Иоганн Готфрид Гердер. Разговор 1 (перевод с АЯ)

Разговор первый

(Стр. 76)

Филолай: Мой друг, посмотри, какая свежесть после страшной грозы. Серные облака [412] прятали солнце от нас, и было трудно дышать на земле. Теперь они разошлись, и снова все дышит легко и радостно, таким же, я думаю, было состояние мудрости, когда Спиноза и ему подобные стремились лишить мир Бога со своими тяжелыми туманами. Также были упавшие небеса и пасмурное небо. Но философия свергла их как гигантов древности, и отражающий ум еще раз видит сияющее солнце.

Теофрон: Мой друг, Вы читали работы Спинозы?

Филолай: Нет, не читал. Да кто захочет читать непонятно о чем книгу, которую возможно написал безумец? Но я слышал от многих, кто читал его работы, что он был атеистом и пантеистом, учителем слепой необходимости, врагом откровения, насмешником религии, и, ко всему этому, еще разрушителем государства и всего гражданского общества. Короче говоря, он был врагом человеческой расы, и таковым он и умер. Следовательно, он заслуживает ненависти и отвращения всех сторонников человечества и настоящих философов.

Теофрон: Та грозность, с которой вы только что сравнили его, впрочем, совсем не подходит к нему, потому что она принадлежит порядку в природе, и является полезной и хорошей. Но, чтобы обойтись без сравнения, мой друг, ведь вы не читали ничего конкретного и определенного о Спинозе, о котором, возможно, говорим мы с вами?

Филолай: Хорошее дело! Например, статью о нем в работе Пьера Бейля (В1).

(Стр. 77)

Теофрон: В данном случае, П. Бейль не самый авторитетный для вас автор. Он, который был равнодушен ко всем системам, потому что изначально, не имел своей собственной системы, не оставался справедливым по отношению к Спинозе. Он рьяно стоял против него, воодушевленный, несомненно, положением его времени и места. Возможно, он жил слишком близко к мертвому Спинозе. Доктрина, даже само имя Спинозы, было в то время термином оскорбительным, так же, как по большей части, оно таковым остается. Все нелепое и безбожное, и в какой-то степени и теперь, называется Спинозистским. Тогда тоже не было сильной стороной Бейля, проницательного диалектика, чтобы добраться до основания системы как таковой, или рассмотреть ее с глубочайшим чувством истины. Все системы он рассматривал поверхностно, и резко примечал их расхождения, поскольку они становились причиной его скептицизма. То одно мнение было важным для него, то другое. Но то, что можно назвать внутренним философским убеждением, его поверхностный ум едва имел хоть какое-то представление, так как его «Словарь» почти бесспорно указывает на это.

Филолай: Совершенно верно! Я все удивлялся, как такой [414] острый ум мог быть таким непостоянным, таким несвязанным в его точках зрения. То одна глупость, то другая, в равной степени важны для него. Например, то ошибочно цитируется дата Moreri, то вопрос: «Есть ли Бог?» и «Сколько их?» или «Откуда исходит зло в мире?» и другие подобные вопросы, - все занимают его с равным интересом. (В1)

Теофрон: Вам следует сказать, с одинаково малым интересом, но с тем не менее большим умением в живейшей игре остроумия. Именно в этом и заключается редкое качество Бейля. Можете ли вы назвать имя другого автора, чей ум охватывал или обходился с наилегчайшим прикосновением, настолько велико множество вещей с равной благодатью и проницательностью. Он был философски-историческим Вольтером своих дней, чья фантазия располагалась в диапазоне от высокой материи до мельчайших деталей исторического события, эпизода, названия книги, или даже грязной истории.

(Стр. 78) Система Спинозы вовсе не была для ума такого рода. У вышедшего в отставку и серьезного мыслителя была очень презрительная концепция ко всем мнениям, и он с математической точностью шел за чистой и простой истиной, где бы он ни думал найти ее. Он забывал все остальное, и у него не было даже тысячной доли эрудиции, остроумия или чуткости Бейля. Два ума такого калибра вряд ли могли справедливо относиться друг к другу. Тем не менее, я убежден, что Спиноза раньше выказал ее (справедливость) автору «Словаря», чем [415] бодрый назойливый Бейль смог выказать ее Спинозе. Еще при жизни Бейля упрекали за отсутствие верно условной системы Спинозы, и ему пришлось защищаться от этого обвинения в одном из своих писем¹.

Филолай: Что было к несчастью для Спинозы. Ибо после этого, концепция, которой он придерживается теперь, была доступна для большого количества людей благодаря Бейлю. (В1) Как мало читают непонятные работы Спинозы, в то время как весь мир зачитывается таким приятным, разнообразным и полезным Бейлем!

Теофрон: Именно так, мой друг! Он представил концепцию Спинозы легкому войску читателей, в то время как для тяжелой артиллерии было все отдано воинствующими философами и теологами. (В2) И с ними ему стало еще хуже. Ему повезло, так как в Евангелии: его ближайшие соратники, картезианцы, сразу стали его злейшими врагами. Они захотели и были обязаны отделить свою философию от той, которую он продолжал и на языке которой он говорил, от его философии, что они и сделали, чтобы не попадать под подозрение в Спинозизме. Естественно, эта философская осторожность передалась от декартовой школы каждому последующему. Затем теологи почти всех конфессий стали относиться к нему еще злее, потому что он не только свободно выражал свое мнение по поводу иудаизма и книг Ветхого Завета, но, что, должно быть, казалось было намного хуже для него, он в частности, в первую очередь поднял свое перо против них. (В3) К их сварливой натуре и постоянным пререканиям, он приписал в значительной степени [416] падение христианства, и неэффективность его наилучшего обучения. И, хотя он делал это без какого-либо злого умысла, вы легко можете себе представить, как воспринималась его книга.

Филолай: Я могу себе это живо представить. Миротворец без полномочий (власти) стоит между двумя враждующими фракциями, и он, к тому же, против них обеих.

Теофрон: У Спинозы не было другой власти, чем та, в которую он верил, что получил из рук справедливости и истины. Безусловно, он не использовал ее в искушенном виде. Он показал свою религиозную политику в работе, чья теология неизбежно взбудоражила как евреев, так и христиан². И его политические доктрины были такими тяжелыми и жесткими, что они, конечно же, были неприемлемы в то время. Ему предоставили полное государственное право регулировать общественное богослужение. Тем не менее, в то же время, он сохранил безграничную свободу в тренировке разума. Это, казалось, для большинства людей чрезмерным, так, если бы он хотел смешать огонь и воду. Таким образом, его теория была неизбежным провалом, так как при всем уважении, она сейчас слишком трудна даже для нас, и как была бы трудна для Гоббса, хотя мы продвинулись намного в толерантности и государственном управлении. Локк, Бейль, Шефтсбери поступили мягче.

Филолай: К тому же, им пришлось достаточно пострадать прежде, чем [417] их самые разумные предложения, в общем, были признаны. В таких нестабильных вопросах любящий поспорить диалектик, Бейль, или создатель поэтических форм, Вольтер, действительно имеют большое преимущество перед серьезным философом, который прямо заявляет о своих утверждениях. Первые всегда безопаснее, потому что они всегда могут сказать: «Я просто спорю, просто говорю образно». И все же в этом приятном и разнообразном обличии они все имеют больше распространенного влияния. У Бейля, конечно же, было больше влияния благодаря своему возрасту, чем у Спинозы и Лейбница, а у Вольтера больше чем у Руссо и у тысячи других более официальных философов.

Теофрон: Смотря от чего зависит, Филолай. Есть внешнее, и есть внутреннее влияние. Первое само распространяется далеко и широко; последнее пускает корни куда прочнее. Как бы мне хотелось, чтобы какой-нибудь философский и критичный человек, не новичок, вывел бы аннотированное издание теолого-политическое эссе Спинозы³. Было бы рискованно увидеть, какое время в нем, возможно, поддерживалось, а какое опровергалось. В критике Ветхозаветных писаний многое, что уже стало обоснованнее в Спинозе, было с тех пор выдвинуто в качестве нового открытия, но тем не воспринималось менее адекватно. В вопросе толерантности, [418] наши взгляды почти не были расположены принимать ни одно другое направление, чем то, благодаря которому Спинозу в свое время привело к всеобщей ненависти. Безусловно, все в этой работе, как и во всех других его сочинениях, стоит в тяжелой манере, а многое - чрезмерно. У него, например, был только метафизический смысл поэзии пророков; и во всем построении его работ, он одинокий мыслитель, которому милости социального мира и вкрадчивая манера совершенно незнакомы.

Филолай: Я поражаюсь, Теофрон, что вы приписываете его исключительно к этому. На каком предмете мог человек без здоровых принципов, художник, пантеист или кто-то еще, написать так, чтобы это было обнаружено восприятие среди разумных людей? Говорят даже, что он попытался доказать атеизм и пантеизм! Что может быть более нелепым?

Теофрон: Значит, это был атеизм и пантеизм? Но как возможны оба в одной и той же системе? В конце концов, у пантеиста всегда есть Бог, хотя он ошибался по поводу его сущности. С другой стороны, атеист, который абсолютно отрицает Бога, не может быть ни пантеистом, ни политеистом, если не мелочиться с именами. И, более того, мой друг, как можно демонстрировать атеизм, который является фикцией.

Филолай: Почему бы и нет, если кто-то нашел, или подумал, что нашел, внутреннее противоречие в сущности Бога?

Теофрон: Внутреннее противоречие в простой идее, [419] максимально возможное для человечества? Я должен признаться, я не понимаю этого.

Филолай: Вот почему он был глупцом, который стремился продемонстрировать то, что не может быть продемонстрировано. Ибо наша новая философия ясно говорит: «То, что Бог существует, или его нет, никто доказать не может. Надо верить, что Бог есть». (В1)

Теофрон: Вот почему, я, по крайней мере, должен думать, что в то или иное необходимо верить, что мы свободны, быть атеистами, деистами или теистами согласно нашей вере. Но давайте мы не будем затрагивать эту тему.

Предполагают, что Спиноза был атеистом, пантеистом, или чудовищным гибридом обоих. Мне неприятно слышать эти прозвища, которые вы даете тому, кого не знаете. В философии мы прожили времена почтительного обращения, с которой Спиноза был еще окрещен Кортхольдом, Бракером и другими. (В2) Первый считал себя остроумным, когда он превратил «Благословенный» в «Проклятый», а слово «Спиноза» в «колючий терновый куст». Другими обычными эпитетами, с помощью которых они вызывают его из царства духов, - «наглый, безбожный, нелепый, бесстыдный, кощунственный, чумной, отвратительный». Кто-то из избранных даже нашел пометку вечного изгнания на его лице, [420] а другие слышали, как он скулил о пощаде на смертном одре. Я не Спинозист, и никогда им не стану, но, признаюсь, друг Филолай, мне нестерпимо, что люди в наше время все еще хотят стоять против этого ушедшего и молчаливого мудреца, против постановлений прошлого столетия, столетия самых плачевных споров. Здесь у вас есть буклет на восьми листах⁴, в котором, более того, большая часть является смесью из комментариев, которые вы можете полностью пропустить. Это не что иное, как жизнь Спинозы, очень рассказала прозаично, но с исторической точностью. Ибо видно, что автор был осторожен с каждой деталью. Она написана беспристрастным человеком, который был не Спинозой, а лютеранским пастором, который "ведет Бога засвидетельствовать, что он нашел ничего обоснованного в "Богословско-политическом трактате" Спинозы, ничего, что было способно в меньшей степени потревожить его в исповедании веры, в котором он следовал слову Евангелие, потому что вместо обоснованных доказательств, никто не находит ничего, кроме заранее определенных выводов, и то, что в школах называют petitiones principii (с лат. попрошайничество)". Вы можете, конечно, доверять себе до такого осторожного руководства, если вы хотите знать человека лучше⁵.

Мои дела призывают меня сейчас, но мы скоро увидим друг друга вновь. В случае, если Вы хотели бы заглянуть в них, я также оставляя вам некоторые из работ самого атеиста. К сожалению, есть только два небольших тома.

Филолай: Я не понимаю, Теофрон. К чему [421] демонстрация такого рода! И какой свет может пролить по этому вопросу его биография, написанная и изданная лютеранским пастором?

***

Самый необычный человек, этот Спиноза! Независимо от источника его идей, и независимо от их сущности, есть что-то последовательное во всей его жизни. (B1) Он посвящает себя еврейской философии, а затем оставляет ее, чтобы получить глубокие знания естественных наук. Работы Декарта проходят через его руки. Он читает их с необычайной жадностью, а позже признается, что он извлек из них какое-либо философское знание, которое у него есть. Поэтому он спокойно отказывается от иудаизма, потому что он считает себя убежденным, что он не сможет следовать его учению далее. Ему предлагают ежегодную стипендию в 1000 гульденов, если только он будет и далее посещать синагогу. Он отказывается, и спокойно уйти в отставку. Его положили под запрет синагоги. Он отвечает на это, и в своем отступлении изучает ремесло для того, чтобы обеспечить себя. Чем отличается это поведение от поведения несчастного Акосты⁶, который при подобных обстоятельствах не смог найти покоя, пока, в конце концов, не застрелился. (B2) Если бы только кто-то смог получить ответ Спинозы на запрет из португальской синагоги в Амстердаме. Думаю, это дало бы нам основания для его очень аккуратного и спокойного решения, так как мягкий и спокойный дух царит в жизни этого человека. [422] Он создает оптические линзы и учится рисовать. У автора была коллекция его рисунков в его владении, среди которых многие были рисунки людей, которые едва навещали его, и, которых он рисовал, очевидно, по памяти. Среди этих набросков был также набросок Мазаньелло в одежде его знакомого рыбака, и хозяин квартиры Спинозы засвидетельствовал то, что этот портрет очень напоминал самого Спинозу. (В1) Необычайная идея, нарисовать себя в образе Мазаньелло! Хотел бы я найти эту картинку.

Потом он шлифует линзы. Его друзья продают их, и он живет скромно. Часто он никого не видит два - три дня в то время. Многие люди предлагают ему свои кошельки и свою помощь, но он скромно отказывается от них и живет на очень скудную пищу. Он устанавливает свои платежи ежеквартально, так чтобы он не мог тратить больше, чем у него есть. Он, как рассказывают домочадцы, как змея, которая делает круг со своим хвостом во рту, чтобы показать, что ничего не остается от его годового дохода. Я видел символ под его портретом и глупо связал это с его пантеизмом. (B2) Во всем этом он же философ, который вернее, чем даже Руссо! Он хочет сохранить не более, чем необходимо быть прилично похороненным. Но он также не хочет быть обузой никому, и жить своими собственными усилиями. Его поведение спокойное и мирное. Он является хозяином своих страстей, и его никогда не будут рассматривать как очень грустного, или очень веселого человека.

В разговоре он утешает страждущих своего дома и [423] советует им терпеть свои беды терпеливо, так как многое Бог послал им. Он призывает детей ходить в церковь прилежно, и инструктирует их быть послушными своим родителям. Он спрашивает домочадцев, какую пользу они получили от проповеди, которую они прослушали, и придает большое значение хорошему и поучительному священнику, упомянутому здесь⁷. «Ваша религия хороша;» говорит спокойный мудрец, «у вас нет необходимости искать другую, ни сомневаться, что вы достигнете блаженства через нее, если только вы посвятите себя благочестию, и в то же время будете вести мирную и спокойную жизнь».

Его лучший друг предлагает ему в дар две тысячи гульденов, чтобы он мог жить в лучше условиях. Он вежливо отказывается. Другой друг хочет сделать его своим наследником, но он не принимает этот дар. Он сводит почти на половину пенсию, которую еще один из его друзей, дает в последние годы. Так он живет и умирает в свои сорок пять лет также мягко и мирно, как и жил. Буквально за несколько часов до этого он провел долгую беседу со своим семейством на проповеди, которую они прослушали, и, прежде чем они оставили церковь во второй половине дня, он скончался в присутствии своего врача. После продажи, все его имущество составило 390 гульденов и четырнадцать стиверов. Его родственники спорили даже по поводу этой суммы.

Великодушное, человеколюбивое сияние озаряет всю его жизнь. Ибо видно, как его друзья любят его и, как все, кто его знает, одаривают его, как это никогда не делает его излишне гордым, и все же он никогда никому не отказывает в резкой форме. Когда курфюрст Палатин предложил ему должность учителя в своем университете, [424] с полной свободой изложения своих принципов, он осторожно и скромно ответил, что он не знал, как эту свободу следует ограничить, так чтобы, возможно, не показаться, что он хотел побеспокоить государственную религию; поэтому он не принял предложение. (В1)

Я все еще не знаю, что мне думать о работах и мнении Спинозы. Но даже ошибочные ходы, приведенные здесь, которые, вероятно, являются его худшими, как ни парадоксально несут на себе печать его убеждений, которые он хранил в себе. Он не хочет на кого-либо накладывать их. Он не хочет найти секту, не из-за страха людей, а из-за отвращения к нарушению точек зрения других людей, даже после своей смерти. За всю свою жизнь он ничего не опубликовал, кроме небольшого трактата, с которым он думал найти покой. Когда эта попытка провалилась, он жил наедине со своей философией. За несколько дней до своей смерти он сжег перевод Ветхого Завета, который он начал, так что это тоже не может привести к розни после его смерти. Как мне хотелось, чтобы он не сжигал этот перевод. Ибо если бы он не обладал никакой ценностью, время в любом случае уже уничтожило бы его.

***

Я сам посмотрю его письма. Они появились после его смерти, и кажется, он писал для себя, ибо это, главным образом, фрагменты⁸.

«Для улучшения взаимопонимания, а также порядка [425], в которых истинное знание вещей может быть лучше достигнуто»⁹. (В1)

Позже опыт дал мне понять, что вся обычная среда общественной жизни тщетна и бесполезна; видя, что ни один из объектов моих страхов, содержащих в себе что-то хорошее или плохое, за исключением тех случаев, когда ум находится под их влиянием, я, наконец, решил выяснить, нужна ли нам доброта, имеющая силу, чтобы общаться, которая влияла бы на ум отдельно, исключая все остальное; или же, в самом деле, есть что-то такое, из чего открытие и достижение дало бы мне возможность наслаждаться непрерывным, высшим, и бесконечным счастьем. Я говорю «Я наконец решил», ибо на первый взгляд казалось неразумным охотно поменять что-то несомненное, на что-то неопределенное. Я мог видеть преимущества, которые были приобретены через почести и богатства, и что я должен быть обязан отказаться от поиска подобных объектов, если я серьезно посвятил себя поиску чего-то иного и нового. Я понял, если бы случилось, что истинное счастье поместили в первое, мне бы обязательно следовало пропустить его; с другой стороны, если бы это было размещено в другом месте, а я уделял им все свое внимание, я бы в равной степени потерпел неудачу.

Поэтому я спорил, не будет ли возможным достичь нового принципа, или, во всяком случае, уверенности, касающейся ее существования, не меняя поведение и обычный ритм моей жизни; с этой целью я сделал много усилий, но безрезультатно. Ибо обычная [426] среда жизни, которая ценится людьми (как свидетельствуют их действия) как наивысшее благо, может быть классифицирована в соответствии с тремя головами - Богатство, Слава и Удовольствия от чувства: ум так увлечен этими тремя основами, что у него (ума) остается мало силы размышлять о любом другом благе. Чувственным наслаждением ум очарован степенью неподвижности, как будто на самом деле было достигнуто высшее благо, т.о. совершенно не в состоянии думать о каких-либо других объектах; когда такое удовольствие удовлетворяется, оно сопровождается крайней меланхолией, в результате чего, ум, хотя и не в восторге, нарушается и притупляется.

Погоня за почестями и богатством является также очень увлекательной, особенно если такие объекты нужно искать, просто ради них самих, поскольку они затем должны составлять высшее благо. В случае известности ум еще более всасывается, ибо слава задумана как всегда хорошее для его же собственного блага, и, как конечная цель, к которой все действия направлены. Кроме того, достижение богатства и славы не преследуется, как и в случае чувственных удовольствий, покаянием, но, чем больше мы приобретаем, тем сильнее наша радость, и, следовательно, тем больше нас подбивает к увеличению и того, и другого. С другой стороны, если случится, что наши надежды будут разбиты, то мы погрузимся в глубочайшую грусть. У славы есть еще недостаток, который заставляет ее приверженцев заказывать их жизни в соответствии с мнениями их коллег, избегая того, что они, как правило, избегают, и, находясь в поисках того, что они обычно ищут.

Когда я увидел, что все эти обычные объекты желания станут препятствием на пути поиска чего-то иного, нового - более того, что они были итак против него, что либо им, либо ему придется отказать, я был вынужден спросить, который окажется наиболее полезным для меня: потому что, как я уже сказал, я, казалось, охотно потеряю содержание истинного добра ради чего-то неопределенного. Тем не менее, после того, как [427] я обратился к этому вопросу, я пришел в первую очередь к заключению, что, отказавшись от обычных объектов погони, и прибегая к новому поиску, я должен оставить добро, не зная основания его собственной сущности, так как я, возможно, буду собран из того, что уже было сказано, ради добра, не уверенного в своей природе (ибо я искал определенное добро), а только в возможности его достижения.

Кроме того, размышление убедило меня, что если бы я смог реально попасть в корень вопроса, то мне следовало бы оставить сейчас некоторые пороки ради определенного блага. Таким образом, я чувствую, что я был в состоянии большой опасности, и вынужден был сам искать изо всех сил лекарство, однако, это возможно; как больной человек борется со смертельной болезнью, когда он видит, что смерть, безусловно, будет до тех пор с ним, пока не будет найдено лекарство; он вынужден искать это лекарство изо всех сил, поскольку вся его надежда заключается в этом лекарстве. Все эти объекты, преследуемые толпой, не только не приносят лекарство, которое стремится сохранить нашу жизнь, но даже стремится выступить в качестве препятствий, не редко становясь причиной смерти тех, кто обладает ими, и всегда тех, кем обладают они. Есть много примеров людей, которые уже подверглись преследованиям, даже приведшим к смерти, ради своего богатства, и людей, которые в погоне за богатством уже подвергли себя многим опасностям, тем самым они заплатили своей жизнью как наказание за свои совершенные глупости. Примерами являются не менее многочисленное количество людей, которые пережили крайнюю убогость ради получения или сохранения своей репутации. Наконец, существует бесчисленное множество случаев, когда люди ускорили свою смерть излишествами в чувственных удовольствиях.

Все эти беды, похоже, возникли из-за того, что счастье или несчастье сделаны целиком, чтобы зависеть от качества объекта, который мы любим. Когда вещь не любима, ссора не возникает [428] - не останется печали, если эта вещь пропадет - нет зависти, если она у кого-то есть - ни страха, ни ненависти, в общем, не будет беспокойства для ума. Все это возникает от любви к тому, что является скоропортящимся, к уже упомянутым объектам. Но любовь к вещи вечной и бесконечной всецело питает ум радостью, а сама не смешана ни с какой-либо печалью, потому что она (вещь) желанна и ищется изо всех сил. Тем не менее, не было случайным, что я использовал такие слова: «Если бы я смог подойти к сути вопроса», ибо, хотя то, на чем я настаивал, было совершенно ясно, на мой взгляд, я не смог сразу же отказаться от любви к богатству, чувственному наслаждению, и славе. Одно было очевидным, а именно, что пока мой ум использовался этими мыслями, он отвернулся от первых объектов желания, и серьезно рассматривался поиск нового принципа; это состояние вещей было большим утешением для меня, потому что я понял, что зло не было таким, чтобы противостоять всем лекарствам. Хотя эти интервалы были сначала редкими, и очень короткой продолжительности, но потом, тем не менее, как истинное благо становились все более и более заметным для меня, они становились более частыми и более длительными; особенно после того, как я узнал, что приобретение богатства, чувственного наслаждения или славы - это всего лишь помеха такой же долгосрочности, как эти приобретения ищут в виде завершения, а не как в виде средства; если же их ищут как средства, то они будут находиться в строгости, и далеко от помех они не будут стремиться к концу, как я покажу в свое время.

Я здесь только кратко изложу то, что я подразумеваю под истинным благом, а также какова природа высшего блага. Для того что это могло быть правильно понято, мы должны иметь в виду, что термины добро и зло применяются относительно, так что одну и ту же вещь можно назвать и хорошим и плохим, согласно определенной точке зрения, таким же образом, как она (вещь) может быть названа совершенной или несовершенной. Ничто, рассматриваемое в [429] его собственной природе, не может быть названо совершенным или несовершенным; особенно, когда мы понимаем, что все вещи, которые возникают, чтобы пройти, для этого и возникают в соответствии с вечным порядком и основными законами природы. Тем не менее, человеческая слабость не может достичь этого порядка в своих собственных мыслях, но пока человек воспринимает человеческий характер намного более стабильным, чем его собственный, и видит, что есть причина, почему он сам не должен приобретать такой характер. Таким образом, его толкает искать средства, которые приведут его к этому уровню совершенства, и назовет все, что будет служить в качестве средства, истинным благом. Главное благо - это то, которое он достиг вместе с другими лицами, если это возможно, в распоряжении вышеуказанного характера. Что это за характер, мы покажем в свое время, а именно, что это знание союза, существующего между разумом и всей природой. Таким образом, это конец, к которому я стремлюсь, чтобы достичь такого характера самому, и стараться, чтобы многое из них должно достигаться со мной. Другими словами, часть моего счастья - это протянуть руку помощи, возможно, многие другие понимают, что я этим как раз и занимаюсь, так что их понимание и желание может полностью совпасть с моим собственным пониманием и желанием. Для того чтобы добиться этого, необходимо понять, как часть природы позволит нам достичь вышеуказанного характера, а также сформировать общественный порядок, наиболее благоприятствующего достижению этого характера наибольшим числом с наименьшими трудностями и опасностями. Мы должны обратиться за помощью к этике и теории образования; кроме того, так как здоровье не есть незначительное средство для достижения нашей цели, то мы должны также включить всю науку о Медицине, и, так как многие сложные вещи оказываются легко ухищренными, и мы можем таким образом получить много времени и выгоду, то наукой о Медицине ни в коем случае нельзя пренебрегать. Но, прежде всего, средство должно быть разработано [430] для лучшего его понимания и очищения, насколько это возможно, в самом начале, так что оно может воспринять вещи без ошибок, и наилучшим образом.

Таким образом, понятно всем, что я хочу направить все науки к единому концу и единой цели, так чтобы мы смогли достичь высшего человеческого совершенства, которые мы назвали; и, следовательно, все, что в науках не служит для продвижения нашего объекта, должно быть отвергнуто за ненадобностью. Чтобы подвести итог этого вопроса одним словом, все наши действия и мысли должны быть направлены к этому единому завершению. Тем не менее, как это необходимо, чтобы в то время как мы стремимся достичь нашей цели и привести понимание на правильный путь, мы должны выполнять на нашу жизнь, мы вынуждены, в первую очередь, заложить определенные правила жизни, как предварительно хорошие, а именно, следующие:

1. Говорить в манере, доступной для понимания многих, и соблюдать каждый общий обычай, чтобы не мешать достижению нашей цели. Ибо мы не можем получить от множества не малые преимущества, при условии, что мы стремимся вместить себя в ее понимание, насколько это возможно: кроме того, мы должны таким образом получить дружественную аудиторию для принятия истины.

2. Чтобы порадовать себя удовольствиями лишь постольку, поскольку они необходимы для сохранения здоровья.

3. Наконец, стремиться к получению только достаточного количества денег или других удобств, что позволит нам сохранить нашу жизнь и здоровье, и следовать таким общим обычаям, которые совместимы с нашей целью.

***

Я сплю, или же я действительно все это время читал? Я думал, что мне следует найти высокомерного атеиста, а я здесь фактически нахожу метафизического и нравственного энтузиаста. Какой идеал человечества, науки и знания природы в его душе! И он подходит к нему так умышленно и обдуманно, как те немногие, которые входит в монастырь, чтобы изменить свою жизнь. Это эссе явно относится к [431] этому молодому человеку, когда он покинул иудаизм и выбрал свой философский образ жизни¹⁰. Он шел этой дорогой до конца своих дней. Что он достиг в ней? Но посмотрите, сюда идет Теофрон.

Теофрон: Еще заняты? Филолай, вы не полностью предсказали правильно погоду. Ваш Спинозистский дождь уже прошел сам и стал причиной холода, который никому не следовало ожидать от вашей аналогии.

Филолай: Забудьте мою аналогию (сравнение), и дайте мне эту книгу с собой. Я вижу, что я ошибался насчет Спинозы. Как вы думаете, что мне следует прочесть в первую очередь?

Теофрон: В первую очередь только его «Этику». Все остальное фрагментарное, а «Богословско-политический трактат» был просто для того, чтобы занять время. И с собой в дорогу возьмите несколько правил.

1. Прежде чем начнете читать Спинозу, вы должны обязательно прочитать Декарта, но только в качестве словаря. (В1). В последнем вы увидите источник слов и мыслей Спинозы, а также [432] источник его необыкновенных, трудных выражений. С этой целью, используйте основные работы Декарта или экспозицию одного из его учеников¹¹. Иоганн Клауберг особенно четко и методично передает Декартовы доктрины. (В1) Вы найдете их все вместе здесь в этой книге. Затем переходите к «Принципам Декартовой философии», написанной самим Спинозой, которые он оставил для одного из своих студентов¹². В этой книге вы найдете переход к его собственной системе. Надо узнать о дереве от его начала, не только в его частях, но и в условиях его возникновения и роста, хотя оно, как вам известно, является ядовитым деревом Анчар. (В2) Ибо, если вы читаете этого философа последнего столетия на языке современной философии, то он предстанет вам в виде монстра.

2. Уделяйте больше внимания его геометрическому методу. Не позволяйте себе, чтобы он ввел вас в заблуждение, но к тому же обратите внимание, в каком месте он уводит вас от мысли. Он взял этот метод у Декарта, только он сделал [433] смелую попытку применения этой формы относительно всего, даже относительно самых заинтересованных вопросов морали, и именно эта попытка должна была предупреждать своих последователей о геометрическом методе метафизики.

3. Никогда не ограничивайтесь им, а на каждом из его парадоксальных высказываний обращайтесь к современной философии за помощью, так что вы спросите себя, как последнее прояснило то или аналогичное заявление, или выразило легче, счастливее и менее неприятно. Вас сразу же поразит, почему их автор не смог выразить их в равной степени удачно, и вы будете воспринимать как источник его ошибки, так и постепенное развитие истины. С этой целью используйте его несколько писем¹³ бок о бок с его «Этикой». Во многих местах они очень освещающие. На полях моей копии вы найдете ссылки на «Этику», написанную пожилым человеком, а в самой «Этике» обратных ссылок на них. Если эти письма не служили никакой другой цели, они бы показывали, насколько глубоко серьезно Спиноза был в своей философии, насколько полностью он был убежден в ней, и насколько счастлив он в ней чувствовал себя.

Когда вы закончите эту работу, и, если вам захочется, мы обсудим ваши сомнения или его ошибки позже. Надеюсь, вы не пожалеете о беспокойстве, так как атеизм, который вы и другие приписывают этому автору, во всяком случае, стоит попробовать проанализировать.

Филолай: Я последую вашему совету, хотя [434] это требует многое от меня.

Теофрон: Ода только что попало ко мне в руки, с которой я хочу поделиться с вами. Она адресована Богу и тоже написана атеистом.

Филолай: Спинозой?

Теофрон: Нет, ибо он не был поэтом, но атеистом, который был сожжен за свой атеизм. (В1)

Филолай: И написал Оду Богу? Я прочту ее.

Бог¹⁴

Сильный взрыв эмоций (оводов)

стимулирует мой мозг;

поэтому, отрицается высокий

сложный путь, пройденный в воске.

Небо не смеет помнить

глубокое божество без начала и конца,

определение малых Муз

короткий раунд.

Происхождение самого термина и

происхождение, источник и принцип их

жизни и начало конца есть цели,

а не самоцель.

Абсолютно везде, всё время и

во всех местах сам Бог в состоянии покоя,

Он не распространяется на всех,

в то время как Он есть везде.

1 Письма Бейля. T. IV. Стр. 169, 170

2 С лат. «Критика богословско-политического договора, в котором предоставлена свобода философствования, не только не принимается без нелояльности, и нарушения общественного порядка, но она может быть удалена, кроме как с истинным благочестием и миром республики». Гамбург (Amstelod.) (1670) [n. 2-е изд.]

3 Оно появилось в переводе (Гера, 1787), но без примечаний, о которых здесь говорится. Его «Этика» аннотирована. [n. 2-е изд.]

4 Жизнь Спинозы (Иоганн Колерус). Франкфурт, 1733 [n. 2е изд.]

5 В работе «Природа и Бог» (Гейденрайх) (Лейпциг, 1789)б Том I. есть переведенная первая часть статьи «Жизнь и дух г-на Бенедикта Спинозы». Хотя ее стиль полон энтузиазма, это примесь одного из его друзей и знакомых, но в соответствии с биографией Колеруса, и заслуживает упоминания. [п. 2-е изд.]

6 См. «Уриэль. Акосте образец человеческой жизни» находится в задней части сравнения друга с евреями Филиппа Лимборха (Святой Василий, 1740)

7 Предшественник Иоганна Колеруса, который написал его биографию.

8 B. d. S. опера Постума (Гаага авт.), 1677. [n. 2-е изд].

9 Тракта поправки договора Спинозы, стр. 356

10 Предисловие редактора упоминает об этом и просит прощения, «если много в эссе кажется непонятным и поверхностным; эссе не окончено». [n. 2-е изд.]

11 Декарт в Философии. Амстердам, 1685. Королевская философская сущность. Амстердам, 1654. [n. 1-е изд.] - «У Декарта неприятно», говорит Лейбниц, «смело, и присущ факт чрезмерного в связи с неясностью стиля, то путаница, то проклятие. Гораздо приятнее для меня читать Иоганна Клауберга, его ученика, - без прикрас, чисто, кратко, методично». Лейбниц. Ганновер. Ред. Fellerus, стр. 181. [n. 2-е изд.]

12 «Так как я молодой человек, то мои мнения открыто и неохотно изучаются, до сих пор диктуются», говорит Спиноза в своем 9-м письме. Стр. 423. [n. 2-е изд.]

13 Opp. Posth. Стр. 395. След.

14 Поскольку эта Ода была с тех пор благозвучно переведена в «Стихах» Козегартена (Том. 1, стр. 35), этот перевод изложен здесь. [п. 2-е изд. немецкий текст появился в виде сноски в этом издании.]