Презентация мероприятия О человеческом счастье

Раздел Начальные классы
Класс 3 класс
Тип Презентации
Автор
Дата
Формат rar
Изображения Нет
For-Teacher.ru - все для учителя
Поделитесь с коллегами:

Калоши счастья

Сказки Андерсена Ганса Христиана

I. ДЛЯ НАЧАЛА

Дело было в Копенгагене, на Восточной улице, в одном доме собралось большое общество. Часть общества уже уселась за карточные столы, другие же гости, с самой хозяйкой во главе, беседовали между собою о том о сем.

Так вот разговор шел себе помаленьку и, между прочим, коснулся средних веков. Некоторые из собеседников считали эту эпоху куда лучше нашего времени; особенно горячо отстаивал это мнение советник Кнап; к нему присоединилась хозяйка дома. Самою лучшею и счастливейшею эпохой советник признавал времена короля Ганса.

Под шумок этой беседы, мы перейдем в переднюю, где висело верхнее платье, стояли палки, зонтики и калоши. Тут же сидели две женщины: молодая и пожилая. Это были две феи; младшая фея Счастья; пожилая, смотревшая очень серьезно и озабоченно, была фея Печали. Они рассказывали друг другу, где побывали в этот день. Дело в том, - сказала она фея Счастья, - что сегодня день моего рождения, и в честь этого мне дали пару калош, которые я должна принести в дар человечеству. Калоши эти обладают свойством переносить каждого, кто наденет их, в то место или в условия того времени, которые ему больше всего нравятся. Все желания человека относительно времени или местопребывания будут, таким образом, исполнены, и человек станет наконец воистину счастливым!

- Как бы не так! - сказала фея Печали. - Твои калоши принесут ему истинное несчастье, и он благословит ту минуту, когда избавится от них!

- Ну, вот еще! - сказала младшая из фей. - Я поставлю их тут у дверей, кто-нибудь по ошибке наденет их вместо своих и станет счастливцем.

Вот такой был разговор.

II. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С СОВЕТНИКОМ

Было уже поздно; советник Кнап, углубленный в размышления о временах короля Ганса, собрался домой, и случилось ему вместо своих калош надеть калоши Счастья. Он вышел в них на улицу, и волшебная сила калош сразу перенесла его во времена короля Ганса, так что ноги его в ту же минуту ступили в невылазную грязь: в то время ведь еще не было тротуаров.

- Вот грязища-то! Ужас что такое! - сказал советник. - Вся панель затоплена, и ни одного фонаря! В это время мимо советника прошли несколько человек, одетых в средневековые костюмы. - Что это они так вырядились? Должно быть, на маскараде были! - сказал советник.

Вдруг послышался барабанный бой и свист дудок, замелькали факелы, советник остановился и увидал странное шествие: впереди всех шли барабанщики, усердно работавшие палками, за ними - воины, вооруженные луками и самострелами; вся эта свита сопровождала какое-то знатное духовное лицо. Размышляя о только что виденном и не глядя ни направо, ни налево, советник вышел на площадь . Моста, ведущего к дворцу, на месте, однако, не оказалось, и советник впотьмах едва разглядел какой-то широкий ручей да лодку, в которой сидели двое парней. - Господину угодно на остров? - спросили они. - На остров? - сказал советник, не знавший, что блуждает в средних веках. - Мне надо в гавань, в торговую улицу! Парни только посмотрели на него. - Скажите мне, по крайней мере, где мост! - продолжал советник. - Ведь это безобразие! Не горит ни единого фонаря, и такая грязь, точно шагаешь по болоту. Но чем больше он говорил с ними, тем меньше понимал их. Но моста ему так и не удалось найти; перил на канале тоже не оказалось. - Ведь это же просто скандал! - сказал он. Никогда еще наше время не казалось ему таким жалким, как в данную минуту! «Право, лучше взять извозчика! - подумал он. - Но куда же девались все извозчики? Хоть бы один! Вернусь на площадь, там, наверное, стоят экипажи! Иначе мне вовек не добраться до гавани!» Он снова вернулся на Восточную улицу и уже почти прошел ее, когда над головой его всплыл полный месяц. - Боже милостивый! Что это тут нагородили? - сказал он, увидев перед собой Восточные городские ворота, которыми заканчивалась в те времена Восточная улица. Наконец он отыскал калитку и вышел на нынешнюю площадь, бывшую в то время большим лугом. Кое-где торчали кусты, а посередине протекал какой-то ручей или канал; на противоположном берегу виднелись жалкие деревянные лачуги, в которых ютились лавки для моряков. - Или это обман зрения или я пьян! - охал советник. - Что же это такое? Что же это такое? Он опять повернул назад в полной уверенности, что болен; на этот раз он держался ближе к домам и увидал, что большинство из них было построено наполовину из кирпичей, наполовину из бревен и многие крыты соломой. - Нет! Я положительно нездоров! - вздыхал он. - Не вернуться ли мне обратно? Нет, неловко! Он поискал знакомый дом, но и его не было. - Это ужас что такое! Я не узнаю Восточной улицы! Ни единого магазина! Повсюду какие-то старые, жалкие лачуги! Ах, я совсем, совсем болен! Он натолкнулся на полуотворенную дверь, из которой виднелся свет. Это была одна из харчевен тогдашней эпохи, нечто вроде нашей пивной. В комнате с глиняным полом сидели за кружками пива несколько моряков и копенгагенских горожан и два ученых; все были заняты беседой и не обратили на вновь вошедшего никакого внимания.

- Извините! - сказал советник встретившей его хозяйке. - Мне вдруг сделалось дурно! Не наймете ли вы мне извозчика в Христианову гавань?

Женщина посмотрела на него и покачала головой, потом заговорила с ним по-немецки. Советник подумал, что она не понимает по-датски, и повторил свою просьбу по-немецки; это обстоятельство в связи с покроем его платья убедило хозяйку, что он иностранец. Советник оперся головой на руку, глубоко вздохнул и стал размышлять о странном зрелище, которое он видел перед собой. - Ну что, как вы себя чувствуете? - спросила советника хозяйка и дернула его за рукав; тут он опомнился: в пылу разговора он совсем забыл, где он и что с ним. «Господи, куда я попал?» И голова у него закружилась при одной мысли об этом. Вдруг , один из гостей спросил советника - Будем пить кларет, мед! И вы с нами! Вошли две девушки; одна из них была в двухцветном чепчике .Они наливали гостям и затем низко приседали; у советника дрожь пробежала по спине.

- Что же это такое? Что же это такое? - говорил он, но должен был пить вместе со всеми; они так приставали к нему, что он пришел в полное отчаяние, и, когда один из собутыльников сказал ему, что он пьян! Никогда еще не случалось ему быть в такой простой и грубой компании. «Подумаешь, право, что мы вернулись ко временам язычества. Это ужаснейшая минута в моей жизни!»

Тут ему пришло в голову подлезть под стол, ползком добраться до двери и незаметно ускользнуть на улицу. Он уже был почти у дверей, как вдруг остальные гости заметили его намерение и схватили его за ноги. О, счастье! Калоши снялись с ног, а с ними исчезло и все колдовство!

Советник ясно увидел перед собой зажженный фонарь и большой дом, он узнал и этот дом, и все соседние, узнал свою Восточную улицу; сам он лежал на панели, упираясь ногами в чьи-то ворота, а возле него сидел и похрапывал ночной сторож.

- Боже ты мой! Так я заснул на улице! - сказал советник. - Да, да, это Восточная улица! Как тут светло и хорошо! Минуты две спустя он уже ехал на извозчике в Христианову гавань и, вспоминая дорогой только что пережитые им страх и ужас, от всего сердца восхвалял счастливую действительность нашего времени, которая со всеми своими недостатками все-таки куда лучше той, в которой ему довелось сейчас побывать. Да, теперь он сознавал это, и нельзя сказать, что поступал неблагоразумно.

III. ПРИКЛЮЧЕНИЕ НОЧНОГО СТОРОЖА

- Никак пара калош лежит! - сказал ночной сторож. - Должно быть, того офицера, что наверху живет. У самых ворот оставил!

Почтенный сторож охотно позвонил бы и отдал калоши владельцу, тем более что в окне у того еще виднелся огонь, да побоялся разбудить других жильцов в доме и не пошел.

- Удобно, должно быть, в таких штуках! - сказал он. - Кожа-то какая мягкая!

Калоши пришлись ему как раз по ногам, и он остался в них.

- А чудно, право, бывает на белом свете! Вот хоть бы офицер этот, шляется себе взад и вперед по комнате вместо того, чтобы спать в теплой постели! Счастливец! Нет у него ни жены, ни ребят! Каждый вечер в гостях! Будь я на его месте, я был бы куда счастливее!

Он сказал, а калоши сделали свое дело, и ночной сторож стал офицером и телом и душою.

Офицер стоял посреди комнаты с клочком розовой бумажки в руках. На бумажке были написаны стихи, сочинения самого г-на офицера.

Да, такие стихи пишут многие влюбленные, но благоразумные люди их не печатают. Офицер, любовь и бедность - вот треугольник, или, вернее, половинка разбитой игральной кости Счастья. Так оно казалось и самому офицеру, и он, глубоко вздыхая, прислонился головой к окну.

- Бедняк ночной сторож и тот счастливее меня! Он не знает моих мучений! У него есть свой угол, жена и дети, которые делят с ним и горе, и радость. Ах, будь я на его месте, я был бы счастливее!

В ту же минуту ночной сторож стал опять сторожем: он ведь сделался офицером только благодаря калошам, но, как мы видели, почувствовал себя еще несчастнее и захотел лучше быть тем, чем был на самом деле. Итак, ночной сторож стал опять ночным сторожем.

- Фу, какой гадкий сон приснился мне! - сказал он. - Довольно забавный, впрочем! Мне чудилось, что я будто бы и есть тот офицер, который живет там, наверху, и мне было совсем не весело! Мне недоставало жены и моих ребятишек, готовых зацеловать меня до смерти! И ночной сторож опять заклевал носом, но сон все не выходил у него из головы. Вдруг с неба скатилась звезда. В несколько секунд ночной сторож пролетел 52 000 миль, отделяющих землю от луны, которая, как известно, состоит из менее плотного вещества, нежели наша земля, и мягка, как только что выпавший снег. Ночной сторож очутился на одной из бесчисленных лунных гор, которые мы знаем по лунным картам доктора Медлера; ты ведь тоже знаешь их? На луне было много жителей. Лунные жители спорили о нашей земле и сомневались в ее обитаемости: воздух на земле был слишком плотен, чтобы на ней могло существовать разумное лунное создание. По их мнению, луна была единственною обитаемою планетой и колыбелью первого поколения планетных обитателей. Но вернемся на Восточную улицу и посмотрим, что было с телом ночного сторожа. Безжизненное тело по-прежнему сидело на ступеньках, палка сторожа или, как ее зовут у нас, «утренняя звезда», выпала из рук, а глаза остановились на луне, где путешествовала душа. - Который час? - спросил ночного сторожа какой-то прохожий и, конечно, не дождался ответа. Тогда прохожий легонько щелкнул сторожа по носу; тело потеряло равновесие и растянулось во всю длину - ночной сторож «был мертв». Прохожий перепугался, но «мертвый» остался «мертвым»; заявили в полицию, и утром тело отвезли в больницу. Как сказано, тело ночного сторожа привезли в больницу и внесли в приемный покой, где, конечно, первым долгом сняли с него калоши, и душе пришлось вернуться обратно; она сразу нашла дорогу в тело, и раз, два - человек ожил! Он уверял потом, что пережил ужаснейшую ночь в жизни: даже за две серебряные марки не согласился бы он пережить такие страсти во второй раз; но теперь дело было, слава Богу, кончено. В тот же день его выписали из больницы, а калоши остались там.

IV. «ГОЛОВОЛОМНОЕ» ДЕЛО.

В этот вечер в больнице дежурил как раз такой молодой студент, о котором лишь в физическом смысле сказали бы, что он из числа большеголовых. Шел проливной дождь, но, несмотря на это неудобство, студенту все-таки понадобилось уйти с дежурства всего на четверть часа. Калоши, забытые сторожем, все еще оставались в больнице; студенту и в голову не приходило, что это калоши Счастья, но они были как раз кстати в такую дурную погоду, и он надел их. Теперь оставалось только пролезть между железными прутьями, чего ему еще ни разу не случалось пробовать.

- Помоги Бог только просунуть голову! - сказал студент, и голова его, несмотря на всю свою величину, сразу проскочила между прутьями - это было дело калош. Теперь очередь была за туловищем, но с ним-то и пришлось повозиться. - Ух! Я чересчур толст! - сказал студент. - А я думал, что труднее всего будет просунуть голову! Нет, мне не пролезть! И он хотел было поскорее выдернуть голову обратно, но не тут-то было. Шею он мог поворачивать как угодно, но на этом дело и кончалось. Сначала студент наш рассердился, но потом расположение его духа быстро упало до нуля. Калоши Счастья поставили его в ужаснейшее положение, и, к несчастью, ему не приходило в голову пожелать освободиться; он только неутомимо вертел шеей и - не двигался с места. Дождь лил как из ведра, на улицах не было ни души, до колокольчика, висевшего у ворот, дотянуться было невозможно - как тут освободиться!- Уф! Кровь так и стучит в виски! Я готов с ума сойти! Да и сойду! Ах, если бы мне только удалось освободиться!

Следовало бы ему сказать это пораньше! В ту же минуту голова его освободилась, и он опрометью кинулся назад, совсем ошалев от страха, который только что испытал благодаря калошам Счастья. Не думайте, однако, что дело этим и кончилось, - нет, будет еще хуже. Прошла ночь, прошел еще день, а за калошами никто не являлся. Калоши опять были у студента на ногах: за ними никто не пришел, а на улицах было грязно, и они опять сослужили ему службу. Он пришел в театр и услышал стихотворение.

Стихотворение очень ему понравилось. Он был бы не прочь иметь такиеже очки, как у поэта : надев их, пожалуй, можно было бы, при известном искусстве, читать в сердцах людей, а это еще интереснее, нежели провидеть будущее: последнее и без того узнается в свое время. Тут ему вспомнилось вчерашнее его приключение. «Да, да, вот оно, начало всего! - думал он. - Надо вовремя принять меры. Особенно помогает в таких случаях русская баня. Ах, если бы я уже лежал на полке!» В ту же минуту он и лежал там, но лежал одетый, в сапогах и калошах; на лицо ему капала с потолка горячая вода.

- Уф! - закричал он и побежал принять душ. Банщик тоже громко закричал, увидав в бане одетого человека. Студент, однако, не растерялся и шепнул ему: - Это я поспорил! Придя домой, он, однако, закатил себе несколько ударов , на шею, и на спину, чтобы выгнать помешательство. Наутро вся спина у него была в крови - вот и все, что принесли ему калоши Счастья.

V. ПРЕВРАЩЕНИЕ ПИСЬМОВОДИТЕЛЯ

Ночной сторож, которого вы, может быть, еще не забыли, вспомнил между тем о найденных и затем оставленных им в больнице калошах и явился за ними. Ни офицер, ни кто другой из обывателей той улицы не признали, однако, их за свои, и калоши снесли в полицию. В полиции служил письмоводитель . «Должно быть, вот этикалоши мокрые - мои!» - подумал он, да и ошибся: это были как раз калоши Счастья; но почему бы и служителю полиции не ошибиться иногда? Он надел их, сунул некоторые бумаги в карман, другие взял под мышку: ему надо было просмотреть и переписать их дома. День был воскресный, погода стояла хорошая, и он подумал, что недурно будет прогуляться в сад. Пожелаем же этому тихому трудолюбивому молодому человеку приятной прогулки - ему вообще полезно было прогуляться после продолжительного сидения в канцелярии.

Сначала он шел, не думая ни о чем, так что калошам не было еще случая проявить свою волшебную силу.

В аллее письмоводитель встретил молодого поэта, который сообщил ему, что уезжает путешествовать. - Опять уезжаете! - сказал письмоводитель. - Счастливый вы народ, свободный! Порхаете себе, куда хотите, не то что мы! У нас цепи на ногах!

- Они приковывают вас к хлебному местечку! - отвечал поэт. - Вам не нужно заботиться о завтрашнем дне, а под старость получите пенсию!

- Нет, все-таки вам живется лучше! - сказал письмоводитель. - Писать стихи - это удовольствие! Все вас расхваливают, и к тому же вы сами себе господа! А вот попробовали бы вы посидеть в канцелярии да повозиться с этими пошлыми делами!

Поэт покачал головой, письмоводитель тоже, каждый остался при своем мнении, с тем они и распрощались. «Совсем особый народ эти поэты! - подумал письмоводитель. - Хотелось бы мне побывать на их месте, самому стать поэтом. Уж я бы не писал таких ноющих стихов, как другие! Замечаете? Он уже стал поэтом, хотя на вид и не изменился нисколько. «Какой чудный аромат! - думал он. - Мне вспоминаются фиалки тетушки Лоны! Да, я был тогда еще ребенком! Господи, сколько лет я не вспоминал о ней! Добрая старая девушка! Она жила там, за биржей! У нее всегда, даже в самые лютые зимы, стояли в воде какие-нибудь зелененькие веточки или отростки. Фиалки так и благоухали, а я прикладывал к замерзшим оконным стеклам нагретые медные монетки, чтобы оттаять себе маленькие кругленькие отверстия для глаз. Тут он глубоко вздохнул и затем вдруг приостановился. «Что это, право, делается со мной сегодня? Никогда еще не задавался я такими мыслями и чувствами! Это, должно быть, действие весеннего воздуха! И жутко, и приятно на душе! - И он схватился за бумаги, бывшие у него в кармане. - Бумаги дадут моим мыслям другое направление». Но, бросив взгляд на первый же лист, он прочел: «Зигбрита, трагедия в 5 действиях». «Что такое?! Почерк, однако, мой... Неужели я написал трагедию? А это что? «Интрижка на балу, водевиль». Нет, откуда же все это? Кто это подсунул мне? А вот еще письмо!» Мысли у него так и играли, душа была как-то особенно мягко и нежно настроена; машинально сорвал он какой-то росший возле цветочек и засмотрелся на него. Это была простая ромашка, но в одну минуту она успела рассказать ему столько, сколько нам впору узнать на нескольких лекциях ботаники. Она рассказала ему чудесную повесть о своем появлении на свет, о волшебной силе солнечного света, заставившего распуститься и благоухать ее нежные лепесточки. Поэт же в это время думал о жизненной борьбе, пробуждающей дремлющие в груди человека силы. Да, воздух и свет - возлюбленные цветка, но свет является избранником, к которому постоянно тянется цветок; когда же свет погасает, цветок свертывает свои лепестки и засыпает в объятиях воздуха.

- Свету я обязана своею красотой! - говорила ромашка.

- А чем бы ты дышала без воздуха? - шепнул ей поэт.

Неподалеку от него стоял мальчуган и шлепал палкой по канавке. Думая об этом и о том превращении, которое произошло с ним сегодня, письмоводитель улыбнулся. «Я просто сплю и вижу сон! Удивительно, однако, до чего сон может быть живым! И все-таки я отлично сознаю, что это только сон. Письмоводитель грустно вздохнул и поглядел на весело распевавших и перепархивавших с ветки на ветку птичек.

«Им живется куда лучше нашего! Уменье летать - завидный дар! Счастлив, кто родился с ним! Если бы я мог превратиться во что-нибудь, я пожелал бы быть этаким маленьким жаворонком!» В ту же минуту рукава и фалды его сюртука сложились в крылья, платье стало перышками, а калоши когтями. Он отлично заметил все это и засмеялся про себя: «Ну, теперь я вижу, что сплю! Но таких смешных снов мне еще не случалось видеть!» Затем он взлетел на дерево и запел, но в его пении уже не было поэзии - он перестал быть поэтом: калоши, как и всякий, кто относится к делу серьезно, могли исполнять только одно дело зараз: хотел он стать поэтом и стал, захотел превратиться в птичку и превратился, но зато утратил уже прежний свой дар. «Недурно! - подумал он. - Днем я сижу в полиции, занятый самыми важными делами, а ночью мне снится, что я летаю жаворонком в саду! Вот сюжет для народной комедии!»

И он слетел на траву, вертел головкой и пощипывал клювом гибкие стебельки, казавшиеся ему теперь огромными пальмовыми ветвями.

Вдруг кругом него сделалось темно как ночью: на него был наброшен какой-то огромный, как ему показалось, предмет - это мальчуган накрыл его своей фуражкой. Под фуражку подлезла рука и схватила письмоводителя за хвост и за крылья, так что он запищал, а затем громко крикнул:

- Ах, ты, бессовестный мальчишка! Ведь я полицейский письмоводитель!

Но мальчуган расслышал только «пип-пип», щелкнул птицу по клюву и пошел с ней своею дорогой. Мальчикипринес его в богато убранную гостиную, где его встретила толстая улыбающаяся барыня; она не особенно обрадовалась простой полевой птице, как она назвала жаворонка, хотя и позволила посадить его на время в пустую клетку, стоявшую на окне.

- Может быть, она позабавит попочку! - сказала барыня и улыбнулась большому зеленому попугаю, важно качавшемуся на кольце в своей великолепной металлической клетке. - Сегодня попочкино рожденье, - продолжала она глупо-наивным тоном, - и полевая птичка пришла его поздравить! Письмоводитель, или, как назвала его барыня, полевая птица, был посажен в клетку, стоявшую рядом с клеткой канарейки и недалеко от попугая. - И ты попалась в плен, серенькая датская птичка! - сказала канарейка жаворонку. - В твоих лесах, конечно, холодно, но все же ты была там свободна! Улетай же! Смотри, они забыли запереть тебя, форточка открыта - улетай, улетай!

Письмоводитель так и сделал, выпорхнул и сел на клетку. В эту минуту в полуоткрытую дверь скользнула из соседней комнаты кошка с зелеными сверкающими глазами и бросилась на него. Канарейка забилась в клетке, попугай захлопал крыльями и закричал:

- Нет, хочу быть человеком!

Письмоводителя охватил смертельный ужас, и он вылетел в форточку на улицу, летел-летел, наконец устал и захотел отдохнуть.

Соседний дом показался ему знакомым; одно окно было открыто, он влетел в комнату - это была его собственная комната - и сел на стол.

- Нет, хочу быть человеком! - сказал он, бессознательно повторяя остроту попугая, и в ту же минуту стал опять письмоводителем, но оказалось, что он сидит на столе!

- Господи помилуй! - сказал он. - Как это я попал сюда, да еще заснул! И какой сон приснился мне! Вот чепуха-то!

VI. ЛУЧШЕЕ, ЧТО СДЕЛАЛИ КАЛОШИ

На другой день, рано утром, когда письмоводитель еще лежал в постели, в дверь постучали и вошел сосед его, студент-богослов.

- Одолжи мне твои калоши! - сказал он. - В саду еще сыро, но солнышко так и сияет, - пойти выкурить на воздухе трубочку!

Надев калоши, он живо сошел в сад, в котором было одно грушевое и одно сливовое дерево, но даже и такой садик считается в Копенгагене . Богослов ходил взад и вперед по дорожке; было всего шесть часов утра; с улицы донесся звук почтового рога.

- О, путешествовать, путешествовать! Лучше этого нет ничего в мире! - промолвил он. - Это высшая, заветная цель моих стремлений! Удастся мне достигнуть ее, и эта внутренняя тревога моего сердца и помыслов уляжется. Но я так и рвусь вдаль! Дальше, дальше... видеть чудную Швейцарию, Италию...

И вот он уже путешествовал по Швейцарии, упрятанный в дилижанс вместе с восьмью другими пассажирами. У него болела голова, ныла спина, ноги затекли и распухли, сапоги жали нестерпимо. Он не то спал, не то бодрствовал. В правом боковом кармане у него лежали переводные векселя на банкирские конторы, в левом - паспорт, а на груди - мешочек с зашитыми в нем золотыми монетами; стоило богослову задремать, и ему чудилось, что та или другая из этих драгоценностей потеряна; дрожь пробегала у него по спине, и рука лихорадочно описывала треугольник - справа налево и на грудь, чтобы удостовериться в целости всех своих сокровищ. В сетке под потолком дилижанса болтались зонтики и шляпы и порядочно мешали ему любоваться дивными окрестностями. И он очутился по ту сторону Альп, в середине Италии, между Флоренцией и Римом. В воздухе носились тучи ядовитых мух и комаров; напрасно путешественники обмахивались миртовыми ветками - насекомые кусали и жалили их немилосердно; в карете не оставалось ни одного человека, у которого бы не было искусано и не распухло все лицо. Дорога лежала через оливковую рощу, и богослову казалось, что он едет между родными узловатыми ивами; наконец добрались до одинокой гостиницы. Подали обед: водянистый суп, приправленный перцем и прогорклым оливковым маслом, салат с таким же маслом, затем, как главные блюда. На ночь двери были заставлены чемоданами; один из путешественников стал на караул, другие же заснули. Караульным пришлось быть богослову. Фу, какая духота была в комнатах! Жара томила, комары кусались, miserabili стонали во сне! - Да, путешествие вещь хорошая! - вздохнул богослов. - Только бы у нас не было тела! Пусть бы оно себе отдыхало, а душа летала повсюду. Я хочу достигнуть блаженной цели земного странствования!

Слово было сказано, и он был уже на родине, у себя дома; длинные белые занавеси были спущены, и посреди комнаты стоял черный гроб; в нем лежал богослов. Его желание было исполнено: тело отдыхало, душа странствовала.

В комнате появились две женские фигуры; мы знаем обеих: то были фея Печали и посланница Счастья; они склонились над умершим.

- Ну, - сказала Печаль, - много счастья принесли твои калоши человечеству?

- Что ж, вот этому человеку, что лежит тут, они доставили прочное счастье! - отвечала Радость.

- Нет! - сказала Печаль. - Он ушел из мира самовольно, не быв отозванным! Его духовные силы не развились и не окрепли еще настолько, чтобы он мог унаследовать те небесные сокровища, которые были ему уготованы. Я окажу ему благодеяние!

И она стащила с ног умершего калоши; смертный сон был прерван, и воскресший встал. Печаль исчезла, а с ней и калоши: она, должно быть, сочла их своей собственностью.



© 2010-2022