Методическое пособие Современная литература

ПРОЗА ОТ «ОТТЕПЕЛИ» ДО «ПЕРЕСТРОЙКИ»

Слово «оттепель» как нельзя лучше подходит для того исторического периода, который наступил после смерти Сталина. Страна одновременно и надеялась на перемены, и не знала, что будет дальше. Снег сошел, ручьи потекли, но наступит ли лето?.. Понятие «оттепель» не столько литературное, сколько общественно политическое. Однако новое значение слова родилось именно в литературе.

ЛЕД ТРОНУЛСЯ

. «Оттепель» - так называлась повесть Ильи Григорьевича Эренбурга, напечатанная в журнале «Знамя» в 1954 г. В ней рассказывалось о жизни большого завода. Главные герои довольно четко делились на положительных и отрицательных, а их поступки - на плохие и хорошие. Автор во многом следовал правилам социалистического реализма: положительный персонаж обязан быть не только высоконравственной личностью, но и замечательным работником; личное должно отступать перед общественным и т.д.

Но немало в «Оттепели» было и непривычного для литературы тех лет. Главная героиня повести, Лена, уходила от мужа - директора, равнодушного и мстительного человека. Однако первым толчком к охлаждению стало то, что супруг не разделил возмущения Лены «делом врачей» и заметил, что «доверять никому нельзя». Моральный облик отрицательного героя связывался с приверженностью его к казенной сталинской идеологии. Покидая «плохого мужа», героиня как бы расставалась с «плохим» прошлым своей страны.

Среди персонажей повести - два приятеля живописца. Один стремится к быстрому успеху и рисует на заказ портреты знатных передовиков; другой - не гонится за славой и предан истинному искусству. Тем самым Эренбург защищал право художника на свободу творчества и на его независимость от требований идеологии и сиюминутной государственной пользы. А это, по тем временам, тоже было довольно дерзко. На повесть обрушился шквал сердитой критики и не менее сердитых читательских писем.

В «Литературной газете» появилась статья Константина Симонова, в которой «Оттепель» называлась «огорчительной для нашей литературы неудачей автора». Эренбург ответил Симонову полемической репликой, где утверждал, что тот неправильно понял его произведение. Интерес к повести резко возрос - ведь шел спор между Симоновым, любимцем Сталина, и Эренбургом, чье имя после «Оттепели» стало связываться с антисталинскими настроениями в обществе.

В 1956 г. в журнале «Новый мир» был напечатан роман Владимира Дмитриевича Дудинцева (1918 - 1998) «Не хлебом единым». Главный герой, талантливый изобретатель Лопаткин, почти восемь лет безуспешно пытался внедрить в производство свою машину для литья труб. Он сталкивался с бюрократической стеной и даже попадал в тюрьму по вине противников - интриганов. Кончался роман, как и «Оттепель», полной победой добра над злом. Крупицы правды о жизни советского общества принесли автору огромную популярность. За романом выстраивались очереди в библиотеках; ему посвящались конференции; школьники спорили о книге с учителями. В тоже время официальная критика, признавая, что в романе изображены «некоторые отрицательные явления периода культа личности», упрекала автора в явном сгущении красок. В одной из рецензий говорилось, что «положительное начало утонуло в бесконечных страданиях одиночки - изобретателя, который представлен неким мучеником».

В том же 1956 г. увидели свет повести Павла Филипповича Нилина (1908 - 1981)

• «Жестокость» и Сергея Петровича Антонова (1915 - 1995) - «Дело было в Пенькове». Их герои резко отличались от шаблонных положительных персонажей: они ошибались, совершали неправильные поступки - привлекали живыми характерами.

В конце 50-х гг., кажется, вся страна спорила. На кухнях коммунальных квартир, в семьях, на улице, даже на танцплощадках... главная тема дискуссий - пойдет ли страна назад, по пути ухудшения всякой неофициальной мысли, или произойдет «мягкая» революция и люди начнут дышать более или менее свободно?

ЖУРНАЛЫ - ДЕТИЩЕ «ОТТЕПЕЛИ»

Абсолютное большинство не отказывалось от социалистических идей, а только пыталось как-то их «очеловечить» (позднее это стало называться борьбой за социализм «с человеческим лицом»), И лишь немногие, как Александр Солженицын начинали понимать гибельность социалистического пути.

Споры проникали и на страницы печати. Границы дозволенного были очень зыбкими, поэтому литература стала наиболее удобной областью для критических высказываний. Еще со времен полулегендарного древнегреческого баснописца Эзопа существовал так называемый эзопов язык с его системой «обманных средств», когда идея произведения зашифровывалась в разного рода намеках, символах, аллегориях и т.п. Во времена «оттепели» эзопов язык позволял авторам создавать нечто среднее между художественной прозой и откровенной публицистикой. Парадоксальным образом это определило и силу, и слабость «оттепельной» прозы. Ее сила была в том, что она непосредственно «врезалась» в жизнь, становилась частью самой жизни. Слабость же состояла в том, что веления времени не позволяли литературе углубляться в вечные темы: в чем смысл человеческого бытия, есть ли Бог, существует ли классовая, не национальная, а общечеловеческая мораль и в чем она заключается и т.п.

Литература понемногу освобождалась от государственной зависимости. Однако - ирония судьбы! - она впадала в новый «грех», пусть не столь тяжкий, но все же серьезный. Читатели по большей части интересовались не только тем, хорошо или плохо написано произведение, а тем, способствует оно переменам или нет. Знаменитые слова М. Горького «С кем вы, мастера культуры?» отныне приобретали иной, прямо противоположный смысл, но не теряли своего значения.

«Оттепель» Эренбурга популярной оставалась недолго. Сыграв свою роль возбудителя общественного мнения, она перешла в разряд книг, о которых помнят историки литературы, но к которым редко обращаются рядовые читатели. Это судьба практически всех произведений, написанных непосредственно для общественных целей. О них помнят, пока помнят об этих целях. Такая же участь постигла многие другие книги «оттепельных» лет.

ДЕРЕВЕНЩИКИ.

ч

Родоначальником нового деревенского очерка можно считать писателя Валентина Владимировича Овечкина (1904 - 1968). Герои его цикла «Районные будни», партийные работники Мартынов и Борзов, ездили по колхозам, беседовали с людьми и спорили друг с другом о проблемах послевоенных колхозов. Фигура Борзова олицетворяла прежний, волевой стиль руководства колхозной жизнью. На какое - то время слово «борзовщина» вошло в язык. Молодой Мартынов, напротив, выражал новые веяния и высказывал смелые идеи в защиту самостоятельности хозяйств. Отмечая остроту очерков, критик В.Померанцев писал в «Новом мире»: «Овечкин говорит нам про вещи, о которых еще не писалось... До Овечкина во многих книгах по колхозной тематике все было затерто, притерто, острия все отпилены, углы пообломаны».

В «Деревенском дневнике» Ефима Яковлевича Дороша (1908 - 1972) и в рассказах Владимира Федоровича Тендрякова (1923 - 1984) («Ухабы», «Поденка - век короткий» и др.) речь шла не столько о делах колхозных, сколько о судьбах деревенских жителей. Неторопливые, наполненные болью размышления Дороша соседствовали на страницах «Нового мира» с нервной, словно наэлектризованной жизненной правдой прозой Тендрякова. Эта литература существовала как бы вопреки благостным картинам сельской действительности, которые рисовали в газетах, показывали в кино и на сцене.

В 1956 г. альманах «Литературная Москва» напечатал рассказ Александра Яковлевича Яшина (1913 - 1968) «Рычаги». В нем показано, как ведут себя руководители колхоза до, во время и после партийного собрания. Открыв собрание, секретарь «будто щелкнул выключателем какого - то чудодейственного механизма: все в избе начало преображаться до неузнаваемости - люди, и вещи, и, кажется, воздух». На партийном собрании герои лгут друг другу в глаза, изъясняются языком газетных передовиц, который переняли от высшего партийного начальства. А ведь в остальное время эго честные, простые и сердечные люди, с болью говорящие о царившей вокруг казенщине. Рассказ написан безыскусно, все в нем «как в жизни». Тем более жуткое впечатление он оставляет. Из нормальных людей герои превращаются в «рычаги» власти, через которые Государственная Воля управляет всей жизнью в стране. Закончилось собрание - и «рычаги» вновь становятся нормальными людьми. Только надолго ли? Возможно, сам автор не желал этого, но его рассказ оказался убийственной сатирой на всю коммунистическую систему.

Очерки о деревне подготовили появление так называемой деревенской прозы. Ее расцвет пришелся на 60 - 70-е г.г., когда «оттепель» надолго сменилась новыми «заморозками». Писатели - деревенщики (Сергей Залыгин, Федор Абрамов, Василий Белов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин и др.) пытались не просто ответить на вопрос, чем плохи колхозы, а понять, что случилось с Россией в XX столетии.

В небольшой повести Сергея Павловича Залыгина (родился в 1913 г.) «На Иртыше» (1964 г.) рассказывалось о коллективизации 30-х г.г. в сибирской деревне. Но рассказывалось совсем не так, как в «Поднятой целине» М. Шолохова (последняя часть романа как раз вышла в 1960 г.). В повести Залыгина власти также арестовывали и высылали из родной деревни кулаков. Но эти кулаки и есть самые работящие крестьяне, на которых держалась Россия. И дело не только в экономике. Залыгин одним из первых показал трагедию гибели многовекового крестьянского уклада с его давними и глубокими традициями, в том числе культурными.

Столетиями складывавшийся тип русского крестьянского хозяйства насильно преобразовывался в колхозы (так государству было удобнее получать от села продукты). Не заинтересованные. более в своем труде, крестьяне начинали иначе относиться к земле, которая переставала быть их собственностью. И эта революция в деревне оказалась едва ли не более значительной для судьбы России, чем Октябрьский переворот 1917 г., - ведь именно на крестьянство приходилось в 30-х гг. большинство населения.

Читатель сравнивал историческую ситуацию с современностью и говорил себе: в деревне ничего не изменилось, тот же произвол властей, то же издевательство над природными законами крестьянского труда. (Печально известна кампания по внедрению кукурузы, которую новый вождь партии Н.С. Хрущев обязал сажать по всей стране, невзирая на климатические особенности.)

В повести Василия Ивановича Белова (родился в 1932 г.) «Привычное дело» (1966 г.) показана жизнь вологодского колхозника со странным для городского слуха, но обычным для русской северной деревни с отчеством - Африканович. На первый взгляд в судьбе Ивана Африкановича и его жены Катерины нет ничего привлекательного. Только труд - ежедневный, непрестанный. Не жизнь - выживание. В конце концов непосильный труд и сводит в могилу молодую еще Катерину. Но эти самые что ни на есть обыкновенные герои представали со страниц «Привычного дела» на редкость яркими личностями. Они говорили сочным, выразительным языком. Они любили друг др\%а с нежностью и страстью, достойными Петрарки. Они сохранили в себе образ и подобие Божье - вопреки чудовищно несправедливой жизни.

В повести Белова едва ли не впервые в советской прозе отчетливо прозвучали религиозные мотивы. Стоя возле могилы жены, герой внезапно спрашивал: «Ты, Катя, где есть - то?». Не то чтобы Иван Африканович твердо верил в Бога, но он не мог ни на секунду допустить, что его Катя исчезла бесследно. Он ходил на ее могилу, беседовал с ней, каялся перед ней...

Повесть Белова была воспринята городской интеллигенцией примерно так же, как «Записки охотника» Тургенева - дворянством XIX столетия. Вроде бы и те и другие знали крестьян своей страны и своего времени, не раз видели их, общались с ними. Но оказывается, они пропустили мимо глаз особый мир, который некоторые ученые называют «крестьянским космосом». Изображением и постижением этого «космоса» и занималась проза деревенщиков.

Крестьянский быт ближе всего к природе. Он не только зависит от ее капризов (идет или не идет снег или дождь, светит или не светит солнце), но и с- «сотрудничает» с ней. Выращивая хлеб, крестьянин уподобляется самой природе, которая одна способна творить живое; умирая, он как бы сливается с природой. Отсюда отсутствие страха смерти в деревенском человеке, которое с изумлением отмечали еще Тургенев и Толстой. В повести Валентина Григорьевича Распутина (родился в 1937 г.) «Последний срок» (1970 г.) подробно описано, как умирает деревенская старуха. Смерть Анны - спокойный и глубоко сознательный переход от земного существования к иной жизни, за пределами видимого человеку бытия. С повестью Распутина в литературу возвращалось мистическое начало: проблемы жизни и смерти представали в вечном, вневременном измерении. Это было поворотом к традициям русской классики XIX века.

Есть русская легенда об озере Светлояре и святом городе Китеже. Спасая Китеж от набегов врагов, Бог укрыл его на дне лесного озера. И сегодня на берегах Светлояра по ночам кто-то будто бы видит таинственное свечение из глубины и слышит подводный звон колоколов. В прозе деревенщиков вся крестьянская Россия представала таким символическим Китежем, который спрятался от своих врагов, затаился на время, но не исчез навсегда. Кто - то способен видеть и слышать его.

«ПРОЗА ЛЕЙТЕНАНТОВ»

У истоков правдивой и честной литературы о Великой Отечественной войне стоял Виктор Платонович Некрасов (1911 - 1981), в прошлом офицер саперного батальона. Его повесть «В окопах Сталинграда» была напечатана сразу после победы в 1946 г. Впоследствии даже утвердили шутливое выражение: «Все мы вышли из "Окопов Сталинграда"», которым некоторые военные прозаики «оттепельных» лет подчеркивали свое родство с повестью В. Некрасова (по аналогии с известными словами Достоевского: «Все мы вышли из гоголевской "Шинели"»).

Чем же так поразила современников эта повесть? Главным образом тем, что война открывалась через быт простых солдат. Книга рассказывала об их проблемах, их неброском героизме. Некрасов первым показал, что победу в войне одержали не генералы и маршалы, а народ. И эта тема оказалась центральной в лучшей военной прозе 50 - 60-х гг.

Поэт и прозаик Константин Михайлович Симонов (1915 - 1979), как и многие писатели служил фронтовым корреспондентом. По воспоминаниям современников, он старался попасть в самое пекло. Это позволило ему написать несколько правдивых произведений о\ойне, в том числе трилогию «Живые и мертвые» (1959 - 1971 г.г.), а также дневники «Разные дни войны» (опубликованы в 1975 г.). И все же опыт корреспондента не мог сравниться с тем знанием войны, которое отличало непосредственных ее участников. Поэтому таким открытием стали повести бывших фронтовиков, позже объединенные понятием «лейтенантская проза».

В повестях Григория Яковлевича Бакланова (родился в 1923 г.) «Пядь земли» (1959 г.), «Мертвые сраму не имут» (1961 г.) и Юрия Васильевича Бондарева (родился в 1924 г.) - «Батальоны просят огня» (1957 г.), «Последние залпы» (1959 г.), а позже в бондаревском романе «Горячий снег» (1969 г.) война показана точно и без прикрас. Эти произведения нередко сравнивали с подробной картой, на которой видны не общая расстановка войск и стрелы стратегических ударов, но мельчайшие детали местности и расположение бойцов.

В «лейтенантской прозе» впервые прозвучала тема судьбы и сознательного выбора. Перед лицом постоянной угрозы смерти человек просто вынужден постоянно делать выбор: струсить, предать - но выжить или решиться на смерть - но остаться верным долгу. (Не случайно название одного из более поздних романов Ю. Бондарева - «Выбор».) в таких ситуациях люди раскрываются наиболее полно.

В повести Константина Дмитриевича Воробьева (1919 - 1975) «Убиты под Москвой» (1963 г.) рассказывается о гибели кремлевских курсантов, защищающих столицу в дни немецкого наступления. Для этой особой части подбирались крепкие, красивые и рослые парни. Даже в росте погибших ребят - все, как один, метр восемьдесят три, чтобы не портить парадный строй, - есть что - то роковое: вся рота, как один должна погибнуть. Предчувствие трагедии передается читателю с самого начала - от сцены, когда молодцеватый капитан Рюмин, постегивая прутиком по сапогу, ведет курсантов в заведомо неравный бой, и до момента, когда он пускает себе пулю в сердце, как бы искупая чей - то грех за гибель неопытных мальчишек.

Как и другая воробьевская проза, повесть написана в темных тонах, по принципу медленного, но неуклонного сгущения красок; она насыщена правдой до предела и даже сверх предела. Это общая особенность значительной части военной прозы тех лет. Воспроизведенные с детальной достоверностью события порой слишком «заземлялись» и не трансформировались в явление искусства.

Несколько особняком стоит повесть Виктора Александровича Курочкина (1923-1976) «На войне как на войне»(1965 г.). К ней как-то не подходят определения «правда факта», «окопная правда» и т.п., которыми охотно пользовалась критика, говоря о лейтенантской прозе. Автор ни словом не солгал - закончил повесть гибелью главного персонажа (причем нелепой, от случайного осколка после боя). И тем не менее книга получилась поразительно светлой и жизнелюбивой.

В личности центрального героя Сани Малешкина, командира самоходной установки, в прошлом обычного парня, каких миллионы, нет и тени показного бесстрашия. Он отчаянно лезет в набитую снарядами самоходку, чтобы достать поврежденную гранату (взрыв почти неминуем!). После того, как опасность миновала, Саня дрожит как осиновый лист и не может разжать руку с обезвреженной гранатой. Когда перед боем Малешкин пытается командовать экипажем, его голос по- петушиному срывается, и он делается смешон. Но в бою солдаты смотрят на него как на бога, потому что в конечном итоге именно Малешкин оказывается духовно сильнее остальных.

Лейтенантская проза помогла понять, почему победила армия, многие командиры которой были арестованы и казнены в 30-х гг.; почему самую страшную в истории человечества войну выиграла страна, пережившая революцию, Гражданскую войну и большевистско - сталинский террор.

«ЗВЕЗДНЫЕ МАЛЬЧИКИ»

Заметным явлением в начале «оттепели» стали напечатанные в журнале «Юность» повести Анатолия Тихоновича Гладилина (родился в 1935 г.) - «Хроника времен Виктора Подгурского» (1956 г.) и Анатолия Васильевича Кузнецова (1929 - 1979) -

«Продолжение легенды» (1957 г.). Герой Гладилина, вчерашний десятиклассник, упорно искал собственный путь в жизни и подкупал своей искренностью и неприятием фальши.

Главный герой повести А. Кузнецова, тоже юный москвич, отправлялся в Сибирь на строительство Иркутской ГЭС, чтобы испытать себя «на прочность».

Он влился в ряды рабочего класса и в конце концов стал настоящим рабочим и «настоящим человеком». Тем не менее, романтико-социалистический пафос не мог скрыть правду о чудовищных условиях труда на гигантских «стройках века». Многое прочитывалось «наоборот», вопреки авторскому намерению: например, описание тяжелейшей работы бетонщиц или история болезни главного героя от элементарного недостатка витаминов.

Подлинной сенсацией стала публикация в «Юности» повести Василия Павловича Аксенова (родился в 1932 г.) «Звездный билет» (1961 г.). Речь в ней тоже шла о выпускниках московских школ. Они решительно отличались от тех юных солдат и лейтенантов, которых описывала военная проза: одевались по западной моде, обожали джаз, говорили на особом молодежном жаргоне и вели на первый взгляд довольно беспечную жизнь. Тяготы войны они запомнили краешком еще детского сознания. Победа и следующая за ней эпоха общественных реформ рождали веру в скорое наступление светлого будущего. Им верилось, что завтра будет не просто лучше, чем вчера и сегодня, - оно окажется ослепительно прекрасным, «звездным». Счастливое будущее представлялось настолько неизбежным, что герои могли позволить себе не особенно о нем заботиться.

Критические статьи, упрекали героев в легкомыслии, зато у читателей повесть имела громадный успех. Вскоре подобные «звездные мальчики», как их называли рецензенты, заполнили страницы молодежных изданий. Подкинув монетку (орел или решка?), они, как в повести Аксенова, готовы были бросить все и мчаться на берег моря, а когда кончались деньги, подрабатывать грузчиками и вообще всячески испытывать на прочность свои молодые организмы. Они могли посмеиваться над отцами и старшими братьями из-за их «отсталости». Но в целом это было поколение не циников, а романтиков. Девиз «К звездам!» для них не фраза: общим самоощущением стала жажда максимальной свободы, в том числе и свобода передвижения. Это была реакция на «железный занавес», которым страна отгородилась от всего мира. Такая жажда выливалась в стремление покорять новые географические (а в идеале космические) пространства. Может быть, не случайно Аксенов и некоторые другие писатели этого направления впоследствии стали эмигрантами. Кроме идеологических расхождений с советской властью они, как и их персонажи, которым не сиделось на месте, хотели стать «гражданами мира», а не одной «отдельно взятой страны», взявшей на себя бремя построить коммунизм.

«Молодежная проза» (которая преимущественно печаталась в журнале «Юность» и потому иногда называлась «прозой "Юности"») оказалась куда более краткосрочным явлением, нежели военная и деревенская. Она открыла несколько ярких имен, но не заложила прочной традиции. Возможно, причина тому в зыбкости и половинчатости авторских идеалов. Смелость этой литературы часто была наигранной и тоже оборачивалась фальшью, показной верой в коммунистические идеи. Тем не менее, «проза "Юности^'», несомненно, стилистически обогатила литературу 50 - 60-х гг.(за счет обилия исповедальных монологов, молодежного сленга, коротких, телеграфных фраз и т.п.). Из писателей этой волны лишь Василий Аксенов впоследствии стал известен во всем мире.

ВОЗВРАЩЕНИЕ РАССКАЗА

Советская проза 30-х - начала 50-х гг. тяготела к монументальным романам и эпопеям. Живые человеческие лица в них, как правило, подменялись носителями «правильных» идей. С «оттепели» начинает активно развиваться малый жанр - рассказ. Уже самой своей формой, требующей особой внимательности к деталям, он противостоял литературной гигантомании.

Мастером короткого рассказа был Юрий Павлович Казаков (1927 - 1982). Один из его рассказов, «Манька» (1958 г.), появился в женском журнале «Крестьянка». С известными литературными журналами Казакову не очень везло: они охотно печатали критику на него, но не спешили публиковать его прозу. Манька - «письмоносец» в далеком северном поселке - простая девчонка с обыкновенной судьбой. Но все в казаковских рассказах было «как-то не так», не в традициях социалистической прозы. Рассказ вызвал суровую отповедь официальных критиков.

Описывая человека, Казаков умел передать оттенки его душевного состояния. Читатель ощущает смущение Маньки, когда она «краснеет до смуглоты» или внезапно говорит «сиплым голосом». Художественная деталь для Казакова не менее важна, чем общая идея рассказа. Да и идеи -то у него были по тем временам какие - то странные. Вот рассказ «Трали - вали» (1959 г.). Его герой - бакенщик Егор живет нелюдимо, пьет и относится ко всему с насмешкой. Зато когда запевает песню - «на старинный русский манер, врастяжку, как бы неохотно, как бы хрипловато...песню старую, долгую, с бесконечными, за душу хватающими "о-о-о" и "а-а-а"», - городские туристы сразу смолкают, а потом немедленно велят ехать в Москву и выступать в Большом театре. Егор же только отмахивается и отделывается своим «трали-вали». Не случайно журнал «Октябрь», напечатавший рассказ, изменил его название на «Отщепенец». Но название не могло скрыть любовь писателя к своему герою. Образ вольного бакенщика перекликается с образом самого автора - свободного художника, для которого все, что не относится к искусству, пустяки.

Рассказы Василия Макаровича Шукшина (1929 - 1974) иные по интонации. В них нет казаковской лиричностй, а главное внимание обращено на характеры персонажей. Недаром свой последний сборник Шукшин так и назвал - «Характеры» (1973 г.). Он открыл великое множество человеческих типов - странных, немного комичных, но при этом совершенно оригинальных, неповторимых. Оказывается, эти «чудики» или заводные «острословы» сохранились! Но только как бы ушли в глубинку, в провинцию - подальше от больших и шумных городов, туда, где человек еще не оторвался окончательно от природы, не раздавлен «машинной» цивилизацией. В рассказе «Алеша Бесконвойный» описывается, как топят баню. В этом нехитром занятии столько живой поэзии, что оно превращается в священнодействие. Недаром в древности «банями» назывались церковные крестины.

ПРОЗА И ВРЕМЯ

В конце 70-х - начале 80-х гг. критики много спорили о прозе «сорокалетних» (Владимира Маканина, Анатолия Кима, Руслана Киреева, Анатолия Курчаткина и др.). Иногда этих писателей объединяли общим названием «московская школа». И хотя само определение крайне неточное (большинство авторов были не коренными москвичами, да и писали о столице далеко не все), в нем имелся свой резон.

Начиная с 60-х гг. в Москву хлынуло множество людей, которые в считанные годы сформировали особый социальный и культурный слой. То же, в меньших масштабах происходило и в других крупных городах. И если повести Юрия Трифонова посвящены -коренной московской интеллигенции, то герои Владимира Семеновича Маканина совсем другие. Москва была для них чужим, но желанным городом. Здесь можно было сделать карьеру, получить комфортабельное жилье. В гигантском человеческом «муравейнике» одни преуспевают, а другие становятся неудачниками. Писатель попытался вывести художественную «формулу успеха», по которой одним достается много, а другие впустую растрачивают свои силы и гибнут - не только в переносном, но и в прямом смысле: от нервных срывов, стрессов и т.п.

В повести «Где сходилось небо с холмами» (1984 г.) популярный композитор вдруг понимает, что вольно или невольно обокрал собственное детство, когда в далеком уральском поселке слышал от взрослых местные напевы. Все его нынешнее творчество лишь бледные вариации на те народные мелодии. Но главное - после того, как оно осовременил их, приспособив к слуху горожан, старые песни перестали звучать, потеряли силу и энергию. Стандартная культура, заложником которой стал герой, словно «вытянула» из прекрасной музыки душу.

Если в начале «оттепели» литература пыталась активно смягчить политический климат, то начиная с 70-х гг. она все больше задумывается о том, как жить в стране, изменить которую не в силах. С философской и художественной точек зрения это был серьезный шаг вперед: от злобы дня - к вечным проблемам бытия, от публицистики к истинному искусству слова. Именно в то время появляются произведения, которые можно назвать «филологической прозой», если вспомнить, что «филология» в переводе с греческого - «любовь к слову».

В полудостоверной - полувымышлённой повести Валентина Петровича Катаева (1897 - 1986) «Алмазный мой венец» (1978г.) под забавными прозвищами («ключик», «птицелов» и т.п.) выведены известные писатели, с которыми он был лично знаком: Пастернак, Маяковский, Ильф и другие. Отношение автора к ним крайне личностное и подчеркнуто произвольное. Разве можно так писать о реальных людях, возмущались некоторые критики. Однако «Венец» читался взахлеб уже потому, что каждый старался угадать, кто скрывается за тем или иным персонажем. Катаев точно уловил литературную атмосферу первой четверти XX в. с ее склонностью к игре, мистификации. Захватывал и язык повести, далекий от скучной»правильности обычных мемуаров.

Мастером литературной игры проявил себя и Андрей Григорьевич Битов (родился в 1973г.) В романе «Молодой Одоевцев» (1973 - 1976 гг.), рассказах и эссе он изображал жизнь будто через призму литературных пристрастий. В произведении и разговорах персонажей заметен «след» Пушкина, Толстого, Тургенева... Битов показывает, что в своем поведении человек, включенный в культуру, не всегда способен различать, что он делает «от жизни» и что «от литературы», невольно подражая книжным героям. В этом смысле автор - последователь Владимира Набокова. Книги Набокова все еще были запрещены в СССР, но их тайком привозили из - за рубежа и распространяли в кругу знакомых. И набоковская проза, с отзвуками других литературных произведений и стилистической виртуозностью, оказала громадное влияние на многих писателей этого и последующих поколений.

Сказанное не означает, что проза в 70-х гг. полностью отказалась от постановки общественных проблем. Просто теперь она обращалась к ним более «окольными» путями. На смену эзоповскому языку пришла сложная культура особого литературного текста, которой был понятен только посвященным. Например, сложилась новая историческая проза. В повести Юрия Владимировича Давыдова (родился в 1924 г.) о русских народовольцах «Глухая пора листопада» (1970 г.) показана моральная деградация революционера. Чуткий современник прочитывал за этой историей скрытую мысль о гибельности для человеческой души всякого революционного действия. В основе небольшой повести Давыдова «Судьба Усольцева» (1973 г.) лежал реальный факт: попытка организации русской коммуны в Африке, закончившаяся полным крахом. На этом примере автор исследовал, как социалистические идеи на практике закономерно оборачиваются насилием. Многое помогали увидеть в современности и романы о прошлом России Булата Окуджавы и Юрия Трифонова.