Материал к изучению темы «Лирика А. С. Пушкина. Послание «К няне»

Материал к изучению темы «Лирика А.С. Пушкина. Послание «К няне»

Стихотворение А. С. Пушкина «Няне», датированное 1826 годом, при кажущейся внешней простоте и безыскусности поражает глубиной и богатством своего идейно-эстетического содержания. Имея жанровый облик стихотворного послания, этот маленький шедевр пушкинской лирики, безусловно, обладает и определенной коммуникативной стратегией, диктуемой требованиями жанра - установкой на диалог, общение. Первоначальный импульс развитию лирического сюжета стихотворения придает эффект обманутого читательского ожидания: заглавие «Няне» программирует возрастную (старость) и функциональную (няня/мать) конкретику стержневого образа текста, но первые же строки стихотворения («Подруга дней моих суровых, // Голубка…») создают иной, противоположный «заглавному», смысловой план. Отношения Его (лирического героя) и Её (няни) переводятся автором в такую систему координат, в которой «стираются» важнейшие в парадигме отношений «мать-сын» возрастные признаки и изменяется функциональная наполненность образа няни, так как данные ей определения (подруга, голубка) локализуют ее в ином пространстве - пространстве любви, молодости и красоты. Но едва только образ няни приобретает контурные очертания нежной подруги-голубки, возлюбленной сердца лирического героя, как резко и неожиданно по читательскому восприятию наносится смысловой «удар» эпитетом «дряхлая моя». Содержательный план образа «переворачивается» и возвращается к своему исходному «заглавному» варианту (няня), акцентируя в нем возрастную предельность - дряхлость - как некое пограничное состояние, пребывание на грани бытия. Эстетический эффект от оксюморонного определения («Подруга…, голубка дряхлая…») очевиден: поэт выходит за рамки биографической конкретики образа, «стирает» в нем возрастные черты, выводит его за пределы жизненного земного времени во вневременной план вечности.

Панхроническая структура образа няни поддерживается дальнейшим развитием лирического сюжета стихотворения. «Ты под окном своей светлицы // Горюешь, будто на часах, // И медлят поминутно спицы…» - данная лирическая ситуация имеет фольклорные песенные и сказочные источники и предопределяет появление образа красной девицы в состоянии ожидания своей судьбы, своего суженого. Заметим, что и сам А.С. Пушкин не раз обращался в своем творчестве к разработке данного микросюжета, в том числе и в своих сказках («Три девицы под окном пряли поздно вечерком…»). Но, как и в первых двух стихах, выстраиваемая образная парадигма молодости, красоты, любви вновь разрушается оппозиционным по смысловому наполнению эпитетом «наморщенные руки». Памятуя о том, что панхронизм, способность одномоментного сопряжения разновременных планов является интенцией мифологического сознания, попытаемся подключить центральный образ стихотворения «Няне» к мифопоэтическому контексту. Заметим при этом, что, будучи мифологизированным, образ няни тем не менее не утрачивает связи с предметно-реальным миром, сохраняет черты непосредственного живого облика своего биографического прототипа. Мифологическое содержание как бы «просвечивает» сквозь конкретно-эмпирический слой образа няни.

Обратим внимание на пространственную модель лирического сюжета стихотворения, которая задается тремя локусами: «глушь лесов сосновых», «забытые вороты» и «черный отдаленный путь». Пространственные границы образов ее (няни) и его (лирического героя) не совпадают. Она «приписана» особому мифологическому пространству дремучего леса (глушь лесов), является его хозяйкой, ждущей желанного гостя («Давно, давно ты ждешь меня»), и его стражем («Горюешь, будто на часах»). Очевидно, что образ няни заключает в себе атрибутику и функциональное задание того же архетипа, что определяет и фольклорный образ Бабы Яги. Сохраняется и сопутствующий данному образу мотив оборотничества: няня - «дряхлая», с «наморщенными руками» и она же - «голубка» «…под окном светлицы». Пространственный образ «окно светлицы» оказывается в данном контексте лишь антитетическим коррелятом, изнанкой образа «глуши лесов», его инвариантом.

Няня в стихотворении Пушкина принадлежит мифологическому хронотопу, который отменяет законы земного времени и пространства. Художественное время лирического сюжета последовательно замедляется («давно, давно ты ждешь меня», «медлят поминутно спицы…», «теснят твою всечасно грудь», «забытые вороты»). Образ няни создается поэтом по законам фольклорно-мифологической поэтики и призван выразить универсальность, единственность и неизменность нравственной истины, ее безотносительность и неподвластность обстоятельствам. Поэт воссоздает духовный, а не только реально-биографический облик няни. Она являет собой образ истиной, самоотверженной любви, вечной верности, бесконечного и неустанного ожидания встречи, свидания с ним. Она - его душа, его Психея//голубка и одновременно его духовная родительница, заботливая и преданная мать. Она и есть сама Любовь в ее чистейшем духовном выражении, в ее высшем состоянии бескорыстного и неустанного служения.

Если образ няни осмыслен автором в системе мифологических координат, то образу лирического героя задана иная точка отсчета: он - герой пути, он принадлежит иному хронотопу - не замкнутому кругу вечности, а времени современной истории, в пределах которой линейно отмерена его жизненная дорога. Пространства ЕЕ и ЕГО оказываются несовместимыми, чуждыми друг другу и бесконечно удаленными: «Глядишь в забытые вороты // На черный отдаленный путь…». Фольклорно-мифологическим коррелятом данных пространственных отношений мира человеческого и мира иного является устойчивая сказочная формула «за тридевять земель, в тридесятом царстве, в тридевятом государстве…». Обязательна в традиции сказочного эпоса и маркировка границы чужого пространства. В послании Пушкина данной функцией наделяется образ «забытых ворот», за пределами которых пролегает «черный, отдаленный путь» - путь лирического героя. Итак, пространственная структура лирического сюжета стихотворения определена мифологическими оппозициями: свое - чужое, близкое - далекое, жизнь - смерть.

На судьбе лирического героя лежит трагический отсвет предопределенности и обреченности - его путь «черный». Пространство же няни атрибутировано образом «светлицы», внутренней формой которого является сема света. Пушкин переосмысляет архаические сюжетные модели, в соответствии с которыми инобытие, пространственно обозначаемое, в частности, образом дремучего леса, связывается с состоянием смерти и располагается за границей человеческого бытия, вынесено на периферию мироздания, жизненный центр которого представлен миром человека. Герой сказочного эпоса является носителем духовно-нравственного идеала народа, несет в себе силу жизни, способную преодолеть саму смерть. В пушкинском же стихотворении мифологизированный образ няни явлен как сердцевина мироздания, его бессмертная душа, источающая свет любви, стягивающая в себе пространство и время, но путь лирического героя уводит его от данного жизненного центра на периферию бытия - к смерти, где он находится в плену у времени, под властью «темных» обстоятельств. Образ лирического героя явлен в стихотворении отраженно - сквозь призму душевного состояния героини: ее тоска, предчувствия, заботы - лишь отражение бытийного состояния лирического героя стихотворения, погруженного в хаос человеческих страстей и заблуждений, все более отдаляющегося от нее - животворящего источника любви и света. Это стихотворение о трагическом отчуждении личности от «своего» пространства жизни, о роковой разлученности человека со своей душой в движении по жизненному пути, отдаляющему его от истины.

Вина забвения возлагается на героя. Само стихотворение можно рассматривать как акт покаяния лирического героя, попытку силой творческого воображения, силой памяти, силой своей любви преодолеть роковую разлуку. Чаемая встреча («То чудится тебе…») - чудо! - свершилась: в тот момент, когда он вспоминает ее, бережно и любовно восстанавливает в своей памяти ее живой облик - она думает о нем, сердечно и мысленно обращена к нему. Лирический герой обретает утраченную в жизненных бурях и заблуждениях страстей незримую духовную связь с истинно и неизменно любящим его сердцем. Ситуация диалога, определяющая жанровую природу этого стихотворения, вполне реализовалась, духовное общение состоялось. Место встречи героев особое - это пространство творческой памяти поэта, за пределами которого неумолимо встает угроза вечной разлуки.

А.С. Пушкин, сохраняя неизменной саму логическую и сюжетную структуру стихотворного послания, насыщает его не вполне традиционным жанровым содержанием. На основе устойчивой в традиции сентименталистского послания и неоднократно эксплуатируемой в современной поэту литературе культурно-мифологической модели (основанной, напомним, на оппозиции большого социокультурного пространства столичного города, «света» малому периферийному, но мифологизированному пространству «уголка») Пушкин создает принципиально новую ее жанровую вариацию. Меняется прежде всего образ адресата. Вместо «высокого» собеседника, равного поэту в социальном, культурном и интеллектуальном плане - героиня, социокультурный статус которой бесконечно удален от авторского. За обобщенно-мифологическим планом образа стоит конкретика жизненной биографической ситуации. Сентименталистский мотив бегства героя из мира большого света в укромный и спасительный «уголок» также воплощен в пушкинском послании в новой конфигурации образов. Лирическому герою, поглощенному столичной, шумной и рассеянной, жизнью, грозит утрата связи с духовным центром собственного бытия. Но идеальный топос природного уголка, гением и хранителем которого является героиня послания «Няне», построен поэтом не в сентименталистской, а в фольклорно-поэтической системе эстетических координат.

Данное послание свидетельствует как об открытости пушкинского поэтического сознания различным мифопоэтическим дискурсам, так и о кардинальной смене мифологической системы координат в творчестве зрелого Пушкина. По наблюдению Гаспарова Б.М., со второй половины 20-х годов поэт идет по пути сближения с фольклорным сюжетным мышлением, что проявилось прежде всего в повышенном интересе Пушкина к жанру сказки [1, 289]. Очевидно, что и лирика этого периода оказывается далеко не на периферии нового мифопоэтического космоса, выстраиваемого поэтом по архаичным фольклорным моделям.

Литература:

1. Гаспаров, Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка / Б.М. Гаспаров. - С.-Пб.,1999.