера была ему хорошо знакома.

Две секунды - и вот она уже в объятиях родного внука. Идут в дом. Его кормят вкусной варёной картошкой. На стол поданы солёные огурцы, пареная до коричневой корочки медовая тыква, налит мутный морковный чай, достаются из мешочка, сшитого из старенькой наволочки сухари. Здесь же возле них любопытствуют две маленькие девочки, которым бабушка предлагает то одно лакомство, то другое. Других взрослых не было.

- Бабушка, ну, где мама?

- Мама на работе, она на швейной фабрике шьёт, там все наши женщины работают. А я вот с детьми сижу, еду варю. Скоро придут уже. Дождёмся.

- Ну, как вы, как вы выбрались?

- Э-э, так это слишком долго рассказывать. Ты про себя скажи. Как ты нас нашёл?

- С трудом, баб. Я за вас так боялся, я за себя никогда не боялся. Ба-аб? Поедете со мной? Я за вами приехал.

- Сейчас, Боря. Сейчас мама придёт с работы, тогда и решим.

Не сейчас, а очень поздно, часа через три только с работы пришли работницы - четыре женщины, две молодые, лет по тридцать, и две постарше, как мама. И ещё пришла мама… Самая дорогая мама на свете.

Женщины мылись, ужинали, укладывали спать своих дочек и ложились сами. Все они были эвакуированными из Белоруссии, приехали вместе со швейной фабрикой. Их расквартировали в эти вот пристанционные бараки, подселили к ним беженцев и других эвакуированных, и вот они живут дружной семьёй по законам тылового братства.

Остаться или ехать с Борисом, в зиму, в неизвестность - вопрос решался только так: ехать, причём с ним вместе, пусть даже всё будет труднее и хуже.

Ранним утром, когда мама собиралась на работу - отпрашиваться у руководства, в комендатуру, бабушка собирала на стол. А Борис только проснулся. Впервые за два года войны он хорошо поспал. Можно сказать, что спал он сладко. Из-за чёрной голландской печки одна с одной стороны, другая с другой, выпрыгивали две малышки. Как два чертёнка. Они громко кричали какой-то клич: «Ими Масе! Ими Масе!» и с хохотом прятались, чтобы, словно на пружинках, выпрыгнуть снова.

«Эмилия Моисеевна», - пояснила бабушка.

И вот они уже идут с узлами, с чемоданами на вокзал. Их провожает только Барбоска. Девочек пришлось отвести в детский сад неподалёку. Жаль, толком не успели даже с ними проститься. И с их мамами тоже. А время, между тем, неуклонно отсчитывало Борису последние сутки. И нужно во что бы то ни встало успеть вернуться на место лесозаготовок. Опоздание недопустимо.

Комендатура, ожидание поездов, разрешение… Пока они едут вместе, но далее им предстоит разлучиться: мама с бабушкой поедут до следующей крупной станции, до Рузаевки, а после уже как-нибудь до этого города, а там в аэропорт. И ждать. А Борису лучше спрыгнуть на маленькой станции со смешным названием Ночка и хоть бегом, хоть кувырком, но добираться до пункта лесозаготовок во что бы то ни стало и как попало, только чтобы вовремя.

10.

Отгремев, тяжёлый состав скрылся в посадках, оставшись в воздухе сплошным железным гулом. Немного назад по рельсам - и начинается насыпь для узкоколейки, к забору прижавшиеся лабазы и склады. Это вотчина другой железной дороги - узкоколейной ветки, по которой издавна возили на хрустальный завод сырье для него и топливо. Теперь эта почти игрушечная железная дорога стала служить пассажирским перевозчиком для людей, которым было необходимо попасть на вокзал из райцентра или наоборот. Дорога бежала густым лесом, миновала все сельские пункты и всего лишь через час выныривала из леса позади заводских корпусов. Жители окрестных сёл могли лишь наблюдать тонкую струйку дыма над лесом, да слышать иногда тонкий голосочек гудка. Тем не менее, набивалось порой столько народу, что даже сесть, свесив ноги, не усядешься.

Однако, как сказала женщина -железнодорожник, все кукушки ушли на ту сторону. Ждать было нечего. Борис надел свои короткие лыжи и помчал в сторону вокзала. Никого. Только одна повода с санями стояла возле небольшого привокзального магазина. Помчал по дороге. Начиналась метель. Если поначалу она залепляла глаза и продувала уши, то через час где-то она сделала дорогу непроходимой для любого транспорта, вдоль неё вытянулись косые барханы плотного колючего снега. Идти на лыжах - дело трудное. Но главное - совершенно бесполезное, ибо впереди было сто с лишним километров и 20 часов свободного времени. Зная всё - сколько времени идти, каков километраж пути, человек, пустившийся в дорогу, был бессилен её преодолеть, так как это было выше его сил. А силы его и вовсе покинули. Неоднократно останавливался, поправлял шапку, поднимал ворот бушлата. Вновь шел, останавливался… Шёл. Пять часов без еды и без отдыха - и вот потянулась длинная, в одну улицу, деревня Малая Пёстровка. Малая! Ничего себе! Идти по ней - это час, другой, а то и третий. Никого на улице, да и метель не прекращалась, почти всё было занесено снегом, приземистые дома - по крыши, дорога - до отвалов. И что же будет дальше? Он шел уже автоматически, двигались только ноги. Усталость чувствовалась во всём теле. Стало казаться, что его поясница и крестец опустились куда-то в ноги. Мысли о возможном опоздании уступили первенство мыслям о том, где и как можно ему немного отдохнуть. Так он вошёл в большое районное село, славящееся своим стекольным и хрустальным производством. Отсюда в войну поставлялось оптическое стекло на все военные приборы - прицелы, бинокли. И надо было узнать, какое здесь сообщение с большой дорогой государственного значения и с областным центром. Дошёл до центра, нашёл военкомат, объяснил всё дежурному. Решилось: на рассвете в областной центр должны пойти машины с военным грузом, нужно только решить вопрос с расчисткой пути. Это будет очень рано. А сейчас спать. Словно подчиняясь приказу, Борис уснул на скамье, больше он ничего не помнил. Ранним утром, когда ещё не было на рассвет ни малейшего намёка, он проснулся, вскочил и подошёл к дежурному. Точно, минута в минуту. Всё: едут. В назначенном месте стояла непонятной конструкции машина - по характеру - гусеничный трактор, но в агрегате с ним сцеплен какой-то широченный кузов, похожий на огромный лафет. Вокруг этой техники стояли военные, лежали деревянные ящики с грузом. Вот на этом самом транспорте они и поехали. Сидели на ящиках плечом к плечу, ни встать, ни привстать было невозможно, так как даже при низкой скорости у них не было ограждения. Пурга унялась, мороз ослабился. Всё было белым-бело, мутно бело и ничего почти не видно. Через пять часов такого пути Борис почти доехал до своей станции, проделав остаток дороги на лыжах. Доложился - и на работу. В лесу беспрестанно думал о родных. Доехали они или нет? А если доехали, то где сейчас? Как они спали и что ели?

На следующий вечер, отпросившись до утра, с платформами дров он едет в город. Бежит в аэропорт. Сразу же находит маму и бабушку. Они здесь уже давно, их расположили в одном из бараков. С ними женщина из хозяйственной части. Времени очень-очень мало.

- Вот вам ключ и адрес. Будете жить в доме нашего техника. Он один жил, не знаем, где у него родные. А сам умер недавно, как раз перед вашим приездом. Идите, дорогие, пока там поживите.

Женщина объяснила, как проще добраться до Терновки, пригородного села, которое здесь неподалёку, особенно, если идти прямо по льду замёрзшей речки. И как найти этот дом.

Отправились. Через час не без труда они нашли нужную улицу, тот самый осиротевший дом, отперли, внесли вещи. На большее у Бориса уже не было времени. Вот он бежит уже обратно. А бежать-то надо не до ближней, а до другой станции и там как-то садиться на грузовой поезд.

Ну, что ж, хоть и тяжело всё это, но в целом удачно. И так к утру он снова с трудом поспевает на работу.

12.

Следующий день забрезжил поздно. Слабый рассвет, метель, воет в проводах сильный ветер. Казалось, что зима пришла сюда навечно. А ведь здесь не фронт, не бомбят и не стреляют. А каково сейчас тем, кто на фронте, а ещё хуже, наверное, тем, кто в оккупации или в осаде. Два великих города сейчас в огромной беде - город Ленина и город Сталина. Два города именно сейчас сражаются, стоят насмерть против такой страшной смертельной силы, что никогда ещё не было в истории народов. Это наша священная война, и в ней нам будет победа.

И он вновь вечером бежит на станцию, чтобы доехать до родных, проведать их и к утру опять вернуться. Борис попросил один день увольнения по семейным обстоятельствам и получил этот день.

В Терновке поздний вечер. В некоторых домах свет не горит, то ли люди спят, то ли эти дома стоят безлюдные. Борис шёл по той самой улице, на которую накануне отвёл маму и бабушку. Без всякого сомнения: это та улица, ведь со стороны реки сразу в неё и входишь, затем идёшь, не сворачивая. Да, но где же тот дом, не дошёл разве? С недоумением он отметил, что слишком долго уже идёт по одной и той же улице, а того дома всё нет и нет. Так и пришлось свернуть на параллельную, пробежать её, потом ещё одну. Ну, вот тот самый, кажется, дом. Да, это он: с высоким крылечком, три окна на улицу, ворота тут вроде бы были… Но почему так завален подход к дверям дома, почему не только не расчищено, но и даже нет ни одного следа? В окнах мрак… С тревожным сердцем Борис подошёл к калитке, потом взошёл на крыльцо и постучал.

- Кто?

Он не ожидал, что в доме кто-то есть, постучал только от того, что нет другого варианта. И вдруг раздался голос бабушки.

- Баб, открывайте, это я, Борис.

- Сейчас, сейчас. Ой, батюшки… А мамы-то нет дома.

- Что такое?

Тревога вновь физической болью полоснула по сердцу. Бабушка рассказала, что вчера вечером, когда он внёс вещи и он быстро побежал назад на станцию, они не смогли ни света зажечь, ни найти каких-нибудь спичек. Так и уснули под ворохом тряпья, прямо в одежде на кровати. Наутро, когда выла и бушевала метель, мама вышла, чтобы поискать у соседок спичек, осмотреться, взглянуть хотя бы, куда их занёс ветер военных странствий. Вышла - и целый день её понапрасну ждала бабушка. Куда делась - неведомо. Сама же бабушка и вовсе никуда не выходила. Она даже ничего и не ела, сидела только в этой чужой холодной постели и плакала.

13.

Есть, о чём плакать: с тех пор, как в июне 1941 года они покинули свою уютную и родную квартиру в белорусском городе, обе женщины скитались по дорогам, не раз испытывая свою судьбу. Случайные люди помогали им, они помогали другим таким же скитальцам. Немало им встречалось на пути по мукам людей хороших, наверное, благодаря им они и остались живы. Сколько раз испытывала их война на прочность! Когда случайный поезд завёз их по южной дороге в сторону Ростова, они оказались в большом селе Салы. Мама устроилась работать в школу, жили тяжело, но как все. Ходили на строительство укрепительных сооружений. Но сюда стремительно приближался враг. Авианалёты нещадно истребляли населённые пункты. Такие массированные удары! Даже посильнее тех, что были под Смоленском. Они прятались в руинах. Однажды едва спрятались: по разрушенным улицам селения, совсем рядом ехали мотоциклы, на них сидели вооружённые люди, они заходили в уцелевшие дома, слышалась речь на неизвестном языке… Вообще было что-то ужасное и непонятное! Наших самолётов совсем не было ни видно, ни слышно. Одни фрицы! А какие шли слухи! Что расстреляли всю очередь стоявших за хлебом, что убили мальчика, защитившего своих голубей, что здесь командуют то ли венгры, то ли румыны. Теперь понятно, почему их речь была никому не знакома!

Но им повезло. Они сумели уберечься. А вскоре Ростов был освобождён нашими войсками. Но весной 1942 года Гитлер приказал выйти на Кавказ и к Волге в районе Сталинграда. Сюда было направлено множество дивизий. Именно через них шёл этот вектор огромной вражеской силы. Они эвакуировались и попали в небольшой посёлок под Куйбышевым, где через несколько месяцев их и нашёл Борис. И вот они вместе. Но мама вдруг пропала. И это в тыловом городе, среди метели, на тихой и безлюдной улице. Не знали, что и думать.

Как разрешилось чуть позже, мама пошла по соседним домам, но они оказались все пустыми и запертыми. Она шла от дома к дому и поняла, что заблудилась: адреса не помнит, с улицей запуталась, на вид дома этого не знает. Куда идти? Её приняла одна семья: накормили, обогрели и спать положили. И вот целый день проспав, она в сопровождении мальчика пошла искать затерявшийся дом. Опять же люди помогли, подсказали. Счастливо кончилось.

Весь следующий день Борис, мама и бабушка обустраивали это новое пристанище. Нашлось в доме многое: и продуктовые запасы, и керосин, и спички, и лампа, и посуда. Много чего есть в этих старых домах, переживших своих хозяев. Человеку свойственно окружать своё пространство предметами быта, вещами. Какой-то пассивной памятью живёт нажитое добро за своих ушедших в иной мир хозяев, и очень хорошо, что новые люди дадут вещам ещё побыть, послужить, пригодиться.

14.

Началась новая жизнь. С этого момента они будут ещё больше мечтать о победе. Только скорее бы! За день до Нового года, Борис, приехав, с удивлением узнал, что мама работает в школе, совсем рядом с аэродромом, на берегу реки. Они оформили карточки и обустроились. Теперь будут с ним рядом.

Начало февраля ознаменовалось долгожданной победой в районе Сталинграда. Бои унесли тысячи жизней, которыми заплатили за миллионы миллионов новых жизней, настоящих и будущих. Жизнями за жизни. И во имя жизни. Впереди только победа!

Невысокий молодой человек стоял среди сосен и смотрел в далёкое голубое небо. Январское солнце не грело, через рукава и полы полушубка пробирался холод, но он продолжал стоять, опершись на лыжные палки. Рассматривал неяркую синеву, которую каждая крона разделила по справедливости, так, что кусочек её достался каждой.

Шёл февраль сорок третьего года. Мечты стали сбываться.

Да. Не совсем так сбылась мечта Бориса, как - летать, крутить в синеве небес фигуры высшего пилотажа и брить головы изумлённым зрителям. Взамен ему выпала тяжёлая доля таскать стволы по глубокому снегу, укладывать их на сани, грузить на платформы, отмывать броню самолётов, смазывать, толкать, часами копаться в авиамоторах, делать самую разнообразную нелёгкую работу, чтобы могли летать другие. Но без такого незаметного для других труда авиационного техника военного времени никаких полётов вообще и быть не может.

Он думал о том, что скоро весна, что война скоро кончится, что будут новые самолёты, и что человек может летать, побеждая природу силой своего разума. И побеждать несметную вражескую силу ценой своей любви к стране, к родным, к матери.

15


© 2010-2022