Реферат на тему Образ Воронежа в лирике Мандельштама и Ахматовой

МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ

УЧРЕЖДЕНИЕ СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ

ШКОЛА №4 ГОРОДСКОГО ОКРУГА ГОРОД ВОРОНЕЖ

РЕФЕРАТ

на тему «Литературный Воронеж»

Образ Воронежа в стихотворениях О.Э.Мандельштама и А.А.Ахматовой

учитель Благова И.В.

ВОРОНЕЖ 2011

«Зима. Холод и ветер. Мне невероятно хочется уйти домой, но не могу… Я на открытии мемориальной доски О.Э.Мандельштаму на доме по улице Ф.Энгельса. Ради этого мероприятия нас даже отпустили с лекции в институте…» - рассказывает моя учительница, а я слушаю её и недоумеваю: что такого особенного совершил этот человек, памятник которому я видела в парке «Орленок»? За что ему так много почестей? Чем он заслужил всё это? Почему все говорят о каких-то «Воронежских тетрадях»? Много вопросов роилось тогда в голове, и прошло много времени, прежде чем я узнала это имя - Осип Эмильевич Мандельштам…

Один из великих представителей литературы Серебряного века, этот человек при всей внешней незаметности отличался огромным талантом. Он не просто был знаком, он был дружен с многими великими мира сего: с Ахматовой и Цветаевой, с Пастернаком и Гумилевым и многими другими. Но незаурядность таланта и творческого дарования этого человека таковы, что он первым высказал мысль о виновнике репрессий, бушевавших в стране. Его стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…», написанное в ноябре 1933 года, стоило ему свободы, жизни. Как писал об этом поэтическом акте О. Лекманов, исследователь творчества великого поэта, «Мандельштам - первый среди своих современников решился нарушить коллективный заговор молчания вокруг фигуры всесильного диктатора написанием самоубийственного стихотворения.., направленного лично против Сталина».

В результате этого поэт был арестован. Вместе с женой, Надеждой Яковлевной, которой разрешили сопровождать мужа, он по этапу был отправлен в уральский город Чердынь. Здесь поэт живет недолго: вследствие многочисленных ходатайств друзей Чердынь заменяют на Воронеж, куда Мандельштам приезжает 25 июня 1934 года на долгие три года (1934 - 1937). Именно это время , время одни исследователи назовут периодом расцвета поэтического таланта, а другие будут уверены, что если бы не воронежская ссылка, то поэт так рано не покинул бы этот мир.

Вот что вспоминает о нашем городе того времени одна из современниц Мандельштама, О.Кретова: «Воронеж 34-го года оказался мрачным, бесхлебным городом. Началось врастание Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны в воронежскую жизнь. Когда я узнала, что Мандельштам едет на жительство в Воронеж, мне было очень любопытно, какой же он? Для меня Мандельштам был «инопланетянином», человеком иногомира, неизмеримо более высокой культуры, чем та, которою мы удовлетворялись». На самом же деле реальность была намного грубее, непригляднее: сначала бесконечные частные квартиры, где неблагонадёжных Мандельштамов принимали ненадолго и неохотно. Потом, с наступлением холодов семейство осело на улице Второй Линейной, ныне Улице Швейников, в доме 4Б на квартире, которую они снимали у агронома Вдовина. И несмотря на различные бытовые неурядицы, безденежье, Осип Эмильевич пишет очень много. Вот что рассказывает об этом сосланный после убийства Кирова за дворянское происхождение филолог Сергей Рудаков: «Дико работает Мандельштам. Я такого не видел в жизни. Результаты увидишь. Я стою перед работающим механизмом поэзии. Вижу то же, что в себе - только в руках гения, который будет значить больше, чем можно понять сейчас. Больше нет человека - есть Микельанджело».

Впоследствии именно эти стихи, составившие «Воронежские тетради» спасет из пылающего оккупированного Воронежа в июле 1942 года ближайший друг семьи Мандельштамов, Наталья Штемпель. Она вспоминает: «Как-то Осип Эмильевич попросил Надежду Яковлевну переписать для меня воронежские стихи и ненапечатанные стихи 1932 - 1934 годов. Получилось 3 больших блокнота. «Наташина книга» - так называл эти блокноты Осип Эмильевич». Эти стихи - отражение жизни поэта в период Воронежской ссылки, они и составят представление о городе, людях, мире.

В ссылке оказался один из великий поэтов, «молодой Державин», как называла его Цветаева, оказался в роли открытого ссыльного внутренне абсолютно свободный поэт. В 1966 году воронежский литературный журнал рассказал, что Мандельштам жил в районе Успенской церкви. От домика были видны заречные дали, «равнин дышащее чудо»… Воронежцы сохранили память о высоком, с офицерской выправкой человеке (мальчишки кричали: «Генерал идёт») с гордой головой и нервным профилем, совсем не угрюмым, а шутливым и даже озорным.

Как поистине великолепно-иронично говорит он о будущей несомненной славе и о нынешней жизни на бедной улице его ссылки:

Это какая улица?

Улица Мандельштама.

Что за фамилия чертова! -

Как её ни вывёртывай,

Криво звучит, а не прямо.

Мало в нем было линейного,

Нрава он не был лилейного,

И потому эта улица,

Или, верней, эта яма -

Так и зовется по имени

Этого Мандельштама.

Конечно, о вечном он мог говорить и очень серьёзно:

Уходят вдаль людских голов бугры…

Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят.

Но в нитях ласковых, и в играх детворы

Воскресну я сказать, что солнце светит.

Для такого поэта ссылка в народе не могла быть губительной каторгой:

Лишив меня морей, разбега и разлёта,

И дав стопе упор насильственной земли,

Чего добились Вы? Блестящего расчета:

Губ шевелящихся отнять вы не могли.

Мандельштам оставался человеком европейской культуры и стремлений, человеком, тоскующим по южным морям, и потому так часто в стихах он и в городе своей ссылки, Воронеже, узнавал европейские черты. В самой основе Петровского города он видел фламандские образы:

Римских ночей полновесные слитки,

Юношу Гёте манившее лоно,

Пусть я в ответе, но не в убытке -

Есть многодонная жизнь вне закона.

Поэт очень дорожил своими слушателями, а их было очень немного. Известно даже, что, когда читать стихи было совсем некому, он их читал в телефонную трубку, позвонив предварительно следователю НКВД, ведущему его дело, сопровождая чтение словами: «Нет, слушайте, мне больше некому читать!»

Тогда наступала практически смерть от поэтического удушья, Воронежский простор стал казаться бесплодным:

О, этот медленный одышливый простор,

Я им насыщен до отказа! -

И отдышавшийся распахнут кругозор -

Повязку бы на оба глаза!

Период невостребованности, изоляции длился, казалось, бесконечно. И тогда в творчестве поэта появляется образ города-палача ( «Воронеж - блажь», «ворон», «нож»):

Пусти меня, отдай меня, Воронеж, -

Уронишь ты меня иль проворонишь,

Ты выронишь меня или вернешь -

Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож!

Хотя примерно в это же время в поэзии появляются и такие строки, которые не позволяют однозначно говорить о периоде ссылки как о времени безнадежности настроений, неуверенности в себе и своей мировоззренческой позиции. Так время весны 1935 года отмечен стихотворениями, в которых мы ясно слышим надежды на окончание классовых войн между людьми. Вот он, город, весь словно на ладони, и верить и жить ещё очень хочется:

Я должен жить, хотя я дважды умер,

А город от воды ополоумел.

Как он хорош, как весел, как скуласт,

Как на лемех приятен жирный пласт,

Как степь молчит в апрельском повороте -

А небо, небо - твой Буонаротти!

Восторг от встречи весны звучит и в этом стихотворении, где звучит почти что гимн плодородному воронежскому чернозёму:

Переуважена, перечерна, вся в холе,

Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,

Вся рассыпаючись, вся образуя хор -

Комочки влажные моей земли и воли!

<…..>

Как на лемех приятен жирный пласт,

Как степь молчит в апрельском провороте…

Ну, здравствуй, чернозем, будь мужествен, глазаст -

Черноречивое молчание в работе.

Или вот в стихотворении 1937 года:

Куда мне деться в этом январе?

Открытый город сумасбродно цепок…

От замкнутых я, что ли пьян дверей? -

И хочется мычать от всех замков и скрепок.

И переулков лающих чулки,

И улиц перекошенных чуланы,

И прячутся поспешно в уголки,

И выбегают из углов угланы.

И в яму, в бородавчатую темь

Скольжу к обледенелой водокачке

И, спотыкаясь, мертвый воздух ем,

И разлетаются грачи в горячке.

А я за ними ахаю, крича

В какой-то мерзлый деревянный короб:

- Читателя! Советчика! Врача!

На лестнице колючей - разговора б!

Это не покорная молитва опасливого человека, каким иногда его видят исследователи, это крик о помощи, взывающий даже не к современникам - к потомкам! Сам Мандельштам говорил, что Воронеж принес ему, может быть, впервые открытую новизну и прямоту - прямоту контакта с жизнью. Не случайно его воронежская книга заканчивается и прославлением весенней природы, и замечательными стихами, посвященными Н.Штемпель. последнее из них - «К пустой земле невольно припадая...» - «самое целомудренное любовное стихотворение нашего столетия» (С.Аверинцев) - как бы примиряет человека со смертной участью. Поэт задается вопросом о собственной судьбе («Куда мне деться в этом январе?»). Вокруг него город, который, хотя и «открытый», но «сумасбродно цепок». Перед нами образ города-хищника, который выглядит одновременно и открытым, и городом «замкнутых дверей». Город как трясина, тюрьма, он, поглощая, не выпускает, лишает свободы, широты, пространства. Это город 30-х годов двадцатого века, «века-волкодава» с его безжалостными жерновами репрессий, ночными арестами, неизвестно куда пропадающими людьми. Мир перевернутых ценностей и отношений. Здесь человек может только по-звериному «мычать от всех замков и скрепок». Перед нами город-тюрьма или страна-тюрьма, клетка. Трагедия человека здесь незаметна, потому что несвободны все люди, вся страна, и трагедия страны - в её несвободе, поэтому здесь «переулков лающие чулки», «улиц перекошенных чуланы», и «бородавчатая темь» с «мёртвым» воздухом.

Наталья Штемпель в заметках «Мандельштам в Воронеже» писала: «В этом стихотворении я узнавала внешние приметы моего города…На стыке нескольких улиц - Мясной горы, Дубницкой и Семинарской горы - действительно стояла водокачка…был и деревянный короб для стока воды, и все равно люди расплёскивали её, кругом всё обледенело…Да, да, и переулков лающих чулки, улиц перекошенных чуланы - Сухоновки, Венецкая, Мало-Чернавская…как много их в этом узле».

И тогда последние строчки стихотворения - единственная попытка задержаться в этом мире, разговориться с кем-нибудь (читателем, советчиком, врачом), но мир враждебен, равнодушен к поэту. Да, поэт растерян, отчаянно пытается спастис, он не сдается. Для него молчание - это смерть, потому что только стихи дают возможность рассказать о себе, пообщаться с читателем.

Ссылка продлилась до мая 1937 года, все эти годы семья Мандельштамов живет крайне скудно, почти по-нищенски: сначала на мелкие заработки (работает в воронежском радиокомитете, после в Большом Советском театре - ныне Воронежский драматический театр), затем на незначительную помощь друзей. В 1936 году травля поэта стала просто невыносимой, как вспоминает Надежда Яковлевна, «заработки прекратились, знакомые на улице отворачивались или глядели на нас и не узнавали».

В феврале 1936 года Мандельштама в воронежской ссылке навещает Анна Андреевна Ахматова. Она приехала в Воронеж, пробыла здесь почти неделю - до 11 февраля, жила в доме №59 по улице 20лет ВЛКСМ в квартире ссыльного агронома Ф.Моранца, с его семьей Мандельштамы дружили. Как отметил заместитель председателя Мандельштамовского общества Павел Нерлер, « Воронеж был тогда местом ссылок, по крайней мере здесь оказалось несколько высланных из столичных городов интеллигентов, с которыми Мандельштам общался, - Рудаков, Калецкий... Любопытно другое. Мандельштам Воронеж выбрал сам. Ему предоставили такую возможность - дали список городов, подпадающих под категорию "минус двадцать". Мандельштам знал, что у одного из друзей, Леонова, в Воронеже отец работал тюремным врачом, вот и усмехнулся горько: "Тюремный врач - это пригодится".

Ахматова приезжала, чтобы поддержать опального поэта. Сам Мандельштам воспринимал приезд Ахматовой как «общественный шаг». О событиях тех дней, о ситуации, в которой оказался Мандельштам в 30-е годы, о том, чего стоило Ахматовой приехать к ссыльному поэту можно только догадываться. Об этом времени она напишет позже в своем «Реквиеме»:

Муж в могиле, сын в тюрьме -

Помолитесь обо мне…

Осип Эмильевич был несказанно рад появлению Ахматовой в его квартире. Именно здесь, в Воронеже, как пишет В.Л.Гордин в своих мемуарах «Мандельштамовский Воронеж», Осип Эмильевич сказал знаменательные слова: «Поэзия - это власть, раз за неё убивают, ей воздают должный почет и уважение, значит, её боятся, значит, она власть». Известно, что после этой поездки Ахматова напишет и посвятит Мандельштаму своё стихотворение «Воронеж»(1936):

И город весь стоит оледенелый.
Как под стеклом деревья, стены, снег.
По хрусталям я прохожу несмело.
Узорных санок так неверен бег.
А под Петром воронежским - вороны,
Да тополя, и свод светло-зеленый,
Размытый, мутный, в солнечной пыли,
И Куликовской битвы веют склоны
Могучей, победительной земли.
И тополя, как сдвинутые чаши,
Над нами сразу зазвенят сильней,
Как будто пьют за ликованье наше
На брачном пире тысячи гостей.

А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед,
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.

В стихотворении рисуется панорама нашего города. Она и на самом деле в феврале (а в наше время немногое изменилось) весь как будто «оледенелый»: дневные ранние оттепели сменяются ночными морозами с протяжными степными ветрами. И тогда «как под стеклом деревья, стены, снег», и словно стеклянные скользкие тротуары, поэтому по ним, опасаясь упасть, можно только «проходить несмело». Но не одним этим ощущением звонкой прозрачности отличается наш город, так ярко описанный Ахматовой. Вдруг к стеклянной льдистости добавляется еще одна краска - «над Петром воронежским - вороны», как нечто темное, таинственное, в чем-то даже страшное. Поэтесса обыгрывает звуковой облик имени города и созвучного с ним название птицы - Воронеж и вороны. Но пока ещё это только оттенок, намёк - нестрашный, но интересный, загадочный, как дыхание седой истории.

Дальше в стихотворении появится ещё один красочный элемент - «светло-зелёный купол» - небесный свод, он и в самом деле в феврале становится таким. Удивляешься тонкости восприятия происходящего поэтом! Как прозорлив человек творческий, он, наверное, и вправду видит сквозь времена! И сейчас в Воронеже всё так же: «и свод светло-зелёный», и «тополя, как сдвинутые чаши», которые от февральских ветров «зазвенят сильней», «как будто пьют за ликованье наше» на пиру. И ветер истории прошлого пахнёт буквально от ахматовских строк, и мы понимаем, что наш город - часть великой российской истории с Петром Первым, основателем воронежского флота, с тем, что со склонов веет «куликовской битвой», чувствуем, что земля эта - «могучая, победительная».

И словно грустный диссонанс звеняще-прозрачной исторической нотке звучит тема абсолютного одиночества поэта в этом городе. По словам Павла Нерлера, рассказывающего о том времени, это так и было:«Тех, кто понимает масштаб и значение Мандельштама-поэта, - единицы. Местные писатели сначала честно пытаются привлечь его к делу строительства "культурного уровня сельскохозяйственного пролетариата", потом начинают воспринимать, как "сомнительного". Да, иногда приезжают друзья, братья. И тем не менее... ". Поначалу поэт пытается принять правила игры. В первых письмах из Воронежа попадаются фразы типа "хочу жить социальной жизнью". Его отношение к Сталину - смущенно-благодарное: я дал властителю пощечину, а тот простил. Пытается писать "советские" стихи, даже оду Сталину. Но - не выходит. Из письма другу Сергею Рудакову: "Делать то, что дают, - не могу (...) Я трижды наблудил: написал подхалимские стихи (...) бодрые, мутные и пустые...". Дальше очень жестко говорит про собственную оду и про написанный очерк о совхозе. "Я гадок себе" - из того же письма.
Положение "почетного пленника" продолжалось примерно до 1936 года. Дальше - артподготовка: из театра увольняют, лишают возможности подрабатывать. К сентябрю ситуация доходит до края: работы нет, нужда, нездоровье собственное и жены, публикуются статьи, где Мандельштама именуют одним из главных воронежских троцкистов (а он отлично понимает, чем это пахнет). Наступает почти полная изоляция. Заглянуть к нему, просто поговорить - на это решаются единицы. Положение прокаженного».
Ахматова в стихотворении сознательно противопоставляет героическое свободное прошлое и во многом несвободное настоящее. Сейчас поэт в опале, поэтому жить ему не на что, негде. Это вызывает не просто страх, а ужас. Но он не сдается, потому что Муза его не покидает, а дежурит «в свой черед». А вот образ ночи - это уже яркая краска: тьма, а не её оттенок - это отзвук несвободы, уничтожающая поэта. И исходит она не от города, а откуда-то извне. Ахматова видит Мандельштама, опального поэта, таким, каким он был всегда - высоким, звонким, внутренне абсолютно свободным. А ночь эта - власть со своей всемогущей машиной репрессий, уничтожающей и Музу поэта, и его самого.

Исследователь творчества Павел Нерлер отмечает следующее: «Воронежский период - время высочайшей творческой интенсивности. Четверть всего, что Мандельштам написал, приходится на воронежские годы. Болдинская осень. Тут, правда, надо учесть особенность дарования - Мандельштам не мог писать одновременно стихи и прозу. Сесть за прозу в Воронеже не получалось. И рождались стихи».

16 мая 1937 года срок ссылки истек, Мандельштамы вернулись в Москву. А в апреле того же года Мандельштам писал Чуковскому: "Я поставлен в положение собаки, пса… Меня нет. Я - тень… Нового приговора к ссылке я не вынесу. Не могу".

Трудно однозначно сказать, какую роль сыграл Воронеж в судьбе поэта. Но одно бесспорно: если бы Мандельштам побывал здесь не в качестве ссыльного опального поэта, а приехал бы сюда сам, то, наверное, его образ Воронежа был бы не столь страшен. Да и в творческом наследии А.А.Ахматовой он, надеюсь, был бы более привлекателен. А пока мне захотелось закончить работу стихотворением поэта Олега Рахманина из сборника «Сонеты» :

А над Петром воронежским вороны,
И тополя, и свод мутно-зеленый..."
А. Ахматова.

Когда б щеглы! А здесь одни вороны,
Что над Петром до света поднялись.
Крылами черными закрыта неба высь
И тополя, и свод мутно-зеленый...

Истории грохочут жернова.
Мука столетий удобряет нивы.
И обещают урожай разливы
Народных слез. И где найти слова,

Чтобы ласкать поруганную землю? -
И голосу изгнанника я внемлю,
Который пел не воронье - щегла!

...А за спиной хрипели волкодавы,
И поднимались новые облавы,
"И стыла степь беззимняя, гола ..."

Использованная литература.

Сочинения:

1.Ахматова А.А. Сочинения в 2т. - М.,1990.

2.Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2т. - Тула: Филин, 1994.

3. Рахманин О. Сонеты. - информационные ресурсы Интернета.

Исследования:

1.Гордин В.Л. «Мандельштамовский Воронеж»// Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама: воспоминания, материалы к биографии. - Воронеж, 1990.

2.Кретова О.К. «Горькие страницы памяти»// Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама: воспоминания, материалы к биографии. - Воронеж, 1990.

3.Лекманов О. Осип Мандельштам: жизнь поэта. - М., 2009.

4.Мандельштам Н.Я. Вторая книга: воспоминания. - М.,1990.

5. Нерлер П.М. Павел Калецкий и Осип Мандельштам// Жизнь и творчество О.Э.Мандельштама: воспоминания, материалы к биографии. - Воронеж, 1990.

6. Нерлер П.М. «Окольцованный Мандельштам»// «Октябрь», 2009, №6.

7.Сидорова М.П.Анализ стихотворения О.Э.Мандельштама «Куда мне деться в этом январе?»// «Русская словесность,2000, №2.

8.Штемпель Н.П. Мандельштам в Воронеже. - М., 1992.